— А вот, знаете, — заговорил Буканов, — солдат мне один порассказал. Придумал один мудрый мужичишка штуку такую. Ружье называется, для самозащиты. Приклад, как обычно, а ствол кривой. Зарядил патрончик, бах и пуля вокруг тебя пошла гулять. Метрах так в десяти кружит себе и кружит. Потом вторая пуля так же, третья, четвертая. Стоит человек, а вокруг него, как часовые, пули крутятся. Попробуй-ка, сунься к нему.

Аксенов взглянул на Буканова и не удержался от смеха. Шофер большими узловатыми руками размахивал вокруг себя, изображая невидимые пули. Он подмигивал, кривлялся, кивал головой, издеваясь над воображаемыми врагами.

Рассказ Буканова окончательно рассеял мрачное настроение. Радисты весело посматривали на шофера. Аксенов улыбался, чувствуя, как теплеет в груди и все проясняется в сознании.

— Хрустит что-то, — шепнул Божко, настороженно глядя в чащу.

Все остановились. Невдалеке явственно слышался негромкий хруст снега.

— Ложись! — скомандовал Аксенов.

Отскочив от дороги, затаились в кустах. Между деревьев, увязая по колено в снегу, пробралась невысокая, тоненькая девушка с подоткнутыми под ремень полами серой шинели. Светловатые волосы густыми прядями спадали на плечи.

— Настя! — вскрикнул Аксенов.

Девушка испуганно попятилась назад, сорвала с плеча карабин и тут же опустила его вниз.

Аксенов, вглядевшись в лицо девушки, невольно замедлил шаги. Это была не Настя.

Девушка недоверчиво смотрела на незнакомого майора. Широко раскрытые васильковые глаза ее горели испугом и радостью. Распаленное жаром лицо кривилось в горестной улыбке.

— Кто вы? — овладев собой, подбежал к ней Аксенов.

— Санитарка, товарищ майор, Иволгина Варя. Лейтенанта вытаскивала. Отбились от своих… Умер он… Кровью истек.

Крупные слезы навернулись на ее глаза. Она торопливо, скороговоркой рассказала о ночном бое, о лейтенанте, которого ранили в голову и в грудь, о фашистских танках, раздавивших пушку.

Подошли Буканов и радисты. Девушка заметно повеселела. Только большие васильковые глаза попрежнему смотрели печально.

— Ничего, теперь выберемся к своим, — успокаивал ее Аксенов.

— Если бы лейтенанту операцию сразу, он бы жил… Молодой совсем, с двадцать третьего года… Из Тамбова он… Письмо написать девушке хотел… Не успел…

Снова пошли по лесной дороге. Аксенов дозорным послал вперед Торбина. В любую минуту можно было столкнуться с немцами. Все шли молча, оглядываясь по сторонам.

Неожиданно Торбин выстрелил и метнулся за дерево. В ответ хлестнули автоматные очереди. Аксенов рывком подскочил к Торбину. Буканов устремился за ним. Торбин стал стрелять куда-то в чащу леса.

— Немцы, человек пять, — не оборачиваясь, прокричал он, — одного я подбил, остальные побежали.

Среди деревьев Аксенов увидел немца. Он, отчаянно работая руками и ногами, переползал от дерева к дереву.

— Ложись, — приказал Аксенов Буканову и Торбину. — Божко, вперед! Осмотреть кусты и деревья.

Грузный украинец, пригибаясь, побежал. Буканов, не ожидая команды, обогнал его и устремился в лесную чащу.

Аксенов и Варя подошли к немцу. Он ошалело таращил глаза, держа над головой дрожащие руки. На молодом худощавом лице его застыли мольба и отчаяние. Извилистая кровавая дорожка тянулась там, где он полз. Из снега торчало дуло автомата.

— Я перевяжу! — вскрикнула Варя.

— К черту! — озлобленно сверкая глазами, замахнулся прикладом Торбин.

— Не смейте, — пронзительно закричала Варя, — раненых не бьют!

Она опустилась на колени, раскрыла санитарную сумку и ловко распорола штанину на правой ноге немца. Пуля раздробила ему кость ниже колена. Сапог был полон крови.

Пока Варя накладывала жгут и повязку, Аксенов коротко допросил пленного. Он оказался солдатом из разведывательного отряда танковой дивизии «SS» «Викинг». Им, шестерым, приказали двигаться лесом, установить, где находятся русские, и вернуться назад. Он охотно рассказал все, о чем его спрашивал майор. Их дивизия поездом переброшена из Варшавы. 31 декабря выгружались в Комарно. Сколько всего танков — он не знает, но очень много. Прошлой ночью читали приказ фюрера. Умереть, но прорваться в Будапешт.

Вернулись Буканов и Божко.

— Ну и людишки! — укоризненно качая головой, говорил Буканов. — Пять человек одного бросили, а сами удрали. Видели мы их. Лес там кончается, а дальше поле.

На полкилометра отбежали.

Аксенов глядел на пленного и раздумывал, как же с ним быть. Новых данных о противнике от него не получить. Увести его также нельзя: с перебитой ногой он ходить не мог. И в лесу оставлять нельзя. Могли вернуться немцы, и он, рассказав о группе Аксенова, навел бы их на след. Остается одно…

— Ну что с пленным делать? — спросил он солдата.

— Известно что… — не задумываясь, начал Торбин.

Пленный доверчиво улыбался, продолжая словоохотливо рассказывать, что сам он из Мюнхена, всю жизнь работал, по специальности монтер, а вот пришлось воевать…

— Товарищ майор, — вскочила Варя, — неужели?.. Как же так? Неужели вы его расстреляете?

— А что с ним делать? — мрачно проговорил Божко.

— Раненый он, — дергала за рукав Аксенова девушка. — Он теперь уже не солдат, а больной.

Пленный замолчал, испуганно глядя на солдат. На его чисто выбритых щеках дрожали мускулы. Руки безвольно упали в снег.

— Нет, товарищ майор, нет… — дрожащим тоненьким голосом возбужденно говорила Варя. — Мы не фашисты. Донесем его. Я сама понесу. Человек же он, раненый, живой.

— Раненый… — не удержался Торбин, — они-то…

Он вскинул карабин и щелкнул затвором.

— Оставить! — крикнул Аксенов и резко рванул карабин Торбина. — Рубите деревья, готовьте носилки.

— Ну, черт рыжий, моли бога за эту вот сестричку и за гвардии майора, — тряс кулаком Торбин, — я б тебя угостил на веки вечные.

На носилках из двух жердин и плащ-палатки Буканов и Божко потащили пленного. Его автомат повесил себе на шею Торбин.

— Давай подменю, — пройдя шагов двести, предложил он Буканову.

Варя шагала рядом с носилками, по колено утопая в снегу, и добрыми глазами смотрела то на раненого, то на майора, то на гнущихся под тяжестью немца солдат. В ее взгляде было столько теплоты и нежности, что Аксенову невольно показалось, будто где-то ему уже пришлось видеть этот взгляд.

— Товарищ гвардии майор, вина бы ему немножко дать, — услышал он голос Вари. Да, и голос был давно знакомый, волнующий. Такой же голос и те же слова слышал он в медсанбате под Сталинградом, когда его, контуженного, вытащили с поля боя. Но тогда говорила высокая смуглая Маруся. А Варя совсем маленькая и белокурая. И он сразу вспомнил, что и такой взгляд, и голос, и движения видел и слышал он не однажды. Так смотрела и говорила Настя, когда выхаживала его, обескровленного, в лесах Белоруссии, так говорила медицинская сестра Маруся под Сталинградом, такими же взглядами смотрели на раненых врачи и сестры в тыловом госпитале под Воронежем. В нем было человеческое отношение к несчастью другого и желание хоть чем-то облегчить страдания.

Великая сила человечности неистребима даже в условиях войны. Для советского человека враг только тот, кто мешает ему жить, кто покушается на его свободу и независимость.

Раздумье Аксенова прервал гул моторов. Из-за гор на бреющем полете вырвались штук тридцать «Илов». Они дружно, будто привязанные друг к другу, нырнули вниз и скрылись. Над горами эхом прокатились гулкие взрывы. В ущелье из-за горы мгновенно встали высокие столбы дыма и пыли. Через несколько секунд черными тенями один за другим снова вынырнули «Илы». Ревя моторами, они развернулись и вновь устремились туда, где взметнулись фонтаны дыма и пыли. Аксенов следил за работой штурмовиков и шагал все быстрее и быстрее. Появление своих самолетов было сейчас важным событием. Оно говорило, что враг не победил, что идет ожесточенная борьба и в этой борьбе решается судьба не только тех, кто был на фронте под Будапештом, но и самого Аксенова и его маленькой группы…