Она поднялась по откосу и пошла обратно в лагерь, где Нориа уже почти закончила готовить ужин.

Нориа окинула ее проницательным взглядом, к которому Паула никак не могла привыкнуть и который каждый раз вселял в нее неуверенность, что ее очень сердило. И это при том, что кожа Нориа так приятно пахла смесью из майорана, сырого песка и померанцевой травы! Никто больше не смеет сбивать ее с толку. Особенно после того, что она испытала.

Иногда она боялась, что Нориа так странно смотрит на нее, потому что догадывается, насколько безобразной считает ее Паула. Пауле не хотелось, чтобы ее посещали подобные мысли, все-таки Нориа уберегла ее от ужасной ошибки тогда, на реке с другими женщинами. Но ей не удавалось избавиться от этих мыслей, поэтому ей было стыдно и Нориа нравилась ей еще меньше.

У Нориа было плоское лицо с большим широким носом, будто ее сковородой ударили. Ее узко посаженные глаза создавали впечатление, что она постоянно неодобрительно хмурит брови. Поэтому Паула приняла решение обращать внимание на ее приятный запах и губы, красиво очерченные и полные, цвета консервированной вишни. Ее кожа была значительно светлее, чем у многих жительниц Мадагаскара, и это говорило о том, что она происходит из народа мерина. Мортен объяснял ей, что мерина, народ который населяет плоскогорье, гордится своей кожей, более светлой, чем у других жителей Мадагаскара. Все короли и королевы происходили из народа мерина.

От Мортена Паула также многое узнала о фади острова – табу, которых необходимо строжайшим образом придерживаться и пренебрежение которыми могло иметь тяжелые последствия, вплоть до смертной казни, что даже действующая королева, христианка Ранавалуна II, не могла изменить. Хотя королева упорно работала над тем, чтобы упразднить нехристианские обычаи, среди которых было многоженство, ей все еще не удавалось отменить или хотя бы поставить под сомнение древние традиции жителей Мадагаскара.

Паула присела к своим попутчикам на один из ковриков у костра. При этом она почувствовала, что после падения у нее появились синяки, но она лучше прикусила бы себе язык, чем застонала.

Она взяла чайник и налила себе кружку померанцевого чая. Мужчины уже перешли на дешевый ром. Ласло протянул ей бутылку, но она отказалась. Ром слишком быстро ударял ей в голову, и это было бы очень неразумно – потерять контроль над собой. Она продолжала пить чай и отказалась от традиционного рисового отвара ранувула, который носильщики и Нориа пили за обедом. Для его приготовления пригорелый осадок, образовавшийся при приготовлении риса, варили в воде и пили теплым за едой.

Как и каждый день, был рис. Вари. К нему – суп из трав, которые Нориа собирала по дороге. По утрам они готовили из риса с большим количеством воды кашу, вари сосоа, иногда Нориа подавала ее со сваренной в соленой воде кокосовой стружкой. На обед был либо рисовый суп, либо сваренный в кокосовом молоке рис с листьями маниока и мелко нарубленными помидорами, что Пауле не очень нравилось, так как листья маниока имели консистенцию мучнистых злаков. Но, несмотря на это, все было очень вкусным, потому что Нориа не жалела мадагаскарского перца. Кроме того, к каждому блюду подавался соус из имбиря, чеснока, чили и мякоти лимона, который даже самый пресный суп превращал в изысканное кушанье.

Паула съела две большие тарелки рисового супа и все еще не ощущала сытости, но она поймала на себе взгляд Нориа, которая ела очень мало, и почувствовала себя как дома, когда мать поучала ее, как должна есть дама, а не возчик пивоваренного завода.

Тем не менее у Нориа была еще связка афинтса для всех: вкусных маленьких, высушенных на солнце бананов.

Царила сосредоточенная тишина, которую нарушало только вездесущее жужжание мошек, и Паулу это устраивало, потому что, когда мужчины пили ром, они сразу же начинали спорить, даже если в остальное время вели себя как лучшие друзья. Иногда Пауле казалось, что их троих что-то объединяет, что-то, о чем она не догадывается. Между тем дрова уже едва дымились, так как огонь уже испарил практически всю влагу, из-за чего костер горел теперь лучше и ярче и источал тепло. Паула этому очень обрадовалась, ведь, несмотря на то что стояло лето, здесь наверху, на плоскогорье, по ночам было значительно прохладнее.

– Завтра тут будут праздновать Сильвестр[3]. – С каждым глотком рома Мортен шепелявил все сильнее, так что Паула сначала совсем его не понимала.

– Сильвестр в ноябре? – обратился Ласло к Нориа.

Она кивнула.

– Наш год на Мадагаскаре следует за луной и делится на месяцы по двадцать восемь дней в каждом, таким образом, в году триста тридцать шесть дней.

Паула уже не прислушивалась. «Сильвестр», – думала она. Свой последний Сильвестр она провела на корабле недалеко от мыса Доброй Надежды, в одиночестве в своей каюте, страдая морской болезнью, в полном унынии. Предыдущий Сильвестр она полностью стерла из своей памяти.

– Тогда завтра вечером следует устроить праздник! – предложил Ласло.

– На Мадагаскаре начало нового года – это всегда большой праздник, он называется Алахамади, – снова вмешалась Нориа.

– Нужно уважать обычаи страны, принимающей гостей. – Ласло улыбнулся Нориа.

– Только если они не слишком языческие, – прошепелявил Мортен.

– Как по мне, было бы лучше, если бы мы продолжили путь. – вздохнул Вильнев.

Нориа встала и подбросила несколько поленьев в костер, который снова начал дымить.

– Завтра мы доберемся до Амбохиманги.

«И почему, – раздраженно думала Паула, – голос Нориа звучит все более угрюмо, как у Кассандры, возвестившей миру о грозящем несчастье?»

– Тогда у нас будет два повода для празднования, – констатировал Ласло.

– Об этом мы узнаем после разговора с королевой Ранавалуной, а затем мне придется двигаться дальше, моя община ждет меня.

Мортен шепелявил еще сильнее, чем прежде, и Паула невольно представила себе, как он в таком состоянии читает проповедь. Она прикусила губу, чтобы не рассмеяться.

Его опьянение напомнило ей о том, где она встретила его в первый раз, и ей пришлось еще больше сдерживать смех.

Это было у мадам Риве в «Веселом фламинго». Вскоре после праздника стирки в честь усопшего к ней в дверь постучал маленький мальчик и передал запечатанное письмо.

Заинтригованная, пребывая в полной уверенности, что речь идет об отеле, Паула последовала за мальчиком по грязной дороге.

После того как они спустя полчаса прошли мимо обветшалой хижины, они вдруг оказались перед каменным домом с белой, покрытой лаком деревянной террасой вокруг него и двумя большими колоннами, которые охраняли огромный вход – красную резную дверь.

Ее уже ждали, дверь открылась, как по волшебству, и Паула предстала перед мадам Риве.

Нос Паулы сразу понял, где она находится, хотя до этого она ни разу не была в борделе. Сначала она почуяла слишком сладкий аромат болгарского розового масла и жасмина, но даже они не смогли полностью перебить другие запахи. Непроветренные спальни, пот, страх и жирные волосы. Если бы не ее обоняние, она очень удивилась бы тому, что в глуши можно найти подобное заведение. Стены до уровня бедер были обиты резными дубовыми панелями, а сверху обтянуты полосатой шелковой тканью. Также там находились тяжелые, обитые темно-зеленым бархатом кресла и английские клубные черные кожаные кресла. На темном деревянном полу лежали толстые красные ковры с восточным цветочным орнаментом, а посреди комнаты косо висела огромная хрустальная люстра со свечами. На стенах виднелись большие, написанные масляными красками картины: натюрморты и изображения цветов в огромных золотых рамах в стиле барокко.