Казаки долбили промерзшую землю. Для усиления кубанцев командующий армией со всех участков своего фронта снимал танки, артиллерию, самоходные пушки. К вечеру казаки отрыли одиночные окопы. На первое время и этого было достаточно. Главное — укрыться от огня противника.
Ворончук ходил по эскадронам. По улыбкам и взглядам казаков Аксенов понял, что в полку любят своего командира.
— Нажмем, нажмем, казачки, — басил Ворончук, — придется всю ночь копать. Ячейки соединить в окопы, окопы в траншеи. Тогда никакие «тигры» и «фердинанды» не страшны.
Он на ходу давал указания, как лучше организовать оборону, расставлял пушки, танки и самоходные орудия, ругал тыловиков за нерасторопность и неумение во-время подвезти боеприпасы. К нему подбегали командиры эскадронов, взводов, батарей, докладывали, уточняли задачи и поспешно убегали к своим подразделениям. Все бурлило и кипело вокруг Ворончука. Плотный, широкоплечий, с искривленными ногами, он вразвалку шагал по снегу, широко размахивая руками.
В селе Гардонь послышалась учащенная стрельба. Ворончук побежал на свой НП.
— Что? — вскочив в только что отрытый окоп, спросил он начальника штаба.
— Шесть танков и четыре бронетранспортера подошли к Гардони, — ответил низенький белобрысый майор с пушистыми пшеничными усами, — Нитченко открыл огонь. Один танк подбит, остальные откатились назад.
— Разведка, — проговорил Ворончук, зябко кутаясь в бурку, — вот-вот главные силы подойдут.
— Едва ли осмелятся ночью, — возразил начальник штаба, — с утра ждать нужно.
— Поживем — увидим, — нехотя ответил полковник и властным голосом приказал: — Всех офицеров штаба — в эскадроны. Оставить только дежурного на КП. За ночь отрыть траншею полного профиля. Всех тыловиков на окопные работы, всех до одного.
— Здорово, кубанцы! — раздался позади незнакомый голос.
Ворончук повернулся, широко взмахнул руками и, постукивая ногой о стенку окопа, закричал:
— Крылов! А я и след твой потерял… Всех спрашивал… Не знают… Уволился, слышал… Секретарем райкома где-то…
Ворончук взял Крылова за плечи, отстранился от него и неотрывно смотрел в лицо.
— Постарел, здорово постарел. И волосы белые и морщинки. Только глаза, глаза настоящие.
— А ты вон какой детина вымахал. И не подумаешь.
— Садись, садись, — осматривался Ворончук по сторонам, — сидеть-то, правда, негде, но все равно садись.
Он на приступке окопа расстелил бурку, силой усадил на нее Крылова, а сам на корточках пристроился напротив.
— Ну, рассказывай, как жил-то. Шутка ли, пятнадцать лет не виделись.
— Да, что ж, жил, как все. От вас в Самарканд переехал комиссаром полка, потом в Забайкалье перевели, а в тридцать девятом послали секретарем райкома в Западную Белоруссию. Там и война прихватила. А теперь вот видишь, опять казаковать начал. Только все больше пешочком, на попутных…
— Да я тебе такого коня подберу! Твоему Головорезу не уступит.
— Подожди, подожди, — остановил его Крылов, — куда мой Головорез попал?
— Новый комиссар на нем ездил, а потом устарел, в подсобное хозяйство передали.
— В подсобное хозяйство, — вздохнул Крылов, — воду возить. А какой был конь, какой конь!
— Все стареют, и мы не молодеем, — потупил взгляд Ворончук.
— Так что же ты думаешь: и нас в подсобное хозяйство?
Ворончук пожал плечами, тихо проговорил:
— Что ж, всему свое время.
— Ну, нет уж, браток, — резко встал Крылов, — на подсобное хозяйство я не пойду. Воевать, пока жив: на войне — с противником, в мирное время — на работе.
— Конечно, — согласился Ворончук, — умереть в строю почетно. Да подожди, — вдруг спохватился он, — ты же голодный, наверно. Давай-ка перекусим маленько, по чарочке пропустим.
— Нет, нет, — остановил его Крылов, — не время. Я к тебе не в гости приехал, а по делу. Вот отстоим Будапешт, тогда.
— А ты, собственно, с какой задачей ко мне?
— Я инструктор политотдела армии и приехал помогать тебе в организации партийно-политической работы.
— Ну, у меня все в порядке. В каждом эскадроне партийная и комсомольская организации. Народ у меня опытный. Будь спокоен, гитлеровцы в Будапешт не пройдут.
— Слушай, Алеша, — остановил Ворончука Крылов, — все это замечательно: и организации и люди, все правильно. Только ты не забудь одной особенности момента. Бои-то идут на завершающем этапе войны. Зверь ранен, но еще не добит. Отсюда и ожесточенность боев. Ты знаешь, что Гитлер перед этим вот самым наступлением приказал русских в плен не брать. И это не просто слова. Они уже растерзали не один десяток наших воинов. И еще: опыт последних боев показал, что гитлеровцы многому у нас научились. Они в основном перешли к ночным действиям. А это лишает нас главной ударной силы — артиллерии. В темноте артиллерия бьет вслепую, только в упор. А немцы наступают крупными массами танков, мнут нашу оборону и с рассветом развивают успех.
— Да, — растягивая слова, проговорил Ворончук, — это, конечно, меняет положение.
— А поэтому, — продолжал Крылов, — самоуспокоенность сейчас равноценна трусости. Всех людей поднять нужно, всех организовать и быть готовым к самому тяжелому бою. И в окружении драться придется, и под танками посидеть, и в рукопашной схватиться.
Наступила звездная зимняя ночь. Аксенов снова пошел в эскадроны, а Крылов — к заместителю Ворончука по политической части. Казаки молча рыли землю. Запах конского пота разносился в воздухе. Позади окопов переднего края вставали на огневые позиции пушки, танки, самоходные орудия. С берега Дуная доносились звуки боя. Видимо, там противник уже подошел к казачьей обороне. Не успел Аксенов обойти два эскадрона, как его догнал высокий казак.
— Товарищ гвардии майор, вас просит командир полка.
Ворончук сидел в наспех оборудованной землянке. Это был простой окоп, сверху прикрытый накатом бревен и слоем земли. Вход в землянку закрывала плащ-палатка. На столике в углу желтел кожаный чехол полевого телефона. Полковник разговаривал по телефону.
— Нет, товарищ семнадцатый, выстоим, обязательно выстоим, — басил он, кивая майору на опрокинутый ящик. — Да, Нитченко уж стукнулся… Ничего… Потерь нет… Подбили один… Сейчас спокойно… Да… Все бросил на окопные работы. Часа через три первая траншея будет готова… Да… Да… Будьте здоровы, товарищ семнадцатый…
Полковник положил трубку.
— Командир корпуса тревожится… Ну, майор, давай поговорим кое о чем.
Он развернул только что вычерченную схему обороны полка. Рассказывая о своем замысле в отражении атак противника, полковник все время вглядывался в лицо Аксенова, словно пытаясь по его выражению уловить подтверждение правильности своих мыслей. Аксенов видел, что полковник уже все продумал и решил, но зачем он так подробно рассказывает и пристально смотрит на него, понять не мог.
— Как твое мнение, майор, а? — спросил он, придвигая схему Аксенову.
— Кажется, товарищ гвардии полковник, все в порядке, — подумав, ответил Аксенов, — только вот в глубине-то у вас жидковато.
— Жидковато, говоришь, а?
— Да. Если б там еще три-четыре пушки поставить и пару танков.
— Да. Это верно, верно. Но где же взять пушки и танки? Все, что есть, поставлено… Больше нет…
— С переднего края что-нибудь снять, — предложил Аксенов. — Обрушится противник на передний край и сразу все уничтожит. А в глубине пусто.
— С переднего края, говоришь, — задумчиво говорил Ворончук, — с переднего края…
Он водил карандашом по схеме, рассматривая условные знаки танков, пушек, минометов, самоходных орудий. Четырежды он медленно прошелся по условным знакам, потом резко перечеркнул три пушки, два танка, одно самоходное орудие и поднялся с места.
— Пойдем выбирать новые огневые позиции.
Они долго лазали по серебристому в лунном свете снегу. На фронте кавалерийского корпуса клокотала напряженная жизнь. Казаки торопились. Танкисты и артиллеристы, узнав о приказе полковника отодвинуться в тыл и оборудовать новые огневые позиции, недовольно ворчали. Несколько часов труда пропали даром. Теперь придется снова долбить проклятую неуступчивую землю.
