Так шли дни, полные однообразной, монотонной скуки, а по ночам меня преследовал золотоглазый дьявол, оживляя во сне то, о чем я и думать запрещал себе наяву. И я просыпался в поту, на сбитых простынях, мучимый неутоленным желанием и собственным бессилием.
Пришло время признать, что да – я такой же, как и «они». Признание это пришло настолько буднично, что я даже не задумался над ним особо. Ну и что? Мир не перевернулся. «Такие» везде есть, и в Москве их не меньше, чем в иных городах. Я, получивший богатую практику, давно отличал их и в казармах, и на балах, и в салонах. По взглядам, прикосновениям, жестам, пустым для непосвященного и вопиющим для знающего. А чем выше в свет, тем менее сие скрывалось, считаясь в какой-то степени даже шиком, если афишировалось полунамеком. Впрямую все и вся, естественно, осуждали подобное, но за глаза... За глаза дозволялось многое, и я с еще большим содроганием вспоминал, что князь мог так отвезти меня в столицу вместе с собой, чтобы потом показывать, словно трофей...
И все же... я хотел знать наверняка. Быть может, все это – лишь мое воображенье. Может, все иначе, а я обманываюсь? Я должен был знать и выбрал для этого самый, как мне казалось, простой способ. Были и в Москве заведенья, и даже самого высшего пошибу, где я мог доподлинно узнать, пробуждают ли во мне желание мужские ласки, или то очередной морок. О, они, разумеется, не выставляли себя напоказ, но самая вывеска «Прелести королевы» посвященному говорила о многом. А иному вход в этот «дворянский клуб» был заказан.
Как оказалось, я пришел рано и мог оглядеться без излишней спешки. Атмосфера здесь была несколько иной, чем я уже привык видеть в подобных местах. Видно было, что многие пары, а то и тройки пришли сюда просто приятно провести время, не скрываясь и не тратя себя на условности. И часть комнат сдавалась внаем «впустую» для них же, если им была охота подняться наверх. Я же пришел как один из искателей «любви за деньги», и мне предназначались взгляды маленьких «королев», что обернулись в мою сторону, едва я вошел в общую комнату «для смотрин».
Я заметил его почти сразу же, как вошел. Народу было немного, и я легко поймал глазами тонкого брюнета, одиноко сидевшего перед роялем, подперев кулаком щеку, отчего его волосы смоляной волной лились вниз, соперничая блеском с благородным инструментом. Издали он чем-то напомнил мне Азиева, но когда он, словно почувствовав мой взгляд, поднял голову, глаза у него оказались не черные, а серые, совсем светлые, в обрамлении темных ресниц.
«Что ж, так даже лучше, – подумал я, маня его к себе. – Последнее, что я хочу, это вспоминать».
Лицом и телом он был еще совсем мальчик, но серые глаза, оценивающие меня из-под густых ресниц, видели многое. Многих.
– Господин?
У него был легкий акцент, похожий на итальянский. Свой ли? Заученный? Неважно. Он был именно тем, кого я искал.
Я купил у него целую ночь, зная, что мне потребуется время, чтобы... понять. Он же, увидев, что я заплатил щедрее, чем следовало, заволновался было, ожидая от меня каких-то особых извращений. Но я успокоил его, сказав:
– Я просто хочу понять.
Он улыбнулся, скрывая облегчение под густыми ресницами.
– Сюда многие приходят... попробовать, – тихо сказал он, помогая мне раздеться. – Вам понравится.
Что ж, он оказался прав. Мне действительно понравилось. Понравилось чувствовать себя хозяином в его постели, целовать и оглаживать пахнущую ароматной водой кожу, касаться губами его губ, с готовностью раскрывавшихся мне навстречу. Я, без сомненья, удивил его, показав, что мужские объятья мне не в новинку, что я знаю, как правильно лечь, как сделать и себе, и ему приятное. Поначалу он пытался остановить меня, шепча:
– Нет... зачем... Вы... разве не я должен делать... так?..
Потом сдался, раскрываясь, раскидываясь на постели, давая полный простор моим рукам и губам, позволяя им скользить, куда мне вздумается.
Наконец, погладив гибкую спинку, я спустился рукой ниже, вызвав у него нетерпеливый вздох, а у себя – улыбку. Я чуть нажал, проникая рукой меж его ягодиц, и он, подавшись ко мне, легко впустил мои пальцы. Он был горячим, гладким и уже скользким – видно, позаботился заранее, чтобы с первой минуты быть готовым принять меня. Почему-то это заставило меня задышать чаще, крепче прижимая его к себе.
Эта ночь стала, без сомнения, открытием для нас обоих. Я с какой-то непонятной радостью понял, что что-то умею лучше него, чему-то он, безусловно, научил меня. Он был страстным и нежным, податливым и дерзким, на эту ночь дав и себе, как мне показалось, полную волю.
– Моя маленькая королева, – шептал я в раскрасневшееся ушко. И слегка прикусывал нежную мочку зубами, рождая у него новый стон удовольствия.
Перед рассветом он особенно долго целовал меня.
– Еще ни один господин не делал со мной такого, – признался он. – Приходи еще.
Я подарил ему дорогой перстень и ушел. Ушел, зная, что никогда более не вернусь сюда. Я уходил из «Прелестей королевы» с легким сердцем, получив ответ на мой вопрос. Был ли я удовлетворен? О да. Теперь я мог с точностью сказать, что ни одна женщина не подарит мне наслаждения, подобного этому. И все же я хотел другого. Я хотел... иных ласк. Тело мое и душа, привыкшие к власти над ними, требовали силы, что заставила бы их подчиняться, и лишь это дало бы мне истинное наслаждение. И только один человек мог подарить мне его.
Но нет. Этому не бывать никогда! Нет! Вырванная, выстраданная свобода была тем единственным, что у меня осталось, и за нее я был готов сражаться до последнего. Кроме того... князь уж, верно, забыл обо мне. Недаром мне Прохор говорил, что он непостоянен, словно южный ветер. Я был строптивой игрушкою, что было интересно ломать, не более того. Так что...
***
В конце концов я решил попробовать пожить обычной, нормальной жизнью. Принимал приглашения, ездил на балы и рауты, посещал салоны, был принят в несколько клубов... Даже трижды нанес визит Елизавете Потаповне N-ской, премилой барышне, с которой чаще всего танцевал на балах. А что? Ведь должен я был кого-то взять в жены, того требовал и долг последнего в роду, и дальнейший карьерный мой рост. Но как только я понял, что четвертый визит повлечет за собой помолвку... то одумался и не поехал. Не имел я права ломать судьбу невинному созданию, обрекая ее на жизнь со мной. То было бы большим грехом, нежели все те, что я успел сделать до этого. N-ские поначалу обиделись, но вскоре Лизонька была помолвлена с каким-то виконтом, и меня вновь благосклонно принимали в свете.
Так я и жил, почти смирясь уже с незавидной моей долей, пока однажды на балу...
Я устал настолько, что ноги едва держали меня. Но одинокий холостяк, молодой и с именем, постоянно будет мишенью для незамужних девиц и их мамаш, потому я благоразумно решил передохнуть где-нибудь подальше от шумной толпы. Через пять минут я заплутал в полутемных коридорах и уныло тащился вдоль стены, ища хоть какую-нибудь банкетку, чтобы посидеть, как вдруг из-за полуоткрытой двери до меня донесся голос, который я и на смертном одре отличу ото всех прочих. Не чуя под собой ног, я против воли приблизился, чтобы в узкую щель увидеть того, кто снился мне все эти полгода.
Князь сидел, по обыкновению вольготно раскинувшись в кресле, и говорил с кем-то, кто из-за узости щели не был мне виден. Мне следовало бы тотчас же уйти, но я, словно одурманенный, приник к щели, жадно рассматривая его, впитывая его голос...
– А я все-таки вытащил тебя, братец! – радовался невидимый мне. – И что, скажешь, плохо это? Ну, не хмурься, не на плацу. Полно, негоже все в своей норе сидеть и раны растравлять...
– Да что ты понимаешь, – досадливо хмыкнул князь.
– А то и понимаю, – разговор был, видно, начат давно, но не успел еще наскучить обоим, – что поражения надо признавать, переживать и жить дальше.
