— Прорвались, значит, — тихо проговорил Косенко и глубоко вздохнул.

— Этого еще пока не видно, — возразил ему Аристархов и обратился к Бахареву: — Пленного хорошо бы захватить, товарищ гвардии капитан, от него все узнаем.

Бахарев посмотрел на переводчика и улыбнулся. Щупленький лейтенант, видимо, совсем не думал, в какой опасности находится он сам, и по профессиональной привычке размышлял только о пленных.

Косенко недоверчиво посматривал на младшего лейтенанта и, видимо, хотел сказать ему что-то не совсем приятное, но не решался.

— Хорошего пленного нам сейчас не взять, а для тех, что остались на этом поле, уже все давно кончено, — проговорил Бахарев, продолжая внимательно рассматривать местность.

— Пить просят, — выйдя из землянки, сказал Мефодьев, — а воды ни капельки.

Бахарев совсем забыл о воде, а она раненым была сейчас нужнее, чем питание. Он потрогал флягу на ремне и вспомнил заботливого Анашкина. Ефрейтор еще вчера вечером наполнил ее вином, но Бахарев так и не притронулся к ней.

— Дайте по глоточку, — отстегнув флягу, передал он ее Мефодьеву, — только по глотку, не больше.

— Товарищ капитан, — с жаром заговорил Аристархов, — тут ведь совсем недалеко была продовольственная часть полка. Я вчера в гости зашел к Таряеву, начпроду вашего полка. Он всего накопил. Вон там, видите, бугор, а дальше лощина и в ней глубокий овраг. Там и пристроился Таряев.

Бахарев снова улыбнулся. Аристархов по неопытности не представлял, где он находится и что случилось прошлой ночью. Продовольственный склад находился в таком месте, мимо которого никак не могли пройти немцы.

— Давайте попробуем, товарищ гвардии капитан, проберемся может, — упорствовал переводчик, — ведь если там хоть сотая доля осталась, то нам на полгода хватит.

Вспомнив о продовольствии, Бахарев почувствовал голод. Со вчерашнего вечера он ничего не ел, и теперь к горлу подступала тошнота. Не лучше, конечно, чувствуют себя и остальные люди, особенно раненые. Если не накормить хоть чем-нибудь, то после напряжения прошедшей ночи даже здоровые ослабнут и наступит тот упадок духа, когда человек перестает владеть собой и думает только о еде.

«А что, если в самом деле попытаться пробраться к складу? — зародилась в сознании мысль. — Может, хоть что-нибудь удастся раздобыть».

— Вы хорошо помните, где находится склад? — спросил он Аристархова.

— Конечно, — уверенно ответил переводчик, — даже ночью найду.

— Ну, хорошо, — решился Бахарев, — пойдете с Косенко. Вернее, не пойдете, а поползете. Главное — осторожность! Проползли немного, осмотрелись внимательно, нет никакой опасности — вперед. Если увидите где-нибудь немцев, в бой вступать запрещаю! Лежать и не двигаться хотя бы весь день. Замерзнуть, но ничем не обнаружить себя! Ясно?

Косенко смотрел туда, где находился продовольственный склад. Он помолчал немного и тихо проговорил:

— Не тревожьтесь, товарищ гвардии капитан.

— И еще одно, — продолжал Бахарев: — внимательно осматривайте все по пути — возможно, есть еще кто-нибудь из наших, раненые или здоровые.

Переводчик был в этот момент удивительно сосредоточен. Он хмурил брови и ловил каждое слово капитана.

Через несколько минут две одинокие фигуры скрылись в изгибе хода сообщения.

Ушли Аристархов и Косенко, а Бахарева охватили сомнения: правильно он поступил или нет? Возможно, послал он их на верную гибель? А может кончиться и хуже: они обнаружат всю группу.

А день, как назло, разгулялся, погожий, безоблачный. На горизонте виднелись горы. Холодный воздух застыл недвижно. Наступал самый опасный момент для группы Бахарева и всех советских людей, кто остался на этой всхолмленной равнине перед горами. Обычно, как только продвинутся войска вперед, на бывшее поле боя выходят похоронные и трофейные команды. Они разыскивают убитых и раненых, собирают боевую технику и военное имущество. Для одинокой небольшой группы, какой была группа Бахарева, встреча даже с такой малочисленной командой не предвещала ничего хорошего.

Бахарева немного успокаивало то, что противник двигался главным образом по дорогам, а он своих людей расположил вдали от дорог, на заснеженном поле. Но дороги от места, где скрывались люди Бахарева, были всего в двух-трех километрах. Танкам и пехотным подразделениям не представляло особого затруднения свернуть в сторону и пройтись по траншеям бывшей обороны.

В сторону Будапешта одна за другой пролетали стаи немецких самолетов.

«А наших ни одного», — думал Бахарев, машинально считая вражеские самолеты. Ему стало больно и обидно. И суток не прошло, как немцы начали наступление, а бои переместились далеко от тех позиций, с которых немцы перешли в ночную атаку. Что там делается сейчас под Будапештом? Неужели кольцо окружения прорвано? На всем фронте такие успехи, а тут в самом конце войны и такая неудача!

— Товарищ гвардии капитан, идут, — прошептал Мефодьев.

Лежа в траншее, он показывал в сторону села Сомод. От крайних домов двигались две группы людей. На таком расстоянии трудно было определить, что это за люди. Они шли вначале колоннами, потом рассыпались в цепь, явно проверяя всю местность. До колонн оставалось километра полтора. Еще полчаса или час — и они подойдут сюда, к засыпанной снегом землянке. А часовая стрелка подошла только к цифре два. Оставалось не менее пяти часов светлого времени.

Бахарев, затаив дыхание, следил за движением цепи. Она медленно, но все же двигалась вперед. Люди часто останавливались, склонялись к земле, что-то собирали и снова шли вперед. Справа, возле черного извива траншеи, где шло человек двенадцать, раздался сильный взрыв. Несколько человек упало, остальные бросились к ним. На месте взрыва собралась толпа.

— Нарвались на мину, — радостно проговорил Мефодьев, — мы позавчера там фланги прикрывали.

Люди стояли, видимо обсуждали что-то. От них отделились четверо и понесли что-то темное к селу.

— Есть! Недаром мы трудились, — выкрикивал Мефодьев, — там еще второе поле и тоже противопехотное.

Расстроенная цепь восстановилась, снова двинулась вперед, но не прошла и полусотни метров, как одновременно вспыхнули четыре взрыва.

— Противопехотные, — кричал Мефодьев, — сразу шестерых уложили!

Люди не решились больше итти вперед. Они подобрали раненых и скрылись в селе.

Бахарев вытер вспотевшее лицо, хотел было зайти в землянку, но в ходе сообщения показались Аристархов и Косенко. За ними полз еще какой-то человек в новеньком полушубке. Всмотревшись, Бахарев узнал начальника продовольственного снабжения полка Таряева.

— Товарищ гвардии капитан, — привстав на колени, доложил Аристархов, — вернулись… Только плохо…

Таряев хотел было встать, но Косенко остановил его, кивнув головой в сторону села.

— Как же вы-то уцелели? — спросил Бахарев Таряева.

— Да, понимаете, — смущенно заговорил интендант, — сидим, все спокойно, вдруг стрельба, взрывы. Я думал постреляют и перестанут. А потом танки пошли, автоматчики. Часового убили… Ну, мы выскочили все… Темнота… Стрельба… Бросились к штабу… И там немцы. В овраге до утра просидели, и вот он пришел.

— Сколько людей с вами? — всматриваясь в лицо Таряева, расспрашивал Бахарев.

— Два кладовщика и один часовой, — мрачно ответил Таряев. — А на складе немцы…

Бахарев слушал Таряева и судорожно глотал слюну. Теперь никаких надежд на продовольственный склад не оставалось. Людей кормить нечем. Бахарев стиснул зубы и прошептал:

— Ничего! Ничего! Выдержим!

Наступила ночь, но венгерское село Фелчут жило неумолчной таинственной жизнью. На армейском узле связи отстукивал бодо, перезванивали аппараты СТ, дробным татаканьем напоминали о себе морзе. Со всех сторон, цепляясь за черепичные крыши домов, за разлапистые акации и оголенные яблоньки, тянулись провода. В окраинных садах шмелями гудели моторы раций, ритмично отхлопывал движок походной электростанции.

По расчищенным от снега улицам из дома в дом перебегали офицеры, посыльные, ординарцы. В морозной темноте изредка раздавалось: «Стой! Кто идет?» И вновь все замирало. Только с северо-запада плыла, не утихая, отдаленная канонада.