Легка улыбка пробежала по лицу рассказчицы, которая, казалось, оценивала свои тогдашние мечты и надежды как безнадежную наивность.

— Должна признаться, что первые три года жизни Анжелы были довольно веселыми, — продолжала она все тем же усталым тоном. — Пока она оставалась маленьким ребенком, хлопот с ней почти не было. Но после того как ей исполнилось три года, девочку будто подменили. Причины этого мне до сих пор непонятны. Может, я стала уделять ей меньше времени. В то время я устроилась работать няней в детскую больницу. Работа мне нравилась, но она требовала сил и времени. Я возвращалась домой усталая и часто расстроенная видом страданий, выпавших на долю наших маленьких пациентов. Возможно, я была по отношению к Анжеле не столь терпелива, как прежде. Но ведь ей так повезло, казалось мне, что она живет с нами, ее любят, о ней заботятся, она здорова и ни в чем не нуждается. В любом случае объяснить этим все невозможно! Она стала капризной и, если что-то ее не устраивало, впадала в дикий гнев. Когда Анжела была в таком состоянии, нам с мужем никак не удавалось ее успокоить. Она вопила, топала ногами, хватала все, что попадалось под руку, и запускала в нас, каталась по полу, билась головой об стену, вырывала себе волосы, царапала лицо. Это было ужасно! Я обратилась к врачам-психиатрам, чтобы выяснить причину, по которой наша дочь впадала в такую ярость. Между четырьмя и пятью годами эти приступы стали реже, а потом, казалось, Анжела успокоилась, обстановка в доме улучшилась, стало веселее. Но…

Госпожа Массо снова замолчала, ее глаза увлажнились, она печально улыбнулась.

— Случилось удивительное. Я забеременела. Для нас это было неслыханным потрясением: помня о вердикте врачей, мы о такой возможности даже не помышляли. Мне было уже тридцать восемь лет, а это не очень хорошо для первой беременности, особенно в прежние времена. Гинекологи взяли меня под особое наблюдение. Но сюрпризы на этом не кончились! После трех месяцев вынашивания врачи объявили, что у меня будет двойня!

— Двойня?! — хором воскликнули Люси и Джереми, потрясенные таким поворотом событий.

— Именно так, двое близнецов! Но поначалу я этого не знала.

— Но Анжела никогда не говорила о близнецах! — удивился Джереми. — Она всегда вспоминала о маленькой сестренке, рождение которой перевернуло ее жизнь.

Не в силах скрыть волнение, пожилая женщина опустила голову.

— Эта беременность меня измучила! И когда я, наконец, родила этих детей, которых так страстно и долго желала, то странным образом впала в глубокую депрессию, от которой поначалу не могла оправиться. То, что называется послеродовой депрессией. В моем случае болезнь приняла очень тяжелый характер: целых пять недель я была не в себе и не могла заставить себя заниматься своими малютками. Как только какая-нибудь из них начинала плакать, у меня опускались руки. Муж мне много помогал, но Анжелу все это вывело из равновесия окончательно. Я в этом уверена. С самого первого дня она воспринимала новорожденных как своих смертельных врагов, это было видно по ее глазам. Ей было тогда уже пять лет, но ни разу ей не захотелось приласкать малышек. Наоборот! Часто я ловила ее на том, что она пыталась ущипнуть или укусить кого-то из них. Она была болезненно ревнива. Признаюсь, моя реакция на подобные вещи не всегда была правильной — видимо, я еще недостаточно оправилась от болезни, чтобы правильно оценивать последствия своих действий. Мне не хватало терпения, не хватало сил. Я слишком часто ее ругала, а иногда случалось и нашлепать.

Пожилая женщина прервала свой рассказ, ее душили рыдания.

— Вспышки гнева у Анжелы становились все чаще, все неистовее, но у нас не было ни времени, ни сил, чтобы попытаться ее понять. Наверное, она почувствовала себя брошенной. Мне казалось, будто она портит нам жизнь. Без нее мы были бы счастливы. Часто своими криками Анжела будила малышек именно в тот момент, когда я больше всего нуждалась в отдыхе. Как же я на нее злилась тогда! Я взвалила на нее ответственность, которая была слишком тяжела для ее возраста. Но, повторяю, не думаю, что этот эпизод нашей жизни способен все объяснить в характере Анжелы. Спустя два месяца, когда мое «детоненавистничество» стало понемногу сходить на «нет», я стала все силы отдавать уходу за девочками: чувство отрешенности сменилось чувством вины. Я старалась им компенсировать то, что недодала в первые месяцы их жизни.

Госпожа Массо печально вздохнула.

— А однажды ночью меня разбудил страшный шум в комнате девочек, потом одна из них заплакала. Им было два месяца и три дня. Я кинулась туда. То, что предстало моим глазам, ужаснуло меня!

По напудренным щекам пожилой женщины потекли крупные слезы. Люси и Джереми молчали, взволнованные ее рассказом.

— Одна из колыбелек оказалась перевернутой, — продолжала она. — Анжела стояла посреди комнаты как раз рядом с ней. Я закричала и бросилась к малышке, чтобы поднять — она была придавлена кроваткой. Моя маленькая Валерия. Мой ангелочек. Она была мертва.

Люси и Джереми были потрясены услышанным, тяжесть высказанного обвинения подавляла их.

— Ее убила Анжела? — наконец осмелилась прошептать Люси.

Госпожа Массо помедлила с ответом, как бы взвешивая слова, которые собиралась выговорить.

— Мы так и не узнали, что же собственно произошло. Анжела объяснила нам, что пришла в детскую, чтобы проверить, спят ли девочки, и взяла Валерию на руки, потому что она была «больна». И будто бы в этот момент колыбелька опрокинулась, и ребенок упал на пол. Рассказ ее был сбивчив, это все, что мы из него поняли. Но в голову приходят всякие мысли. А в детской, рядом с опрокинутой кроваткой, я нашла подушку Анжелы. Врачи констатировали внезапную смерть, но я…

И госпожа Массо замолчала. Но через несколько мгновений подняла голову и вытерла глаза.

— После того, что случилось, — прервала она тяжелое молчание, — я больше не могла воспринимать Анжелу как нуждающегося в ласке и любви ребенка. Она стала мне противна. Само ее присутствие в доме стало для меня невыносимым, я видела в ней причину наших несчастий. И мы отправили ее в пансионат. Конечно, на выходные и на каникулы она приезжала домой, и тогда жизнь снова превращалась в кошмар. Я не могла заставить себя приласкать ее, мой муж был в этом отношении более терпимым. Он говорил, что не следует обвинять ее без доказательств, что, возможно, она вообще ни при чем. Но я была уверена! Я читала это в ее взгляде в те моменты, когда Анжела оказывалась рядом с малышками. Она их ненавидела. Впрочем, эта девчонка вообще плохо ладила с окружающими: ее несколько раз отчисляли из пансионатов за плохое поведение, за оскорбление других детей, за грубость по отношению к учителям, за порчу школьного имущества. Когда она достигла подросткового возраста, врач-психиатр в интернате для трудных детей, куда мы в конце концов были вынуждены ее поместить, рассказал нам об отклонениях в ее поведении, которое он расценивал как пограничное состояние. Все признаки были налицо: перепады настроения, импульсивность, вспышки гнева, умышленное нанесение увечья самой себе, комплекс жертвы. Когда мы признались ему, что Анжела — приемный ребенок, он заговорил о генах и о травмах, пережитых в самом раннем возрасте. По его мнению, причиной травмы стал не сам факт удочерения чужими людьми, а то, что ребенком недостаточно занимались. Это было для меня как пощечина, потому что речь шла не о биологической матери, а о нас с мужем. Он будто обвинял нас! Я не могла с этим согласиться и начала судебную процедуру отказа от удочерения.

— Сколько лет было Анжеле в это время? — мягко спросил Джереми.

— Если не ошибаюсь, семнадцать лет.

— В это время она проходила курс лечения в психиатрической клинике?

— Наверное, да. Но в этом-то я уж точно не виновата! К тому моменту Анжелу уже давно сорвало со всех тормозов. То, что я вам рассказываю, не может передать истинного положения вещей. Этот ребенок был настоящим дьяволом, в ней не было ни крупицы доброты к окружающим, она всегда думала только о себе. Мы были готовы полюбить ее, но она не захотела жить по правилам, принятым между людьми, и в частности, по правилам жизни в семье. Я ненавижу ее!