* * *
Архитектура К‑55 не баловала разнообразием и многогранностью форм и по большей части относилась к дизайну «бункерного формата».
Повсюду бетон, армированный стальными крепями, стяжками, подпорками, вставками и прочими элементами крепёжных конструкций, выпирающие в помещения короба вентиляционной системы, разнокалиберные трубы и фрагменты устройств жизнеобеспечения, кабель по стенам и на потолках, на основательных кронштейнах, лабиринт магистральных коридоров и боковых ответвлений, двери и заслонки преимущественно овальной и круглой формы, с задвижками, фиксаторами и запорными рычагами, краска везде военная – немногочисленные оттенки серого и зелёного.
В целом всё выглядело мрачновато и аскетично. Никаких растений в кадках, картинок или фотообоев для радости глаз или даже просто какой-нибудь яркой цветной тряпицы…
Не удивлюсь, если тут все поголовно страдают от депрессии.
Группа двигалась по относительно просторной «магистрали», высотой два с половиной и шириной в три метра.
Боковые ответвления были той же высоты, но поуже, шириной метра в полтора.
Массированная пальба стихла, временами издалека, с юго-восточной оконечности сектора, раздавались отдельные выстрелы.
Динамики громкоговорителей продолжали с занудной методичностью транслировать обращение к населению захваченного сектора:
«Внимание! Сектор перешёл под контроль фракции «Профилактика». Временную администрацию возглавляет лейтенант Говоров. Всем сохранять спокойствие и находиться в своих модулях, перемещение по сектору всё ещё опасно. Внимание солдатам и офицерам «Реконструкции»! В соответствии с требованиями параграфа номер двенадцать Военного Протокола К‑55 вы обязаны прекратить сопротивление, зачехлить оружие и прибыть для оформления в Администрацию. Всякий, кто не выполнит требование Военного Протокола, будет объявлен военным преступником и уничтожен. Внимание! Сектор перешёл под контроль…»
И так далее по кругу.
– Могли бы и вырубить, – прокомментировал ассистент № 2. – Полчаса уже орёт, все давно услышали…
В помещениях, которые были видны с магистрали, царил живописный беспорядок: вещи разбросаны, мебель свалена в импровизированные баррикады, кое-где взорваны двери. В коридорах из пробитых труб текла вода и бил пар, затуманивая округу, искрила повреждённая проводка и с пугающей частотой мигали плафоны освещения, словно бы намекая, что могут в любой момент погаснуть.
Не обошлось без крови и трупов, которые валялись как попало, даже не накрытые – людям пока что некогда было заниматься мёртвыми, нужно было решать вопросы с живыми.
Отовсюду раздавались крики, команды и стоны раненых, по магистрали и ответвлениям, несмотря на рекомендации громкоговорителя, оживлённо перемещались все кому не лень, и оккупанты, и местные жители.
Тащили раненых на носилках, гнали пленных со связанными руками и мешками на головах, волокли кабель и аппаратуру, скандалили, ругались, выясняли отношения, и уже работали, несмотря на военный бардак, – пытались чинить поломки и устранять разрушительные последствия боевых действий.
В общем, было шумно и людно.
Движение в основном стремилось к центру сектора, туда же направлялась и группа.
Чем ближе к центру, тем ощутимее наносило дымом. Кое-где в плохо проветриваемых местах было заметное задымление и люди кашляли.
На дым все без исключения реагировали тревожно.
Из-за тележки с оборудованием группа двигалась неспешно, и их регулярно обгоняли люди, поспешавшие к центру. И все, кто обгонял, и солдаты, и местные жители, озабоченно спрашивали, где горит, насколько серьёзен пожар и почему до сих пор не потушили.
Даже пленные из-под мешков возмущались:
– Вы, вообще, контролируете обстановку? Почему до сих пор горит?!
Наверно, тут полно бывших пожарных… Или, может быть, пожар здесь – большая проблема для всего населения…
Несмотря на расслабленность, Вадима посетили разом две умные, но противоречивые мысли.
Первая: возмездие пока что придётся отложить.
Надо сначала разобраться в обстановке, понять, как тут всё устроено, на что можно надеяться и рассчитывать.
Можно ли на что-то рассчитывать, если Вадим попробует где-нибудь в укромном уголке напасть на конвой и эта попытка сорвётся?
(Положа руку на сердце, Вадим чувствовал, что попытка непременно сорвётся – нет у него опыта и особых личных качеств, потребных для такого деяния.)
Даже если Вадиму дико повезёт и получится тихо и незаметно уложить всех шестерых… И что дальше? Обращаться ко всем подряд встречным и наводить справки в формате «…Я тут это… того… техник с Восьмого Уровня. Не подскажете, как вернуться в Прошлое? Мне недалеко, всего-то на полвека назад…»
Бред, как сказал бы ассистент № 2.
Между тем Панин хочет как можно быстрее доставить его в некую «лабораторию». Если немного порассуждать в этом направлении, можно предположить, что именно в этой лаборатории стоит аппарат, который выпилил Вадима из родной реальности и переместил сюда.
Ну и, как следствие, есть надежда, что из той же лаборатории удастся вернуться обратно в своё уютное прошлое. Маленькая такая, бледненькая, но есть.
Надежда, какая бы призрачная и зыбкая она ни была, это всегда хорошо. Это внушает оптимизм и наполняет жизнь смыслом.
Вторая мысль, увы, в корне противоречила первой и была насквозь выкрашена в серое, под стать местному видеоряду.
Я никогда не вернусь обратно. Я до конца дней своих обречён прозябать в этом жутком подземелье. Господи, как хорошо, что у меня нет клаустрофобии…
* * *
У одного из боковых ответвлений группа остановилась, чтобы скорректировать ситуацию.
Это был квадратный закуток три на три, с санитарными каталками-кушетками, обитыми дерматином, и задраенной дверью, на которой красовалась табличка с надписью «ЯСЛИ».
Из-за двери доносились истошные женские вопли на фоне возбуждённого суетливого бормотания, и стук, гаденький такой стукоток, как если бы кто-то быстро-быстро подпрыгивал на такой вот санитарной каталке, что стоят у двери.
Ещё были слышны приглушённые удары, словно кто-то вдалеке бил чем-то мягким по вибрирующей металлической поверхности.
– И чего встали? – спросил Мусаев.
– Надо вмешаться, – Панин кивнул на дверь.
– Войска в осаждённом городе, – хмыкнул Мусаев, проявляя недюжинную осведомлённость по части истории погибшего мира. – Три дня и три ночи…
– Теперь это наш сектор, – напомнил Панин. – И мы в ответе за всё, что здесь творится. Давай, Ильдар, покажи, кто в доме хозяин.
Досадливо нахмурившись, Мусаев подошёл к двери и забарабанил по ней кулаком.
Бормотание и гаденький стукоток стихли, а истошные вопли слегка потеряли интенсивность.
– Открывай! – по-хозяйски рявкнул Мусаев.
В ответ из-за двери прозвучал недвусмысленный посыл в известное место.
– Открывай, а то взорвём! Считаю до десяти – и взрываю! – осерчал Мусаев. – Восемь! Девять! Десять!!!
Дверь распахнулась.
– А чего сразу с восьми? – В голосе вопрошавшего звучали искреннее недоумение и обида. – Если «до десяти», то надо с «одного» начинать!
В «яслях» можно было наблюдать древнюю как мир картинку, неизбежно сопутствующую великому множеству отзвучавших военных конфликтов: трое захватчиков, суетливо заправляющих штаны, и девица с задранным подолом на кушетке с колёсиками.
Тут, однако, сугубо военная ситуация заметно скособочилась в сторону изврата: девица была буквально на сносях.
Её огромный белый живот вздымался над кушеткой и жил своей отдельной жизнью: он дышал, пульсировал и содрогался, словно бы негодуя по факту учинённого с его хозяйкой безобразия и собираясь выйти вон из организма.
– Ого… Да у нас тут роды намечаются! – воскликнул Панин. – А ну, отоприте акушерку!
В противоположной от входа стене была дверь с застеклённым смотровым окном. Дверь вибрировала от ударов, а в окно было видно перекошенное от гнева лицо немолодой женщины.
