Как сейчас помню лицо курьера крупной редакции телевизионных новостей, которому довелось доставить адресату письмо в конверте, разрисованном драконами, ведьмами, мрачными замками, жуткими деревьями и зловещими летучими мышами с горящими глазами.
Адресовано оно было «Жаклин Митчард, очень хорошей писательнице».
Я снова расплакалась.
С этого началась наша переписка и дружба, длившаяся тридцать лет. Мы много писали друг другу, несколько раз обедали вместе. Однажды, когда этот великий человек заезжал в город неподалеку (как эксперт по вампирам, он выступал перед национальной конвенцией дантистов), я притащилась на встречу с читателями, нагруженная книгами, чтобы он подписал по экземпляру для каждого из моих шести (на тот момент) детей.
– А я вас знаю! – сказал Рэй со смешком, и мы обсудили множество тем – и мои надежды на экранизацию «Возвращения», и то, что детство мистера Брэдбери пришлось на ту же эпоху, что и молодые годы Рональда Рейгана в Диксоне, штат Иллинойс, помогло в написании «Марсианских хроник».
Он сам это сказал.
Причина, по которой Род Серлинг и некоторые другие писатели добились успеха в очень специфической сфере научной фантастики и ужасов (это справедливо и для их преемников, особенно Стивена Кинга), – их умение подмечать странности в обыденной жизни. Почему бы нет, спросили они? Кто бы не хотел, чтобы его бабушка никогда не уставала играть, не оставляла ребенка одного, не грустила и не обижалась на внуков – даже когда они перестали в ней нуждаться? Кто не стал бы скорбеть о смертном ребенке, родившемся в семье бессмертных монстров? Что за человек решит завести себе в качестве домашнего животного ребенка другого вида, инопланетянина с Венеры? (На этот вопрос мы можем получить ответ, если присмотримся к тем, кто покупает детенышей шимпанзе и пытается их выращивать – они ведь почти люди, только не такие, как мы.)
Рэй Брэдбери открыл мне, что секрет писательства – секрет жизни. Наблюдай. Будь щедрым. Будь честен в эмоциях. Запоминай детали. Замечай невозможное в обыденном. Показывай, но не манипулируй.
Сейчас мистеру Брэдбери 92 года.
Не так давно я читала «Электрическое тело пою!» сыну Уиллу, седьмому из моих девяти детей – он учится во втором классе. Рассказ не показался мне заезженным, хотя я читала его много раз. Он не устарел. Он был тонким, веселым и точным, как и раньше, и по-прежнему брал за душу.
– А неплохо было бы убрать тебя куда-нибудь, пока мы все не постареем, – предположил Уилл с детской прямолинейностью.
– Неплохо, – ответила я. – Но я бы предпочла убрать куда-нибудь маму твоего папы.
У меня тоже все в порядке с прямолинейностью.
Но это было бы неплохо. Даже, сказала бы я, хорошо. Миры Брэдбери могут быть жесткими, иногда жестокими, но никогда – злыми. Что бы ни произошло с персонажами, они будут находиться под чуткой защитой человека, писателя, который ценил человеческое достоинство и предупреждал о человеческих изъянах и считал, что наполнять то и другое должен юмор.
Когда мне было почти сорок, через пятнадцать с лишним лет после первого письма, я отослала мистеру Брэдбери мой первый роман. Я не рассчитывала на ответ – у писателя были проблемы со здоровьем, и только недавно стало лучше. Однако через неделю я получила записку, написанную Брэдбери собственноручно.
«Ну что? Я был прав?» – говорилось в ней.
Тогда – да и сейчас – мне кажется, что в большинстве случаев он не ошибался.
Когда я села за написание моего первого рассказа в жанре ужасов, «Подарок судьбы» (который представлен здесь на ваш суд), то следовала примеру Рэя Брэдбери почти бессознательно, я не представляла, как много о нем думала.
Некоторые самые странные детали повествования о сестре Николаи взяты с моего семейного древа: у моей бабушки действительно были две кузины-близняшки, которых взяли замуж двое братьев; мальчик, который ограбил цыганскую королеву и всю жизнь этим тяготился, существовал на самом деле. Другие детали и события заимствованы из жизней иных людей, включая пять сестер-ирландок, четыре из которых ушли в монастырь (хотя ни одна из них не стала вампиром с даром телепортации).
Я старалась, чтобы все было скромным. Ржавый нож. Хромая нога. Сантехник, как мой отец, в партнерстве с шурином, как мой отец. Двухэтажный домик в районе, все звуки и запахи которого я знаю, как «Отче наш».
Возможно, поэтому я и люблю этот рассказ. Я восхищаюсь им, почти как если бы чья-то другая рука вдохновляла и направляла мое перо.
Может, так и случилось.
У Рэя Брэдбери есть много детей и множество наследников.
Жаклин Митчард
Толстяк и малыш[22] (Гэри А. Браунбек)
Малыш поставил на пол квадратную утепленную сумку, оглянулся, чтобы убедиться, что за ним никто не следит, отпер заднюю дверь и вошел в дом – точнее, в кухню. Он снял с полок тарелки и стаканы, вынул из ящиков ножи, вилки и ложки, вытащил четыре большие бутылки газировки (еще запечатанные) из гигантского холодильника и взял со стола два широких подноса. Все это он разместил на сервировочном столике на колесах. Обычно на всю подготовку уходило пятнадцать минут; сегодня он уложился в десять. Малыш нервничал и был немного напуган. Он боялся, что пришел в этот дом в последний раз.
Расставив все по подносам, чтобы столик не перевернулся, мальчик выкатил его в коридор, повернул налево и вошел в громадную спальню толстяка.
– Привет, малыш! – сказал толстяк со своей кровати.
На самом деле их было четыре – четыре двуспальные кровати, составленные в лежбище, на котором уместилось бы два грузовичка. Тело толстяка подпирала, наверное, тысяча подушек, потому что, оставшись без опоры, он бы просто задохнулся под собственным весом. Дышать ему все равно было трудно, поэтому рядом с кроватью стоял кислородный баллон.
– Здравствуйте, сэр, – ответил малыш, подкатив столик к кровати толстяка, осторожно, чтобы не задеть баллон. – Я привез пиццу, как вы просили. С двойным сыром, пепперони, гамбургерами, луком и паприкой, все четыре.
Он открутил крышку первой двухлитровой бутылки газировки и налил себе и толстяку.
– Тебя никто не видел?
Малыш покачал головой и достал первый поднос.
– Не думаю. Я шел проулками и срезал углы. Запутал следы. – Он покопался в кармане. – Вот сдача.
– Оставь себе.
– Но тут почти двадцать долларов!
– Считай это надбавкой за вредность, и пускай об этом болит голова у моих бухгалтеров.
– Спасибо. Хорошо, что я запутал следы.
Толстяк улыбнулся.
– Я знал, что ты смышленый мальчик. И не слушай этих кретинов, которые насмехаются над тобой, дома или в школе.
Он взял первый стакан газировки, в последний момент вспомнив, что нужно убрать с лица кислородную маску, сделал глоток.
– Ооо, как освежает!
Толстяк наблюдал, как малыш сервирует первый поднос.
– Что за мир там, снаружи, а? Что за мир. Столько красивых людей, таких крепких, здоровых и счастливых, и все они очень правильных размеров. Словно мало было фильмов, телешоу, реклам и журнальных обложек, где красовались люди с идеальным прикусом белоснежных зубов и телами, идеальными до абсурда. Не-ет. Они решили – имей в виду, дорогой мой, это случилось задолго до твоего рождения, так что, думаю, ты о таком даже не слышал, – они решили принять закон, гласящий, что люди вроде меня, те, у кого тело «больше установленного размера», – выброшенные на берег киты, человеческие толстозавры, весомый народец, обладатели изобильного тучносложения, и если такого слова не существует, его, черт возьми, стоит придумать, ведь так? – они приняли закон, в обтекаемых юридических заклинаниях, наполненных прилагательными… закон, гласящий, что нам, членам, прости за выражение, партии пышнотелых пухликов, не дозволяется покидать своих домов, пока наши тела не станут… как они там написали? А, да, «более эстетически приемлемыми». Одно это может лишить человека аппетита.
