Глухой обвальный грохот оборвал мысли Аксенова. На фронте вновь разгоралась артиллерийская перестрелка. Снаряды рвались часто и глухо. Вскоре к ним присоединились пулеметные очереди. Луна закрылась тяжелой тучей, и все вокруг стало мрачным и тревожным.

Зябко передернув плечами, Аксенов встряхнулся и торопливо пошел по улице.

Нащупывая ногами ступеньки, он поднялся в прихожую дома, который занимал оперативный отдел штаба армии. В углу неосвещенной комнаты послышался приглушенный шопот. Не успел Аксенов вытащить фонарь из кармана, как его кто-то обнял за плечи.

— Настя! — поняв, что это именно она, его Настя, а не кто-либо другой, Аксенов в темноте обнял ее, вздрагивающую, родную и близкую. — Настенька, ты? Приехала…

— Это я ее привезла, чуть не под конвоем, — задорно проговорила Тоня и, словно невзначай, добавила: — Пойдем, Сонечка, мы лишние тут.

— Соня, знаешь, какая хорошая, — шептала Настя, когда девушки скрылись за дверью, — раз пять адъютанту командующего звонила. Все спрашивала, когда ты освободишься, а потом адъютант позвонил и сказал, что ты вышел. Вот и спрятались, поджидая тебя.

Она говорила это, все сильнее прижимаясь к Аксенову.

По дороге Настя несколько раз хотела остановить машину и вернуться. Она искренне обрадовалась, когда Аксенова не оказалось в оперативном отделе и Соня сказала ей, что он работает у начальника штаба и сейчас находится в кабинете командующего. Это отдаляло встречу, которой боялась и ждала Настя. Тоня поняла ее состояние и шутливо предложила встретить Аксенова в темной прихожей. Это избавляло Настю от встречи с Аксеновым при посторонних. Теперь они стояли вдвоем в темной прихожей и без слов понимали, что их размолвка была случайной, что оба они мучились напрасно.

— Пойдем в дом, — первой опомнилась Настя, — там собрались все, ждут… Новый год начинается.

Они вошли в комнату и, ослепленные ярким светом электрической лампочки, с трудом разглядели говорившего по телефону оперативного дежурного, невысокого майора.

— Повторите координаты. Координаты повторите, — надрывался майор, — ничего не понимаю, еще раз повторите. Да что-то у вас с телефоном, хрипит… Телефон, говорю, хрипит. Вот теперь хорошо… Так, понятно… До роты пехоты и восемь танков. А ваши что делают!

Из соседних комнат доносились оживленные разговоры, смех, перезвон стаканов.

Настя не слышала ни шума, ни разговоров. Она смотрела на лица, и все ей казались красивыми, дорогими и близкими людьми.

— Опаздываете, три минуты осталось! — прокричал в распахнутую дверь подполковник Можаев, высокий, стройный, подвижной человек с вьющимися белокурыми волосами.

В гостиной с низким лепным потолком и мрачным картинами в темных массивных рамах вокруг накрытых столов толпились офицеры и машинистки.

— Товарищи, внимание! — призывал к тишине пожилой майор с красным, обветренным лицом. — Внимание, дайте высказаться в конце концов.

— Давай, Саша. Ждем, — вразнобой подзадоривали его друзья.

— Товарищи! Направленцы[2] поздравляют вас с Новым годом и преподносят подарок. Внимание, подарок движется.

Все обернулись к грузно шагавшему с бочонком в руках офицеру связи капитану Тимофееву.

— Вот! Читайте, — показал майор выжженную на зеленовато-коричневом днище цифру «1873», — семьдесят два годика! В замке какого-то графа в подвалах спасалась. Замшевела вся!

Звонкие одобрительные возгласы перемешались с задорными аплодисментами.

— Товарищи, — перекрыл все голоса бас подполковника Можаева, — рассаживайтесь!

Шум и суета стихли. В дверях показался генерал и, прихрамывая, прошел к столу.

Настя знала, что это генерал-майор Воронков, она видела его несколько раз, но говорить с ним ей ни разу не приходилось.

— Прошу садиться, — улыбаясь, проговорил Воронков и осмотрел всех веселыми глазами. — Товарищи, — выждав, пока все расселись и притихли, продолжал он, — помните разрушенные деревни Тульской области, промерзшие балки в сталинградских степях, город Чигирин на днепровском правобережье?.. А сегодня Секешфехервар в пятидесяти километрах юго-западнее Будапешта. И этот год, тысяча девятьсот сорок пятый, мы уверены, будет годом окончательного разгрома гитлеровской армии, годом нашей долгожданной победы. За год победы, товарищи!

— И за наше счастье, Настенька! — радостно улыбаясь, тихо проговорил Аксенов.

— За наше будущее, Коля, за самое хорошее!

Тоня разрумянилась и оживленно болтала то с подполковником Можаевым, то с майором Котниковым.

Она что-то прошептала Можаеву, показывая глазами в сторону Насти.

— Товарищи, — привстал Можаев, — давайте попросим Настю спеть.

— Просим, просим! — поддержали его офицеры.

Аксенов робко и неуверенно попросил ее:

— Спой ту, помнишь, под Сталинградом пела?

Она сразу же вспомнила, что это была за песня, поняла, почему он хотел слышать именно эту песню и, взглянув на Аксенова, запела вначале тихо, а затем все громче, просторнее, вольнее:

Кто-то шумно вздохнул и, словно испугавшись, подавил вздох. Генерал Воронков неслышно отодвинул стул и молча стал у стены, глядя куда-то вдаль. Майор Котников оперся подбородком на руки и, как во сне, затуманенным взглядом смотрел перед собой.

Окрепший голос Насти рассказывал об одиноком развесистом дубе, тоскующем о счастье. Эта старая песня звучала сейчас по-новому. В ней не было ни тоски, ни одиночества, а лилась мелодия ожидания счастливого будущего и наслаждения тем, что дала жизнь в эти короткие минуты отдыха.

Тоня, забыв обо всем, сжала руку Можаева и, вся склонясь вперед, что-то беззвучно шептала. Соня неотрывно смотрела в одну точку. Ее серенькая кофточка часто вздымалась на груди, цветастый платок сполз на затылок.

Подойдя к последнему куплету, Настя собрала все силы, стремясь спеть его как можно душевнее и лучше. Это были слова, которых ждал Аксенов и из-за которых он просил ее спеть именно эту песню.

Дрогнул и затих грудной голос Насти. За стеной чуть слышно прозвенел телефон. И сразу же вслед за ним, как по единому сигналу, все захлопали, загремели стулья. Настя стояла, опустив руки, счастливая, улыбающаяся. Тоня подскочила к подруге и звонко чмокнула ее в щеку.

Оперативный дежурный приблизился к генералу и что-то прошептал ему на ухо. Генерал едва заметно поморщился.

— Простите, товарищи, я должен уйти. Продолжайте веселиться.

— Начинаем танцы, — лихо пройдясь на носках по кругу, объявил старший лейтенант Птицын, заядлый танцор, весельчак и непоседа, которого друзья звали «Жора-одессит». — Кавалеры, приглашайте дам, а можно и наоборот. За каждым сохраняется свобода выбора.

— Привет оперативникам! — закричал с порога подполковник Орлов. — Что ж это вы, братцы, воевать вместе, а праздновать в одиночку?

— Паша, проходи, приглашаем, — подбежал к нему Можаев.

— Я не один, а с серьезным усилением. Капитан и две девушки. Только к девушкам нашим пусть никто не приближается. Дерзнет кто — через две минуты полк «Илов» здесь!

— Пашенька, ночью «Илы» не страшны. — Можаев подхватил одну из радисток авиационного штаба и закружился с ней по комнате.

Вскоре он вернулся к Орлову и спросил: