Я звоню Ди на сотовый с улицы возле ее дома, чтобы мне не надо было искать место для парковки своего байка. Потом выкуриваю сигарету, пока жду, когда она спустится. Когда она выходит, я с одобрением улыбаюсь ее внешнему виду. Черные сатиновые брюки обтягивают ее ножки так плотно, что они кажутся крашеными. Ярко-розовые босоножки на шпильках сочетаются с топом на бретельках через шею. И в руках она держит черный коротенький пиджак. Волосы завиты и заколоты вверх, притягивая внимание к ее бриллиантовой цепочке, которая спадает в ложбинку на ее груди.

— Красивая цепочка, — говорю я ей, когда подаю шлем.

Она пожимает плечами.

— Бижутерия от QVC.

Отмечаю у себя в голове, что надо подарить ей настоящую. А образ Долорес, усыпанной брильянтами — и больше ничем — заставляет мои глаза хитро прищуриться, а штаны натянуться от эрекции.

Она надевает шлем, но на Дукати сразу не забирается. Она стоит на тротуаре, руки на поясе, и задумчиво смотрит на мотоцикл.

— Как бы ты отнесся, если бы я сказала, что хочу повести сегодня твой мотоцикл?

— Я бы послал тебя куда подальше. Я не сажусь на заднее сиденье.

Она стучит меня по голове — но мой шлем смягчает удар.

— Тогда дай мне прокатиться самой. Просто вокруг квартала.

— Я… так не думаю.

Она дуется.

Я вздыхаю.

— Ты когда-нибудь водила мотоцикл?

— Нет, но всегда хотела.

— Нуу, я всегда хотел полетать, но это не значит, что я сейчас пристегну костюм для скайдайвинга и сигану с чертового Эмпайр-стейт-билдинг.

Она делает шаг ближе и успокаивающе гладит меня по груди.

— Ну, давай, пожалуйста? Я, правда, буду осторожной. И отблагодарю. Очень сильно отблагодарю. Прямо… извращенно, дам тебе приковать меня наручниками к кровати — вот как я тебя отблагодарю.

Забудьте о национальной системе вещания — это проверка.

Буду ли я держаться своего мужского эго, сохраню свою гордость и сберегу своего железного коня от кровавой бойни? Или, позволю своему члену управлять мной и попасть под влияние умопомрачительного обещания о сексе, в котором Ди будет в полном моем распоряжении?

Бороться нет смысла.

— Тогда еду на заднем сиденье.

Скольжу на заднее сиденье так, чтобы у нее было место сесть впереди меня. Потом показываю ей сцепление, газ, и — что самое важное — тормоз.

***

Знаете, как говорят про мгновения из жизни, которые проносятся у вас перед глазами перед смертью?

К тому времени, как мы подъезжаем к офисному зданию, я могу сказать — без тени сомнения — это абсолютная хренова правда.

Передо мной пролетела вся моя жизнь. Трижды.

Один раз, когда Ди вывернула перед автобусом. Один раз, когда она влетела в мусорные баки, которые разлетелись в разные стороны, словно кегли боулинга, и один раз, когда такси чуть не отбросило нас в сторону.

Хотя тот последний раз, был не совсем по вине Долорес. Нью-Йоркские тачки просто ненормальные — они вытолкают вас, не моргнув глазом, и даже не посмотрят в зеркало заднего вида, чтобы убедиться, мертвы ли вы.

Оставив мой байк на парковке, Ди и я проходим, держась за руки, в большой, украшенный конференц-зал. Классическая оживленная музыка доносится из колонок ди-джея, которые стоят в одном углу, от украшенных столов вдоль стены веет ароматами, от которых текут слюнки, а комната заполнена звуками смеха и разговоров.

Джон Эванс хорош во многих вещах — но устраивать отличные вечеринки — это превыше всего.

Мы с Ди ходим по залу, я представляю ее своим коллегам, моему исполнительному помощнику. В баре берем выпивку и остаемся вместе с Джеком О’Шей, который демонстрирует нам легкую версию своего подвига в прошлый уик-энд. Я замечаю своих родителей в другой стороне зала — и когда мы направляемся в их сторону, Джек ловит мой взгляд, показывает на Ди и жестом дает мне понять, что она ему нравится.

Мама у меня маленького роста — больше, чем на фут (30,5 см) ниже отца, который, даже сейчас, в его возрасте под метр девяносто. За годы она немного постарела, ее пышные светло каштановые волосы поседели еще немного по сравнению с последним разом, когда я ее видел. Но ее глаза — того же орехового цвета, как и мои — все еще сверкают живым огнем, как это было всегда.

Она была настоящей дамой из высшего общества, воспитанная быть элегантной, сдержанной… и молчаливой.

По легенде, она встретила моего отца, когда он появился на ее вечеринке по случаю ее первого выхода в свет, и их мгновенно охватило страстью. В те дни он был хулиганистым — гулякой — но он был заворожен ее умиротворенностью. А ее беспомощно манила его страстная натура. И не смотря на угрозы моего деда отречься от нее, они сбежали через четыре недели после знакомства.

Моя мама не из жестких. Она мягкая, благородная. У нее изначально тихий голос — почти лиричный, как у Джеки Кеннеди в тех исторических интервью Белого Дома. Мой отец всегда ее яро оберегал, и я не помню ничего — ничего — что она не попросила бы, и отец немедленно бы ни сделал.

Мой отец приветствует меня рукопожатием.

— Сын.

— Привет пап.

Ди стоит рядом со мной, когда моя мама меня обнимает.

— Дорогой.

Знакомить девушку со своими родителями может быть сложно, особенно если твоя мать — одна из самых критичных, категоричных женщин, которым очень сложно угодить. Мать моего соседа по комнате в колледже была такой же. Она на кусочки порвала его девушку за то, что та надела чертовы белые шорты после Дня Труда. Нет необходимости говорить, что после этого, она недолго оставалась его подружкой.

Но мои родители просты. Мой отец, в особенности, знает, что я не святой. Он считает, что если я могу найти женщину, которая будет меня терпеть, этого уже достаточно. Мама просто хочет, чтобы я был счастлив. Ее определение счастья — это быть женатым с двумя детьми и домашним питомцем. Любая, кто сможет это осуществить, принимается в нашу семью с распростертыми объятиями.

А если она еще и убедит меня продать байк — то ее будут просто обожать.

— Мама, отец, это Долорес Уоррен.

Долорес широко улыбается.

— Так приятно с вами познакомиться, мистер и миссис Фишер.

Мой отец кивает.

— Взаимно.

А мама комментирует.

— Какие чудесные туфли, Долорес.

— Спасибо. Это моя самая последняя любимая пара — и они намного удобнее, чем кажется. Я даже могу танцевать в них, и они нисколечко не будут давить.

— Ты танцовщица, дорогая? — спрашивает мама.

— Непрофессиональная.

— Когда я была в твоем возрасте, я любила танцевать. Заставляла Фрэнка водить меня куда-нибудь каждый раз, когда только была возможность.

Так как бокал Ди практически пуст, я беру выпивку нам обоим с подноса, проходящего мимо официанта. Я вижу, как входит Кейт Брукс, и из фотографий в квартире Долорес узнаю в парне, стоящим рядом с ней кузена Долорес.

Отдаю Ди ее бокал, и когда в ее разговоре с моей матерью затишья, я говорю ей:

— Твой кузен и Кейт только вошли.

Моя мама извиняется со словами:

— Было приятно познакомиться, дорогая. Надеюсь, скоро увидимся снова.

— Я тоже, — тепло отвечает Долорес.

Когда мы проходим через толпу, она мне говорит:

— Нам надо как-нибудь взять твою маму на танцы. Уверена, что внутри нее сидит танцовщица тверкинга, готовая вырваться наружу.

— Вырваться или ноги переломать себе? — усмехаюсь я.

Мы подходим к Кейт и Билли, и Долорес представляет меня своему брату. Он крепко пожимает мне руку.

— Рад знакомству.

Я киваю. А Долорес дразнит своего брата.

— Кейт, наконец-то, одела тебя в костюм, а? Выглядишь хорошо — никогда бы не подумала, что ты можешь быть таким опрятным.

Он тянет себя за воротник, видно, что ему неудобно.

— Не привыкай к этому. Единственное, когда я достану эту вещь из шкафа — когда пойду на похороны.

Кейт закатывает глаза. Потом к нам присоединяется Джон Эванс. Всех друг другу представили, и мы несколько минут говорим о делах. Я вижу, как через зал идет Дрю, направляясь прямо к нам. Зная его с рождения, я стал уже экспертом, читая выражение его лица — даже то, что он хочет скрыть. В данный момент — он раздражен. Ужасно.