– Тише... – хрипло выдавил князь, но я не слушал. Я стонал, кричал и бился под ним, только облегчая ему доступ в свое тело. И в какой-то просвет я понял, что он уже двигается со мной, во... мне, рыча от удовольствия и сжав пальцами мои бедра. Князь брал меня, словно жеребец, покрывающий кобылу, жестко и яростно, и скоро я уже не мог даже стонать, только всхлипывал при каждом ударе его чресл о мои ягодицы и лежал безвольно, обмякнув под ним.

– Сладкий... сейчас, сейчас... погоди... и тебе хорошо будет... – неразборчиво бормотал князь, раз за разом вгрызаясь в меня.

А я уже и не чувствовал ничего. Промеж ног все превратилось в одну пульсирующую рану, грудь словно сдавило железными тисками, глаза заволокло... но сам я словно оледенел внутри, не чувствуя ничего. И было мне все равно, на этом я еще свете или на том.

Разница ощутилась, когда князь, в последний раз стиснув меня, с приглушенным стоном вздрогнул и скатился рядом, переводя дыхание. Я упал на бок и замер, не двигаясь. Князь освободил меня, но боль осталась, пульсирующими толчками доказывая, что произошедшее не сон. По ногам текло что-то густое и теплое... а мне было в тот момент все равно...

Все, что было до этого момента, произошло настолько стремительно, что мысли мои зачастую бежали вперед действия. А сейчас сам воздух, казалось, застыл недвижимо. Но время шло, и вот я уже мог ясно различать стену перед собой и тиканье часов за ней.

– А ты молодца, – пошевелился за спиной князь. – Нежничал малек, но для первого разу простительно.

И он хозяйски похлопал меня по ягодицам. И с его прикосновеньем страшная правда достучалась-таки до меня. Меня только что взяли, словно я был женщиной, гулящей трактирною девкой, а теперь еще и хвалят за это. От стыда и унижения я не повернул головы, а остался лежать, так же как и был, полуголый, с бесстыдно разведенными ногами, давя слезы в сгибе локтя.

– Ну, полно убиваться-то, – с различимой досадой сказал князь, садясь на постели. – Али не знал, что бывает, когда девки сраму лишаются? То самое и бывает. В первый раз терпеть надо. А после уже нечего нюни разводить – было уж. Выпить хочешь?

Я не ответил. Единственное, чего мне хотелось, так это умереть сию же минуту.

– Ну, ты как знаешь, а я выпью.

Князь встал и вышел, хлопнув дверью.

А я вдруг понял, что все это время она была не заперта. Не заперта она и сейчас. И кто угодно может войти и...

Не сдержав стона, я сдвинул ноги и кое-как поднялся. Что бы потом ни случилось, более здесь я находиться не желал ни секунды. Одежда моя был в полном беспорядке, но на улице – зима, и шинель должна была все прикрыть. Но только я шагнул к двери, как на пороге возник князь.

– Конечно, водка была бы лучше, – словно продолжая разговор, спокойно заметил он, махнув в мою сторону бутылкой красного. – Но в начале, а не после... Ну что, отметим?

Тут он заметил, наконец, перемену в моем состоянии и нахмурился.

– Я к себе пойду, – не поднимая глаз, тихо сказал я.

Князь досадливо хмыкнул, но возражать не стал:

– Ну, иди, иди...

Боком протиснувшись мимо него, я, осторожно переставляя ноги, пошел к задней двери.

– Чтоб завтра был! – ударило мне вслед.

***

Я с трудом дошел до дома, даже не порадовавшись, что могу это сделать скрытно, не попадаясь на глаза кому не надо. Швырнув шинель, я не раздеваясь упал ничком на постель и забылся наконец, уйдя от мира и того, что в нем творилось.

Очнулся я от назойливого хлопотанья рядом. С трудом разлепив веки, я обнаружил подле себя смутно знакомого рыжего мужика. «Прохор», – вспомнилось мне.

– Э? Проснулись, барин? Вот и ладненько. Негоже спать в одеже-то, да и в сапогах. Мнется она оттого, одежа-то.

«Сапоги тоже?» – хотел было съязвить я, но вместо этого зарылся лицом в подушку. Вместе с ясностью рассудка ко мне вернулись и воспоминания. Ну почему я не мог уснуть навеки?

Прохор же, не ведая что творит, принялся стаскивать с меня сапоги. Первый сапог я выдержал с честью, но на втором не сдержался и громко охнул. Тело мое тоже вспомнило прошлый кошмар и не преминуло напомнить о том. Снизу вверх меня прострелило болью, и я был вынужден прикусить подушку, чтобы не вскрикнуть. Нет, увы, случившееся не было сном.

И тут я к своему ужасу обнаружил, что шустрый мужик уже стаскивает с меня штаны, не забыв прихватить белье.

– Довольно! Это уже лишнее.

Я попытался удержать его, но он неожиданно положил ладонь мне на спину, легко удерживая на месте.

– Полноте, барин. Али я не вижу что вы перездоровкались вчерась? Сичас усе исправим. Толька лежите себе спокойненько.

Я замер, не вполне понимая, чего он от меня хочет. О чем это он? Зачем? Не к месту вспомнив поговорку «Каков хозяин, таков и слуга его», я чуть было совсем не оконфузился, но он уже отошел, встав ко мне спиной и загремев чем-то на полке.

– Что ты... – голос мой сорвался, и я был принужден откашляться. – Что ты собрался делать?

– Чаво? – не поворачиваясь, спросил он. – Как чаво, известно чаво. Али за вами никто не ходил прежде, барин?

Но тут он повернулся и наконец обратил внимание на мой жалкий вид. На искусанные, запекшиеся губы, потерянный взгляд, на руки в синяках и укусах...

Попятившись, он прижал к груди какую-то склянку.

– Вы что же это, барин... у первой раз, что ли?

– В первый раз... что?

Вопрос мой поверг Прохора в совершеннейшее волнение:

– Да вы что же это... Барин, вы что, не знали, что...

Голову стало держать ужасно трудно, и я устало опустил ее на руки. Прохор сейчас же засуетился:

– Сичас, сичас, усе сделаем...

Он подошел и вновь потянулся ко мне руками. Я невольно шарахнулся в сторону:

– Что ты... Уйди!

Прохор всплеснул руками, а потом почти жалобно попросил:

– Барин... ну нельзя же так... Давайте вот что, я вам все подробно обскажу, что и как тут деется и почему князь с вами так-то... А вы, барин, полежите смирненько, лады?

Я не хотел его слушать. Вообще ничего не хотел. Хотел дотянуться до пистолетов на столе и... Но не мог же я сделать этого при нем? Да еще и нагим. Так что я кивнул, с тоской глядя в сторону стола.

Прохор тотчас же завозился, производя надо мной унизительные и малоприятные манипуляции, но обо всех неприятных ощущениях я вскоре забыл, так как одновременно он говорил. Медленно, с расстановкой, словно малому ребенку рассказывал он о «настоящей» жизни армейских, как в гарнизонах, так и в городах. И говорил он вещи престранные.

Пугающие.

То, что произошло со мной прошлой ночью, считалось чуть ли не нормой, «обыкновеннейшим делом», которым занимались практически все, от низших чинов, до самых высших. И чинопочитание соблюдалось соответственно.

– Кто чином повыше, тот и... сверху будет, ну или как договорятся, но обныкновенно так.

Все это происходило с ведома и чуть ли не с благословения начальства.

– А как иначе, барин? От девок болезни дурные, а как ребеночка принесет? Сраму не оберешься. И ссоры из-за их, и дуели. Тут-то все тихонько, меру блюдут, в открытую не скандалят – не положено. И у поход девок брать – последнее дело. Что ж енто, когда заместо врага офицеры на обозы с бабами оглядываться будут? А так и эта... дружба крепше будет... Вона как у город приедут, так по девкам и шастают, это пожалуйста. А тут – ни-ни.

У меня от его рассказа голова шла кругом. Как же так? Вот это, то, что произошло – нормально? Это неправда! Это не может быть правдой! Я бы знал! Все бы знали!!!

Оказалось, что все и знали. Или догадывались. Но молчали. Наша армия была самой нерушимой, а солдаты и офицеры – самыми бравыми мужчинами. Что они ревностно и доказывали, попадись им где в городе особа женского пола. А что творилось на учениях и маневрах, то никого не касалось. Не в силах более уже слушать его, я прикрыл глаза, притворяясь спящим. Прохор, поверив, прикрыл меня одеялом, собрал склянки и вышел, плотно притворив дверь. А я остался наедине со своими мыслями. И были они колкими и путаными, словно рой снежинок за окном.