По его взгляду Альберга поняла, что лучше будет ответить.

-  Скажи Лантберту - он был прав насчет индюков, он поймет, - сказала она уклончиво.

Но Леон и сам догадался, услыхав про индюков - эта важная птица давно служила прозвищем казначея среди людей Лотаря.

«Все они подлые изменницы, ни одной бабе нельзя доверять» - подумал он и добавил вслух:

- Видать, правду говорят, что у женщин нет души.

Больше говорить с ней было не о чем, Леон вскочил в седло и, пришпорив коня, исчез за воротами.

Лучше бы ударил. Альберга была сражена страшной и жестокой несправедливостью его слов.

- Это неправда! -  закричала она ему вслед, - у меня есть душа!

***

Монастырь спал, окутанный ночной мглой и безмолвием. Лишь в одной единственной келье теплился тусклый огонек свечи и слышался тихий разговор, перемежаемый плачем и жалобными причитаниями.

- Веришь ли, Софи, божий свет от века не видел ещё более несправедливого судилища.  Епископ был так строг с матушкой, словно это она была виновна в страшных преступлениях пред Богом и людьми, а истинная грешница, виновная в тяжких богомерзких деяниях, отринув стыд,  сама обвиняла правых и невиновных. Я всякое мгновение ожидала, что карающая длань Божья обрушится на злодеев, но нет, София, к нашему горю, мы все воочию наблюдали торжество нечистого. Скажи, сестра моя возлюбленная, ну когда же, когда воссияет божья справедливость? Когда наступит на земле царство божье, когда сгинут с лица земли проклятые злодеи и христопродавцы?

Сестры разговаривали, устроившись вместе на небольшом ложе в маленькой келье. Альберга сидела, поджав под себя ноги, а Юстина лежала, положив голову подруге на колени. Графиня слушала рассказ инокини о суде, на котором та присутствовала в качестве свидетельницы. Альберга почти не видела в полутьме лица подруги, но то и дело нежными касаниями пальцев стирала с её щек следы безутешных слез.

Прошло более десяти дней после злосчастного суда и вот уже неделя, как монастырь святой Агнесс скорбел по своей матушке-настоятельнице. Вернувшись из резиденции епископа, где разбиралось дело Теоделинды, Цезария слегла и больше не смогла оправиться от сердечной болезни. Она скончалась в окружении своих дочерей во Христе, благословив Юстину на аббатство. И вскоре по общему согласию монахинь и после получения утвердительной грамоты от епископа, Юстина была объявлена настоятельницей. Теперь бывшая сестра-лекарша больше не могла все свое время отдавать лечебнице - дела управления монастырем почти не оставляли ей такой возможности. Она оставила лечебницу в распоряжение Софии, а помощницей при ней назначила Дидимию. Эта последняя две недели провела в одиночестве, покаянных молитвах и строгом посте, после чего Юстина приняла её раскаяние, отпустила ей грехи и оставила жить в монастыре.

 И вот лишь сейчас, по прошествии многих дней, загруженных работой и бесчисленными заботами, у подруг нашлось время чтобы переговорить по душам и поплакаться друг другу.

- Окаянная Теоделинда заходилась злобой словно бешеная собака, и не было такого греха, в котором она не стремилась бы обвинить матушку, - продолжала свой печальный рассказ Юстина. - Злодейка обвинила нашу настоятельницу в жестоком обращении с монахинями, в скудности пищи и недостатке одежды в обители. Епископ тотчас вызвал к допросу нас, и мы — я, сестра Бертегунда и сестра Септимима, - мы в один голос отрицали эти злостные наветы и поклялись, что монахини ни в чем и никогда не испытывали недостатка. После было выслушано обвинение в краже шелкового алтарного покрова, якобы из которого матушка отрезала кусок, чтобы сделать платье для своей племянницы. Но сестра Септимима рассказала как было дело, ведь это никто иной как она подарила аббатисе шелковую шаль, некогда доставшуюся Септимиме от её родителей. Аббатиса отрезала от подаренной шали необходимый кусок нескольких локтей в длину, а остального оказалось вполне достаточно, чтобы изготовить покров для алтаря.

Но вслед за этими последовали ещё более грязные обвинения. Теоделинда поведала епископу и всем заседателям суда, что к аббатисе часто захаживали миряне, что она разделяла с ними трапезу и проводила много время, уединившись с ними в своей келье, что в нашей обители проводились мирские празднества, что даже устраивались помолвки. На что аббатиса отвечала и мы тому свидетельствовали, что никаких пиров и празднеств в обители никогда не устраивались, она лишь помогла устроить свадьбу своей сироте-племяннице, причем на устроенной ею торжестве присутствовали многие достойнейшие представители как духовенства так и светской знати. И если епископ найдет, что она совершила преступление, поступив таким образом, то она готова просить прощения у присутствующих и понести любое наказание. По поводу трапез с мирянами аббатиса отвечала, что лишь предлагала хлеб от причастия истинным христианам, а также проводила исповеди. Что она лишь исполняла свой долг. На что Теоделинда заявила во всеуслышание, что в обители находился мужчина, одетый в женское платье и что настоятельница держала его в монастыре для того, чтоб он вступал с ней в связь когда она хотела того. Свидетелем по этому обвинению был Мартин. Когда все увидели, что это действительно мужчина, одетый в женское платье, то негодованию и удивлению святых отцов не было предела. Он же смиренно поведал всем присутствующим, что одевается так потому что лишен мужской силы, что по своей нищете и болезни был вынужден просить пристанища в обители, жил на конюшне и был занят на тяжелой работе. Лекарь, приглашенный на суд, подтвердил, что этот человек по своей болезни действительно не мог быть сожителем настоятельницы. Таким образом, с матушки были сняты все эти жестокие лживые обвинения.

- А что стало с Теоделиндой? - спросила Альберга. - Что постановил суд и как поступил епископ с ней, ведь её вина даже не требовала доказательств, сам граф свидетельствовал против неё.

- По решению суда, а лучше бы сказать, при приказу короля, она была отправлена в одно из королевских поместий. Суд обязал её находиться там безвыездно, при нарушении этого условия она будет вновь подвергнута суду.

- Значит, она так и не понесла заслуженной кары за свои злодеяния?

- Софи, она ведь тетка короля, разве он может позволить кому-то подвергать свою родственницу наказанию? Это все равно, что осудить самого короля, кто же осмелится на такое?

Альберга промолчала, подумав при этом, что император Людовик никогда бы не допустил подобного торжества несправедливости, а ныне всяк может безнаказанно творить зло.

- Ах, матушка, матушка, как же ты могла покинуть нас, - вновь со слезами горя запричитала Юстина.