Ему удалось получить место у известного астронома, барона Мозера. Все дни напролет он начисто переписывал сложные расчеты за сто франков в месяц.

Но в конце концов его охватило отчаяние. За пять лет он ни на шаг не продвинулся вперед. Он впадал в ярость, когда перебирал в памяти все несбывшиеся надежды, тщетные попытки, перенесенные унижения. Прошлое было печальным, настоящее почти невыносимым, а будущее обещало стать ужасным.

Обреченный на постоянные лишения, он пытался убежать от унылой реальности и предавался мечтам. Один в своей дыре, после ненавистной работы он мечтал о том, как бы внезапно, со дня на день разбогатеть. Его воображение разыгрывалось не на шутку. Он даже был готов пойти на крайние меры.

Однако, постепенно отказываясь от своих химер, он открывал в себе удивительные способности. Он понял, что весьма находчив и умеет инстинктивно чувствовать зло. Самые смелые и ловкие, как было принято считать, кражи являлись, на его взгляд, всего лишь оплошностями.

Он говорил себе, что если бы захотел… Он искал и находил странные комбинации, которые могли обеспечить успех и автоматически гарантировали безнаказанность. Вскоре это превратилось в манию, в навязчивый бред. И этот честный, порядочный юноша проводил свою жизнь, мысленно разрабатывая самые отвратительные преступления. В конце концов эта игра стала пугать его самого. Достаточно было рассудку помутиться хотя бы на один час, и он вполне мог перейти от мысли к делу, от теории к практике.

Потом, как это случается со всеми людьми, помешавшимися на одном предмете, пробил час, когда странные концепции, будоражившие мозг, вырвались наружу.

Однажды он не смог удержаться и изложил патрону небольшой план, который долго вынашивал и тщательно разработал. Этот план позволял украсть пять-шесть тысяч франков на Лондонской и Парижской биржах. Два письма и одна телеграмма – и дело в шляпе. Невозможно потерпеть неудачу. Никто ничего не заподозрит.

Астроном, изумленный простотой действий, пришел в восхищение. Однако, поразмыслив, решил, что держать у себя в доме столь изобретательного секретаря опасно. Вот почему на следующий день, вручив Лекоку месячное жалованье, он выпроводил его со словами:

– Когда человек наделен такими способностями и если он беден, то он становится либо известным вором, либо блистательным полицейским. Выбирайте.

Сконфуженный, Лекок ушел, но слова астронома глубоко запали ему в душу.

«Действительно, – говорил он себе, – почему бы не последовать мудрому совету?»

Полиция не внушала Лекоку никакого отвращения, как раз наоборот. Он часто восхищался этой таинственной, вездесущей силой, которую не видно и не слышно, но которая все видит и все слышит.

Лекоку льстила перспектива стать орудием этого Провидения в миниатюре. Он уже предвидел полезное и достойное занятие для особенного таланта, которым наделила его природа, жизнь, полную эмоций и страстной борьбы, неслыханные приключения и в конце концов известность. Словом, призвание вдохновляло его.

И уже на следующей неделе благодаря рекомендательному письму, написанному бароном Мозером, Лекока приняли в префектуру на должность стажера Сыскной полиции.

Вначале Лекока ждало жестокое разочарование. Он видел результаты, а не средства. Его удивление было сродни удивлению наивного театрала, впервые попавшего за кулисы и вблизи увидевшего декорации и различные механизмы, которые издалека приводили его в восторг.

Но он испытывал энтузиазм и обладал упорством человека, который знает, что находится на правильном пути. Он прилежно трудился, прикрывая наигранной скромностью свое желание преуспеть, бросая вызов обстоятельствам, чтобы рано или поздно продемонстрировать свое превосходство.

Так вот! Случай, которого он так страстно желал и с таким нетерпением ждал несколько месяцев, привел его в «Ясный перец».

Пока Лекок стоял, прильнув к окну, он увидел путь к успеху, освещенный вспышками его честолюбия. Сначала это было только предчувствие. Но вскоре оно превратилось в предположение, а затем в уверенность, основанную на фактах, ускользнувших от внимания других полицейских, но которые он подметил и запомнил.

Судьба улыбнулась ему. Лекок это понял, когда увидел, что Жевроль пренебрег элементарными формальностями, когда услышал, как тот заявил тоном, не терпящим возражений, что это тройное убийство произошло в результате одной из тех ожесточенных ссор, которые часто случаются между бродягами.

«Иди, – думал Лекок, – топай отсюда, путайся в собственной лжи, верь видимости, поскольку ты ничего не можешь здесь обнаружить. Я докажу тебе, что моя молодая теория стоит гораздо больше, чем твоя старая практика».

Небрежность инспектора позволяла Лекоку собрать информацию тайком, под сурдинку, для себя самого. Но он не хотел действовать подобным образом.

Предупредив начальника до того, как стал что-либо предпринимать, Лекок оградил себя от обвинений в честолюбии или в том, что поступает не по-товарищески. Это были серьезные обвинения в профессии, где уязвленные самолюбия вели борьбу всерьез, где оскорбленное тщеславие могло отомстить не только злой шуткой, но и мелким предательством.

Того, что сказал Лекок, вполне доставало, чтобы в случае успеха воскликнуть: «А ведь я вас предупреждал!..», и в то же время абсолютно не хватало, чтобы высветить невежество Жевроля.

Полученное разрешение было первым триумфом и лучшим предзнаменованием. Однако Лекок сумел скрыть свою радость и равнодушным тоном попросил одного из своих коллег остаться с ним.

Потом, когда все остальные собирались уходить, он присел на краешек стола, внешне безучастный ко всему, что происходило. Он не решался поднять голову из страха выдать свою радость – так он боялся, что по глазам можно будет догадаться о его планах и надеждах.

Лекока снедало нетерпение. Если убийца добровольно позволил принять все меры предосторожности, чтобы он не смог убежать, то полицейским пришлось вчетвером навалиться на вдову Шюпен, чтобы связать ей руки, – так отчаянно она вырывалась и кричала, будто ее сжигают живьем.

– Они никогда не закончат! – говорил себе Лекок.

Тем не менее все благополучно завершилось. Жевроль подал сигнал к уходу. Сам он вышел последним, насмешливо попрощавшись со своим подчиненным. Лекок ничего не ответил. Он подошел к двери, желая убедиться, что патруль действительно удалялся. Он вздрагивал от мысли, что Жевроль может, поразмыслив, одуматься и вернуться, чтобы взять расследование в свои руки, поскольку имел на это полное право.

Но его тревога оказалась напрасной. Постепенно шаги стихли, крики вдовы Шюпен затерялись в ночи. Наступила тишина.

Лекок вернулся в помещение. Он больше не скрывал своей радости, его глаза блестели. Как завоеватель, вступающий во владение империей, он топнул ногой и воскликнул:

– Теперь дело за нами!..

Получив разрешение от Жевроля выбрать полицейского, который останется с ним в «Ясном перце», Лекок остановился на том, кого считал наименее умным. Нет, он не боялся, что ему придется делить славу в случае успеха. Просто он нуждался в помощнике, которого мог бы заставить подчиняться себе. Лекок выбрал славного простака пятидесяти лет, который, отслужив в кавалерии, поступил на службу в префектуру полиции.

Занимая скромную должность, он стал свидетелем, как один за другим сменялись префекты. И можно было бы заселить целую каторжную тюрьму злоумышленниками, которых он собственноручно поймал. Он не был ни самым сильным, ни самым усердным. Когда он получал приказ, то выполнял его по-военному, так, как понял. Если он плохо понял, тем хуже! Он слепо исполнял свою работу, как старая лошадь ходит по кругу. Когда у него выпадало свободное время и появлялись деньги, он пил. Он всегда был навеселе, однако никогда не позволял себе лишнего.

Когда-то все знали, но потом забыли его имя. Его называли «папаша Абсент». Он и впрямь не заметил ни энтузиазма, ни торжествующего вида своего молодого коллеги.