— Значит, у нас двадцать девять человек охраны, одна грузовая машина, две легковые и три шофера. Всего тридцать два человека, — подсчитал Аксенов, — на трех машинах уместятся.
— Вполне, — подтвердил Незнакомцев.
— Итак, решение принимаем такое, — не отрывая взгляда от бледного лица Незнакомцева, заговорил Аксенов. — Посты пока все оставляем. Остальных людей сосредоточиваем в одном помещении. Машины все время стоят с заведенными моторами. Как только немцы подходят к складу, охрану снимаем, сажаем на машины — и полный вперед, на Будапешт. Главное, чтобы взрывная волна не достала их. А сами закрываемся вот здесь и сидим до последней возможности. Когда уже нельзя будет, тогда… Согласен?
— Да, — ответил Незнакомцев, — только одна поправка. Двоим-то незачем. Ты должен уехать с охраной, а я останусь.
— Что? — с перекошенным лицом закричал Аксенов. — Что ты сказал? Повтори!
— Двоим погибать незачем. Я сапер. Взрыв — моя обязанность, — настойчиво проговорил Незнакомцев и шагнул к Аксенову.
— Да как ты смеешь предлагать мне такое? — стиснув кулаки, двинулся навстречу ему Аксенов. — Почему я не осмелился тебе предложить уехать? Почему?
Все, что долго копилось внутри у него, разрядилось вспышкой негодования. Он, сверкая глазами, наступал на инженера и, дрожа всем телом, исступленно выдыхал:
— Я уважаю тебя. Знаю, что ты никогда не уйдешь. А ты хочешь, чтоб я приказ командования не выполнил… хочешь… хочешь, чтоб я предателем, трусом стал…
— Подожди, Коля, — успокаивал его Незнакомцев.
— К чорту! Я не знал, что ты такой вот, — перебил его Аксенов. — В самую страшную минуту ты не поверил мне.
— Не шуми, — сквозь зубы выговорил Незнакомцев, — не устраивай истерики!
Они сошлись почти лицом к лицу, и оба стояли, не имея сил ни шагнуть вперед, ни отступить назад. Минуты две они жгли друг друга взглядами, каждый стараясь пересилить другого.
— Давай об этом больше не говорить, — первым опомнился Аксенов.
— Хорошо, — успокаиваясь, согласился Незнакомцев.
— У тебя есть вино? — спросил Аксенов.
— Конечно.
— Давай по стаканчику.
Незнакомцев раскрыл стол, достал бутылку и наполнил два стакана.
— За нашу дружбу, — предложил Аксенов.
— За дружбу до конца, — ответил Незнакомцев и, не отрываясь, выпил.
— Убери. Больше ни грамма, — кивнул Аксенов на бутылку.
— Ну, ладно, Коля, — хлопнул друга по плечу инженер, — ты поскучай маленько, а я пойду охрану подготовлю и отдам распоряжение шоферам.
— Только обязательно укажи, кто на какой машине поедет, и назначь старших. А то в суматохе перепутают все.
Аксенов проводил взглядом Незнакомцева и откинулся в кресле. Впервые в жизни почувствовал он, что спешить больше некуда. Все беспокойное, тревожное и суетливое было уже где-то в прошлом. Оставалось только одно — ждать и по возможности ни о чем не думать. Только ни о чем не думать. Так будет легче и спокойнее. Хорошо бы хоть ненадолго заснуть.
Он закрыл глаза и пытался, как в детстве, бездумьем нагнать сон. Тоненько зазвенело в ушах. Перед глазами замелькали светложелтые круги. Они то уменьшались, сливаясь в точку, то разрастались до громадных размеров и рассыпались на мелкие кружочки. В одном из кружков неясно обозначилось лицо Насти. Она смотрела прямо на него и что-то говорила. Голоса ее не было слышно, но губы шевелились.
Аксенов встряхнул головой и открыл глаза. До нетерпеливой дрожи захотелось увидеть Настю. Он пошарил в кармане и достал ее последнюю записку. Она тревожилась, просила беречь себя, и в каждой букве письма сквозили тоска и ожидание близкой встречи. Он только сейчас вспомнил, что у него нет ни одной ее фотографии. Как досадно! Давно собирался взять, да так и не взял. Хоть бы издали взглянуть. Как она перенесет известие о нем? Плакать, наверно, будет. Конечно, будет. Может, записку ей написать?
Он достал из планшета лист бумаги и тут же отложил его в сторону. Не стоит. Что скажешь в записке? Она и так все поймет. Рука машинально нащупала топографическую карту. Он достал ее и развернул. Вот горы, где ночью пробирался он с Букановым и радистами. А где теперь эта маленькая санитарка Варя? Сколько в ней душевной красоты! Вот высота, где похоронен Сергей Ермолаев. Сергей прожил всего двадцать один год. А он, Аксенов?.. Он двадцать восемь. Двадцать восемь! Как мало! Любил он в детстве в весеннем лесу спрашивать кукушку, сколько лет осталось ему прожить. И кукушки отвечали по-разному: одна насчитает что-то больше пятидесяти, а другая прокукует лениво раз семь-восемь — и замолкнет.
Взгляд продолжал скользить по карте. Длинный и широкий разлив озера Балатон. Летом, наверно, чудесно тут. Сады кругом, виноградники и невысокие сопки. Хорошо бы приехать сюда после войны вдвоем с Настей и побродить по берегам, на лодке покататься… Застывшая голубизна Дуная. И тут берега сплошь покрыты виноградниками… Вот село Дунапентеле. Ночевал он здесь однажды. А сейчас немцы там, по всему берегу. Только острова удерживают наши… Село Адонь. Здесь встречал он танковый полк и сопровождал его до города Секешфехервар… Десятки населенных пунктов с трудными названиями… И с каждым из них было связано какое-то воспоминание, каждый был чем-нибудь дорог и близок… А вот и сплюснутое, вытянутое на десять километров в длину, заросшее камышом озеро Веленце…
И вот это чистое, ничем не отмеченное место, где в подземелье сидит он сейчас. Через это место направлен главный удар гитлеровцев на Будапешт. Они пойдут здесь, обязательно пойдут. Передовые части уже почти достигли границ склада. Вот-вот они ворвутся и загрохочут над головой. Отсюда они нацелятся на Будапешт. Другого пути нег. Сотни танков устремятся через эту равнину. И если во-время взорвать эти тысячи тонн, то от танков и от всего, что окажется вблизи склада, останутся только воспоминания. Ведь это ж… Ведь это ж для противника страшнее десятка дивизий. Только один взрыв — и будет уничтожена почти вся наступающая группировка фашистских войск, сметена с лица земли за какие-то доли секунды. И все это будет сделано ценою жизни двух человек, двух майоров. Сколько советских людей спасет этот взрыв? Тысячи, пожалуй даже десятки тысяч. Ведь если фашистские танковые дивизии прорвутся в Будапешт и соединятся с окруженной группировкой, то вся гвардейская армия и соседняя армия сами могут оказаться в окружении. Бой придется вести без боеприпасов, без горючего, без продовольствия, а это гибель, И взрыв спасет все… Да, да!.. Спасет.
Аксенов встал и прошелся по комнате. Черным лаком поблескивал рояль. Он остановился около него, поднял крышку и тронул клавиши. Тоненький звон дрожанием наполнил комнату.
Аксенов придвинул стул и сел. Пальцы сами забегали по клавишам. Он не слышал, как вошел Незнакомцев и остановился у двери.
Незнакомцев стоял, не сводя взгляда с рассыпанных темнорусых волос и подвижных пальцев Аксенова. Струны выговаривали вначале что-то грустное и мечтательное, потом словно тихая рябь прошлась по уснувшему вечернему озеру, подул легкий ветерок, зашептались листья на деревьях, водная гладь всколыхнулась, зашуршали, набегая друг на друга, игривые волны, и загудело все, застонало в буйном наплыве вихря. Глухо шумит старый непролазный бор. Среди взвизгов ветра и скрежета сучьев раздаются испуганные вскрики птиц и на высокой ноте через все звуки проносится чей-то плач… И разом все смолкло. Только слышно, как хлещет прямой дождь. И дождь перестает. Еще перешептываются деревья, но по всему чувствуется, что вот-вот брызнет солнце и все заискрится вокруг, заблестит мокрыми красками и успокоении вздохнет земля.
Аксенов сложил руки на клавишах и замер…
— Коля, что играл ты? — склонился к нему Незнакомцев.
— Не знаю, — покачал головой Аксенов и медленно поднялся. Пальцы соскользнули с клавиатуры, и два звука — один высокий, протяжный, похожий на окончание соловьиной грели, другой басистый, медленный, как жужжание отягченного медом шмеля, — заиграли, перебивая друг друга. Победил все же высокий и протяжный. Когда уже гудение смолкло, в комнате чуть слышно звенел нежный пересвист. — Не знаю, ничего не знаю, — продолжал Аксенов и, схватив Незнакомцева, закружил его по комнате. Незнакомцев рванулся, обхватил его руками поперек туловища и усадил в кресло.
