Все это Лили высказала мне очень нежно, глядя на меня своими чистыми и ясными, поистине ангельскими глазами. Слезы блистали в них, когда я поведал ей о тягчайшем горе, которое принесла мне смерть моего первенца и других сыновей, Лишь несколько лет спустя, когда Лили потеряла надежду иметь своих детей, она начала меня ревновать к моим мертвым сыновьям.

Весть о моем возвращении и о моих необычайных приключениях среди индейцев распространилась по всей округе. Люди приезжали даже из Нориджа и Ярмута, и все заставляли меня повторять мой рассказ, так что под конец мне это надоело.

В церкви Святой Марии в Дитчингеме я заказал благодарственный молебен за свое спасение на суше и на море, отслужив его уже не по римским канонам, ибо за время моего отсутствия католические святые пали точно так же, как боги Анауака. Англия сбросила ярмо Рима, и я в отличие от некоторых был этому рад от души, потому что достаточно насмотрелся на жестокость попов.

По окончании службы, когда все разошлись, я вернулся в опустевшую церковь из дома Бозардов, где жил на правах гостя, пока мы с Лили не поженились. Был мирный июньский вечер. Я преклонил колени на плите, под которой покоился прах моего отца и матери, и душа моя устремилась к небесам, где они нашли вечное успокоение. Великая тишина снизошла на меня. Я понял, каким безумием была моя клятва отомстить де Гарсиа, ибо на этом древе, словно листья, выросли все мои злоключения. Но от этого моя ненависть к де Гарсиа не уменьшилась. Может быть, лучше было предоставить отмщение богу, но я не мог и до сих пор не могу простить убийцу моей матери.

У маленькой боковой двери я встретил Лили: она знала, что я в церкви.

— Лили, — заговорил я. — Я хочу тебя спросить, согласна ли ты выйти замуж за такого недостойного человека, как я?

— Я согласилась много лет назад, Томас, — ответила она очень тихо и зарделась, как роза, которую я в этот миг увидел за ее спиной на могиле. — С тех пор я не изменилась! Долгие годы я считала тебя своим мужем, только я думала, что ты умер.

— Это больше, чем я заслужил, — сказал я. — Но если ты согласна — когда мы поженимся? Ведь мы уже немолоды и времени у нас осталось немного.

— Когда хочешь, Томас, — проговорила Лили, подавая мне руку.

Неделю спустя после этого вечера мы стали мужем и женой.

Итак, рассказ мой окончен. У меня была бурная и печальная юность, я рано возмужал, зато счастье согрело мои зрелые годы и старость. События, описанные мной, произошли много лет назад: за это время маленький граб, посаженный под окном в день нашей свадьбы, успел превратиться в большое тенистое дерево, радующее мой взор. Здесь, в благословенной долине Уэйвни, над моей седой головой пролетали годы, исполненные счастья, тишины и покоя, омрачаемого лишь горькими воспоминаниями да тоской по умершим, которую никакое время не в силах притупить. С каждым годом я все глубже постигал радости истинной любви, ибо редко кому достается такая жена, как моя. Казалось, что страдания и тоска юности только возвысили ее благородную душу, достойную ангела. Лишь однажды, когда нас посетило тяжкое горе-смерть нашего младенца, — Лили, как я уже говорил, снова показала, что она всего только женщина. Но, видно, нам суждено было умереть бездетными. Мы смирились и больше между нами не легло ни единой тени. Рука об руку спускались мы по склону жизни, пока моя жена не покинула меня. Вечером под рождество она легла спать рядом со мной и утром не проснулась.

Я горевал искренне, но это горе не могло уже сравняться с болью юношеских лет, ибо годы и опыт его притупляют. К тому же я знал, что мы расстаемся ненадолго. Скоро я отправлюсь вслед за Лили, и дальний путь меня не страшит. Как все старики, которые прожили свой век и очистились от грехов, я не боюсь теперь смерти. Охотно и радостно я перейду последнюю черту, ибо верю, что за ней нас поддержит та же самая десница, которая спасла меня от жертвенного камня и провела невредимым сквозь все опасности бурной жизни.

И ныне я, Томас Вингфилд, возношу хвалу Господу Богу, который хранит меня вместе со всеми, кого я любил и люблю. Да славится имя его и ныне, и присно, и во веки веков! Аминь!

Обстоятельства, при которых были написаны настоящие строки, достаточно любопытны и заслуживают повествования. Несколько лет тому назад один англичанин, которого мы назовем Джонсом, хотя он звался иначе, был управляющим одного рудника недалеко от реки Усумасинты, верховья которой отделяют мексиканский штат Чьяпас от Гватемальской республики.

И в настоящее время жизнь на чьяпасских рудниках, несмотря на некоторые улучшения, не может соответствовать европейским идеалам благополучия. Начать с того, что работа здесь отчаянно тяжелая, и хотя климат в горах довольно здоровый, в долинах свирепствуют смертельные лихорадки. Охоты не существует из-за необычайной густоты лесов; притом, если даже проникнуть в чащу, то мириады ядовитых насекомых, кишащих там, делают это занятие совершенно невозможным.

Общество, как его принято понимать в европейском смысле, также блещет своим отсутствием, и даже если кто-либо женится, то он не решается привезти сюда свою жену по незаселенным областям, через пропасти и реки без мостов, по лесным тропинкам вместо дорог; от всех этих препятствий содрогнется душа даже смелого путешественника.

Когда мистер Джонс прожил с год на руднике Ла-Консепсион, то сознание своего одиночества овладело им с необыкновенной силой. Он не мог больше довольствоваться обществом американского конторщика и индейцев-рабочих. В первые месяцы своего приезда он пытался завязать знакомства с владельцами соседних fincas, или ферм, но сам не замедлил от этого отказаться, так как эти люди представляли собой отбросы низших классов, прожигавшие свою жизнь в самой порочной обстановке.

Поставленный в подобное положение, Джонс прибег к умственным развлечениям и посвятил весь свой досуг собиранию древних редкостей и изучению многочисленных раскинутых по соседству развалин городов и храмов древних ацтеков. Чем дольше он занимался этим делом, тем больше оно его увлекало. Поэтому, когда он услышал, что по ту сторону гор живет на собственной асиенде один индеец по имени дон Игнасио, который больше, чем кто-либо во всей Мексике, знает про историю и святыни прежних жителей, он решил при первой возможности к нему поехать.

Дон Игнасио пользовался прекрасной репутацией, и Джонс уже давно охотно познакомился бы с ним, но его останавливала дальность пути. Это препятствие было устранено предложением одного индейца показать кратчайший путь по горной тропинке, требовавший всего трех часов езды верхом, вместо десяти часов по основной дороге, шедшей стороной. В одну из суббот Джонс пустился в путь, предварительно известив дона Игнасио о своем визите и получив от него приглашение приехать на асиенду, «где всякий англичанин всегда желанный гость».

Приближаясь к асиенде, он с удивлением увидел большое белое каменное здание в полумавританском стиле, с башнями над воротами, сделанными со всех четырех сторон, и большим куполом, возвышавшимся посредине плоской крыши. Проехав по окружавшим это здание прекрасно возделанным хлебным полям и плантациям кофе и какао, Джонс въехал по опущенному подъемному мосту во внутренний двор, посередине которого несколько высоких деревьев раскидывали приятную тень над широким колодцем. Его встретил индеец, очевидно его поджидавший, и, приняв лошадь, сказал, что сеньор Игнасио теперь в домовой часовне у вечерни вместе со всеми жителями, но что служба скоро кончится. Джонс сам направился туда, и как только его глаза привыкли к царившему в часовне полумраку, невольно залюбовался ее незаурядной красотой, ее архитектурой и живописью.