…Побледнев, перекосив лицо, Костя пилит и пилит — вверх-вниз, вверх-вниз…

Нерасторопный разиня Ванька Куроедов вдруг спохватывается:

— Ребята-а!.. Смотри, что-о!.. Петь! Гриш! Афонь! Смотри, что-о!.. закричал, запричитал он, подпрыгивая и стараясь пинком отогнать налётчика.

Я набрасываюсь на Ваньку, но вдруг вокруг нас темнеет — на булыжной мостовой пляшущие тени, — меня оттаскивают в сторону, слышу, звенит, падая, нож…

Ещё миг — и мы позорно, с пустыми руками отступаем. Да что там отступаем — опрометью, забыв о всяких арьергардах, потирая бока и шеи, бежим через площадь.

Бежим, оставив врагам как трофей столовый нож…

Назавтра Мария Харитоновна, мать Кости, хватилась ножа.

Худенькая, остроносая, со светлыми волосами, она напоминала девочку. И эта девочка сейчас чуть не плакала: потерялся ножик… Смешливая по натуре, она сегодня с унылым, озабоченным видом слонялась по квартире. Ещё бы! Придёт с работы Иван Никанорович, спросит своё обычное: «Ну, а у вас тут какие дела?» — а про такое «дело» как умолчишь? Дом — это не завод, тут и потеря ножа — событие…

Ещё вчера, когда мы возвращались с неудачного набега, Костя утешал себя: столовых ножей в буфете много — там и расхожие, и гостевые, пропажу одного не заметят. А оказывается, мать их считает…

— Наверно, она про себя считает! — сказал Костя, стараясь объяснить это своё неведение.

— Конечно, про себя. Не маленькая.

Таиться он не хотел, однако только на третий вопрос матери: «Не брал ли ты куда ножа?» — Константин наконец признался во всём.

— Ну вот, посмотрите! — воскликнула Мария Харитоновна, и вся её девичья фигурка как бы наполнилась строгостью, взрослым горем. — Вы только посмотрите! — повторила она, и на переносице появились морщинки. — Отец на заводе спину гнёт, а тут ножи по площадям разбрасывают! — Она громко топнула ногой и стала совсем уж взрослой, грозной. — Сейчас же пойди и принеси!..

— Куда же я пойду? — не то возражая, не то горюя, что не может принести, загудел Константин. — Что он, лежит, что ли, там!..

Тем не менее он кивнул мне, и мы вышли на улицу. Но пошли, конечно, не на Хлебную площадь, а к нам во двор, чтобы обсудить создавшееся положение. Как быть с ножом? Как быть со змеем? Скоро придёт отец, и это не мама — придётся отвечать по-настоящему. Но что отвечать? Куроедовы всё равно трофей не отдадут. Останется только одно: вместо рождественского или пасхального подарка, предназначенного Косте, пусть мать купит нож и положит его на место потерянного…

А как со змеем? С воздушным кораблём капитана Стаканчика?.. Всё перепробовано, остаётся разве только яма-западня, как на Мадагаскаре…

Мы сидели у нас в садике, примыкавшем ко двору, и уныло следили за какой-то серой худощавенькой птичкой величиной с воробья, которая примеривалась к раннему розовому яблоку: сидя на ветке, она не могла его достать (надо тогда перевеситься вниз головой), а на лету его тоже не клюнешь…

Вдруг в развилке ветвей — над яблоком, над птичкой — вертикально поднялось что-то лёгкое, мерцающее на солнце. Это было похоже на стрекозу, но не стрекоза — крупнее, и полёт не тот: снизу вверх и обратно.

Мы вскочили и замерли. Не прошло и минуты, о н о опять появилось и опять снизу вверх. Теперь о н о было похоже не на стрекозу, а на оторвавшийся от форточки вентилятор, на его лопасти-лопаточки, почему-то вдруг сами по себе поднявшиеся кверху…

Ясно, что всё это происходит за забором сада — во дворе лесного склада Бурыгина. И тотчас, точно поднятые ветром, мы взлетели на забор.

И как досадно! Мы-то думали… А это, оказывается, Аленька маменькин цветочек. В синих брючках, в куцем пиджачке и с новой игрушкой в руках.

Но игрушку мы всё же рассмотрели. Просто, но загадочно. На металлическую палочку надевается вентилятор… нет, не вентилятор, а тот самый п р о п е л л е р, что мы видели на рисунке с «заводным» змеем; затем, держась снизу за шарик, Цветочек быстро поднимает пропеллер, и он слетает с палочки… Но слетает не просто, а сильно вращаясь, даже чуть жужжа. И поднимается вверх. Это понятно, что поднимается, но вот отчего он крутится? В «заводном» змее пропеллер вращался от резинки, а здесь отчего?..

Взять бы это у Цветочка да самому попробовать! Но с этим хвастуном и разговаривать не хочется…

Завидев нас на заборе, Аленька порозовел от удовольствия, выпустил галстучек наружу, спесиво надулся и стал, дразня — однако не глядя на нас, — пускать свою вертушку поближе к забору, поближе к нам…

— Почему он крутится? — вдруг спросил Костя, видимо подумавший о том же, о чём и я.

Я дёрнул Костьку за штанину — спрашивать у этого индюка! Будто мы с ним водимся. Бить его можно, но разговаривать…

— А вот потому и крутится! — заблеял Цветочек, довольный, что его спрашивают, довольный, что можно поломаться. — Потому и крутится… А вот у тебя нет и не крутится…

Надо бы, конечно, спрыгнуть во двор к Бурыгиным и наподдать Аленьке, но Костя, заворожённый вертушкой, не слышал этой дерзости. Пропеллер, снова запущенный Цветочком, чуть отнесло ветром в нашу сторону, и Костька, подняв голову, вперился в него взглядом, стараясь понять тайну его вращения. Опускаясь, пропеллер поравнялся с нами, и Константин даже протянул руку (схватить, рассмотреть!), но не достал. Вертушка упала на двор, и её тотчас подхватил Цветочек.

— Дай посмотреть, — робко и смиренно попросил Костя.

Это уж было чересчур: у этого субчика что-то просить, унижаться… Я толкнул Константина, чтоб его образумить. В ответ (не мешай!) он толкнул меня. Ещё немного, и, может быть, на заборе возникла бы драка, но тут во дворе Бурыгина появилось новое лицо. Как мы потом узнали, двоюродный брат Цветочка — Сергей Сарычев.

С чёрного крыльца дома сошёл вихлявый черноглазый мальчик в гимназической фуражке, надетой набекрень. Судя по состоянию этой фуражки смятые поля, надломленный козырёк, — он был не менее как из третьего класса. Видимо, он слышал о том, как Аленька хвалился тут вертушкой, и ему захотелось тоже.

— Вы где учитесь? — спросил он нас, сидящих на заборе. — Наверно, приготовишки?

Мы с Костей ответили, что учимся в реальном училище и вовсе не в приготовительном, а во втором классе (мы не уточняли, что только перешли во второй).

— А как у вас выгоняют из класса?

Не зная, куда клонится речь, мы на всякий случай ответили осторожно, кратко:

— Выгоняют за дверь.

— Ну ясно, что за дверь, а не за окно! — Гимназист всхохотнул. — А как? Молча?

— Как молча?

— Ну, учитель что-нибудь говорит?

— Конечно, говорит: «Выйди вон!»

— И только?

— Что ж ещё?

Мы почувствовали, что гимназист сейчас будет хвалиться: он рассмеялся, подмигнул, какая-то судорога прошла по его вихлявому телу, он от восторга шлёпнул Цветочка по спине, на что тот пропищал:

— Серёжка дурак! Маме вот скажу-у! Вот скажу…

— Эх, вы!.. Ничего-то не знаете! — блестя чёрными глазами, воскликнул Серёжка Сарычев, обращаясь к нам, к назаборным. — Скукота у вас! А вот у нас учитель Епифанов хватает за шиворот, например Федьку Ландышева, и тащит к двери, приговаривая… Вот так хватает и тащит…

Тут гимназист, изловчившись, ухватил себя за воротник и, мелко-мелко переступая, как бы упираясь, двинулся к калитке. Для полной иллюзии он, стараясь удержаться, цеплялся свободной рукой за что попало…

— …Тащит к двери и приговаривает: «Ландышев… Фиалкин… Незабудкин… Репейников… Чертополохов… Крапивное семя… Пшёл вон из класса!» Смех! Меня тоже Епифанов таскает к двери, но без похожих слов. У меня фамилия такая — Сарычев, — ничего из неё не получается. А вот с Володькой Медведенко интересно выходит. — Он вернулся к прежнему месту и опять за шиворот потащил себя, причитая на ходу: — «Медведенко… Волченко… Лошаденко… Собаченко… Бульдоженко… Осленко… Пшёл вон!» Или вот Ваську Телегина. — Для разнообразия Сарычев ухватил Цветочка и потащил его. — «Телегин… Каретников… Бричкин… Тарантасов… Турусы на колёсах…»