«Где-то жители?» — подумала Тоня, и ей представилось, как сидят сейчас те, кто жил в этом доме, где-нибудь в поле на холодном ветру. У них и дети, очевидно, есть, может, совсем маленькие. И теперь ни дома, ни одежды…

— В развалинах, видишь? — шепнула Настя.

— Где? — спохватилась Тоня.

— В развалинах дома наблюдатель, — спокойно ответила Настя.

За бурой грудой кирпича Тоня увидела что-то серое и неподвижное с двумя светлыми точками. Присмотревшись, она разглядела плечи, голову и бинокль. Теперь у нее не было никакого сомнения, что это сидит фашист и наблюдает за нашими позициями. Тоне сразу стало жарко и тесно в окопе. Совсем рядом от нее был противник, о котором три с половиной года говорили все.

— Прицелься хорошенько и стреляй, — тихо проговорила Настя, — только спокойно, не волнуйся.

Тоня нащупала пальцем спусковой крючок и, как на стрельбище, затаила дыхание.

В прицеле отчетливо было видно лицо гитлеровца. Он положил бинокль на землю и пальцами протирал глаза. Зеленая каска прикрывала его лоб. Тоня осторожно подводила перекрестье прицела, как учили ее, под грудь фашиста. Линии плавно двигались снизу вверх указательный палец правой руки по привычке давил на спусковой крючок. Сейчас должен произойти выстрел. «Никогда не жди выстрела, — вспомнились Тоне советы командиров, — иначе промахнешься». Она пыталась не думать о выстреле.

— Стреляй, что медлишь! — раздался над ухом голос Насти.

И в ту же секунду позади глухо ударили пушки. Через несколько секунд над головой прошелестели снаряды, и далеко за развалинами дома взлетели клубы черного дыма.

Тоня всмотрелась. Фашиста уже не было. Только примятая горка земли виднелась там, где он сидел.

Боясь взглянуть на подругу, Тоня с досады чуть не выстрелила в воздух.

Ее охватила обида и злость на себя. Первый раз в жизни пошла на боевое задание и так опозорилась. Ее, конечно, все в роте будут теперь презирать, а Настя назовет «болтушкой» и будет права.

Тоня прижалась к стенке окопа и, твердо решив не допустить новой оплошности, до боли в глазах смотрела в прицел.

— Разряжай, пошли, поздно. Сегодня день у нас неудачный, — неожиданно проговорила Настя.

Тоня с обидой и удивлением взглянула на нее, не поверив, что действительно нужно уходить, так и не сделав ни одного выстрела.

— Пошли, пошли, что смотришь? — строго проговорила Настя, и Тоня послушно разрядила винтовку, вылезла вслед за Настей из окопа и пошла ходом сообщения.

— Ничего, не волнуйся, — неожиданно обернулась и обняла ее за плечи Настя, — бывает.

Но и сочувствие подруги не успокоило Тоню. Злость на себя и обида за оплошность не оставляли ее. Она часто спотыкалась и еле поспевала за Настей. Похолодало. Легкие снежинки вихрились в воздухе.

Настя сняла с плеча винтовку, по обледенелым приступкам спустилась в землянку. Из тесной каморки пахнуло жильем. Настя зажгла лампу из артиллерийской гильзы. Красноватый свет озарил черные стены, узенький топчан, застеленный большим ковром, и столик в углу. На нем, старательно прикрытые телогрейкой, стояли два котелка.

— Старшина-то не забыл, — улыбнулась Настя. — Остыл только наш обед, подогреть надо.

— Сейчас растоплю, — бросилась Тоня к малюсенькой железной печке. Она присела на корточки, нащипала лучин и, найдя в своем вещевом мешке кусок газеты, подожгла.

— И дров натаскали, — раздеваясь, говорила Настя, — это дядя Степа, наверно.

Дрова разгорелись, потянуло теплом.

— Ты раздевайся, что стоишь-то, — причесывая волосы, проговорила Настя, — пообедаем сейчас и отдохнем. Наша работа кончилась.

Она достала мыло и полотенце и озабоченно смотрела по сторонам.

— Подожди. Я принесу воды. У ребят есть, наверное, — Тоня схватила котелок и бросилась было к выходу, но дверь, словно подчиняясь ее желаниям, сама открылась, и Тоня, бессознательно вскрикнув «ой», отступила назад. Перед ней, загораживая весь узкий просвет двери, стоял высокий военный в сером распахнутом плаще.

В бледном свете керосиновой лампы лицо его с прямым, немного привздернутым носом, смуглыми, слегка ввалившимися щеками и широким лбом казалось совсем молодым и удивительно красивым. С полминуты Тоня смотрела на него, ничего не понимая, и только когда он улыбнулся, сна поняла, что это был майор Аксенов, тот самый Коля Аксенов, о котором так много рассказывала ей Настя.

Аксенов старательно прихлопнул дверь и, щурясь от света, протянул руку Тоне, но тут же спохватился, торопливо шагнул вперед и смущенно проговорил:

— Не видно ничего. Здравствуйте, девушки.

Увидев Николая, Настя отшатнулась назад, не поверила, что это он, Аксенов, так жестоко обидевший ее. Зачем он здесь? Зачем пришел он сюда, в землянку, на передовую, в роту? Зачем пришел он сейчас, когда она перемучилась и успокоилась наконец.

Эти мысли мгновенно пронеслись в сознании Насти, и она, мелко вздрагивая воем телом, возмущенно смотрела на Аксенова, узнав, но не желая признавать его.

Она видела, как он растерянно стоял на месте, щурясь от света и, очевидно, ничего не видя перед собой, как он ошибочно протянул руку Тоне и от этого еще больше смутился, густо покраснел, смешно и беспомощно разводя руками, словно пытаясь поймать что-то невидимое. Всматриваясь в него, Настя все отчетливее видела его лицо, знакомое до каждой черточки, и его глаза — не то суровые, не то испуганные, но совсем не такие, какими она привыкла их видеть.

Аксенов шагнул вперед, видимо, теперь только увидел ее, и мгновенно и его лицо, и глаза, и вся фигура переменились. Он словно стал выше и стройнее, и одновременно во всем его облике Настя увидела что-то жалкое и приниженное, такое несвойственное ему.

— Здравствуй, Настя, — проговорил он едва слышно и этот голос, его, аксеновский, голос своим тембром и интонациями сказал ей все.

— Коля, — вскрикнула она и, словно подхваченная буйной силой, рванулась к нему, ловя его руки и забыв только что мучившие ее обиду и возмущение.

Тоня смотрела на Аксенова и, сама не зная почему, почувствовала неожиданную радость. Рядом с ней стояли два самых близких друг другу человека, неловкие и растерянные от счастья, и их радость передалась ей.

— Да что ж это я, — с трудом отстраняясь от Аксенова, выговорила Настя, — познакомься. Подружка моя, Тоня Висковатова, снайпер.

— Снайперенок только, а не снайпер, — протягивая руку, сказала Тоня и, посматривая на Аксенова, шутливо проговорила: — А с вами-то я давным-давно знакома. Хотите, вашу биографию расскажу?

— Да? — машинально, лишь бы что-нибудь ответить, спросил Аксенов. — Интересно.

— Пожалуйста, — невозмутимо ответила Тоня и, гордо подбоченясь, откинула голову и торжественно продекламировала: — Николай Сергеевич Аксенов, тысяча девятьсот восемнадцатого года рождения, всю свою жизнь посвятил военной службе. Еще семнадцатилетним пареньком надел шинель. Но под его серой шинелью билось горячее сердце. Ярчайшим доказательством этого служит знаменательный пример из его жизни. Летом сорок первого года в лесу, около Минска, повстречался он…

— Перестань, Тоня, — пыталась остановить подругу Настя.

Тоня звонко рассмеялась и протянула руку Аксенову:

— Здравствуйте, товарищ гвардии майор. Не обижайтесь, пожалуйста.

Настя чувствовала прерывистое дыхание Аксенова, едва уловимую дрожь в его руке и сама невольно вздрогнула. Глаза Николая в упор смотрели на нее. Настя видела сейчас только эти глаза, большие и такие дорогие. Теперь, что бы ни говорили ей, что бы ни случилось, она была твердо уверена, что ничего страшного не произошло и Николай остался таким же, каким был всегда.

Поборов волнение, она хлопотливо нарезала хлеб, вытирала ложки и раскладывала их на столе. Потом нагнулась над вещевым мешком и достала из него бутылку вина.

Тоня удивленно смотрела на нее, не понимая, каким чудом в мешке могли оказаться такие неожиданные вещи.

— Это, знаешь, Коля, — улыбаясь, говорила Настя, — в госпитале шефы подарили. Вино из Массандры. Открывай.