За следующие несколько дней ей довелось отведать крылатые книги, замеченные еще во время спуска, кружившие голову своим парящим слогом; она читала также тома с тонким привкусом, собранные с определенных деревьев, сборники едких афоризмов, сорванные с определенных кустов, и наслаждалась изысканными поэмами, отпечатанными серебром на черном пергаменте, что откапывали под определенными корнями. Она даже научилась отличать безопасные книги-грибы и порадовалась своей осмотрительности, услышав от очевидцев истории о тех, кто задохнулся в спазмах, начитавшись поганок.
На такой диете из непрестанного чтения и общения с собеседниками, вечно погруженными в мечты либо воспарявшими в заоблачные выси поэзии, она сама стала терять чувство реальности. Он не знала, грезит или бодрствует, была ли рука, что подпирала ей голову, ее собственной или рукой из книги, и чувство это, вначале смущавшее, уже не было неприятным.
Бывало, поздно ночью книжный народец пересказывал жуткие истории о диковинных книгах, что обитали в лесной чаще, и всякий раз в центре сюжета оказывалась плотоядная книга, громадный том в переплете из кожи, с черно-золотым тиснением. Мало кому довелось ее видеть, а увидевшие редко оставались в живых, чтобы потом рассказать. Когда громадный переплет раскрывался, неодолимая сила увлекала читателя внутрь страниц, отпечатанных красной краской, с виду никогда не высыхавшей. Несмотря на дрожащие колени и пересохший рот, завороженная случайная жертва придвигалась ближе, чтобы прочесть. И тогда с хлопком и хрустом плотоядная книга смыкала страницы и читатель растворялся.
Однако среди книжного народца случались молодые люди, отвергавшие однообразный лесной рацион своих родных и раз за разом уходившие с безопасных прогалин на поиски той дикой книги. Ибо говорили, что те несколько слов, которые успеваешь прочесть, прежде чем пропадешь навсегда, будь то целая красная страница, абзац или предложение, стоят всех книг в мире.
Поразмышляв, странница решила, что могла бы остаться здесь навсегда, читая книги, собирая их, охотясь на них, а в качестве вечернего моциона отправляясь в чащу на поиски плотоядной книги. Это могла бы быть пленительная смерть. Но скворцам ее не сиделось на месте, и впереди лежали другие неисследованные планеты. Ночью, когда она лежала на мягких страницах раскрытой книги, эти миры виднелись между пропечатанных листьев, мерцая в небе неразборчивыми словами. Странница опасалась, что, останься она здесь подольше, и ее собственная история затеряется среди прочих и она уже не вспомнит, кто сама и откуда. Так что как ни упрашивали ее остаться, она распрощалась с друзьями-очкариками, вернулась на полянку, где ее встретили щебетом встрепенувшиеся скворцы, и забралась в стоящий наготове цветочный горшок. Но прежде чем взлететь, она сорвала цветок, чудный маленький томик стихов, и припрятала его в карман, как шоколадку на черный день, - сувенир с этой необычайной, чудесной планеты живых слов.
Пико оторвался от чтения и протер глаза, возвращаясь к реальности, в эту келью, где из-под пера угрюмой шлюхи выходили такие прекрасные слова Расчистив среди книг место для походной закуски, он расстелил на полу клетчатую скатерку, выложил треугольник пахучего сыра с голубыми прожилками, к которому пристрастился, помидор, огурец, горбушку серого хлеба, масло, персики, бутылку белого вина. Затем похлопал Нарью по плечу, оторвав ее от сочинительства, извинился и указал на еду. Она в недоумении уставилась на скатерть, потом на него:
- Это еще откуда?
Пико рассмеялся:
- Когда ты в последний раз ела?
Вопрос, похоже, застал ее врасплох.
- Не помню. Но я только что во всех подробностях описывала банкет и вроде проголодалась.
Пико откупорил вино, нарезал хлеб, сыр и овощи. Нарья отщипнула кусочек сыра, потом взяла бокал с вином и закурила.
- Давно ты пишешь свою книгу? - спросил Пико.
- По-моему, сюжет всегда сидел в моей голове, я, видно, родилась с ним. Когда я в ударе, то как будто списываю слова со свитка, что раскручивается перед мысленным взором. Читать я выучилась почти с пеленок, на самом деле читаю, сколько себя помню.
- Вот и я тоже, - улыбнулся Пико.
- Читать я стала раньше, чем пошла, а письмо так же следует за чтением, как умение говорить рождается с тем, что мы слышим. Уже первые фразы, с трудом выведенные на клочках оберточной бумаги, ложились в основу будущей книги.
- Но стихи, что ты читаешь, совсем другие.
- Стихи - оружие. Ножи и стрелы.
- Ясно. А когда думаешь закончить роман?
- Когда умру, наверное. Нам всем, и мне в том числе, дано сочинить одну историю, и писать я стану сколько живу. Каждая глава моей книги - завершенный этап, так что, доведись мне быть избранной, книга оборвется на последней дописанной главе.
- Доведись быть избранной... - при этих словах сердце Пико екнуло, в нем уже поселился страх пустынной дороги и черного здания.- Доведись быть избранной... – повторил он. - Куда же лежит путь избранных? Куда провожает их безутешное шествие?
- Все слухи. Нам же в пропитанном страхом городе остается сочинять, петь и заниматься любовью. Мы поколениями жили сознанием того, что кому-то нужно подниматься в черный замок, чтобы другим осталась жизнь с любовью, песнями, вкусной едой и волнующими сочинениями.
- И тебе не хочется свободы?
- Для чего же я тогда пишу? - она постучала пальцем по прочитанной им странице. - Тут я могу отправляться далеко за пределы кривых городских переулков.
- Но разве, сидя взаперти, ты не страдаешь от одиночества?
Одиночество? Да подчас мне не дают заснуть мои персонажи, шумно требующие бессмертия.
Нарья была первой. Поздно ночью она скользнула в его постель, как ложится пепел, пахнущая сигаретами и вином. Будто нежный и горячий дым от благовоний обвил его тело. В эту первую ночь она не произнесла ни слова, лишь однажды стон слетел с ее губ. Когда она ушла, он снова заснул, а наутро гадал, точно ли она приходила, но когда зарылся лицом в подушку, то почувствовал запах тлеющих углей.
Затем была Солья. Заспанная, как котенок, однажды утром она проскользнула в его дверь тонким солнечным лучиком.
- Мне снилось, ты целуешь меня, - произнесла она.
- Это было бы бесподобно, - прошептал он все еще на ничейной земле, где сны просачиваются в день бледными болотами восхода. Точно ныряя в пучину, она быстро сбросила рубашку, скользнула в нору его простыней и крепко прижалась губами к его губам.
- Да, - заметила она чуть позже, - во сне все так и случилось.
- Ты стараешься все сны делать явью?
- Если явь располагается всего этажом выше.
- Итак, я следующий номер твоей цирковой программы?
- Да. Теперь я жонглер, а ты факел в моих руках. И скоро брошу тебя в небо, как звезду.
- Факел - это ты, - он запустил пальцы в ее волосы.
- Смотри не обожгись, - заметила она.
С ней не было нужды спешить, руки и губы медлили, словно их тела все еще спали. Солнечный луч упал на кровать из открытого на балкон окна. Когда они оделись и отправились в кафе завтракать, уже наступил полдень.
- Солья... - начал Пико за кофе с вафлями.
- Да?
- Зарко мой друг. Что я ему скажу?
- Ничего.
- Но если он спросит?
- Соври. Зарко бешеный.
- Но...
- Пико.
- Да?
- Тс-с.
***
В борделе он обзавелся теперь таким количеством друзей, что занятия чтением то и дело прерывались девушками, приносившими угощение, а на самом же деле желавшими поговорить. Он любил слушать их, любил их интриги, их никчемную жизнь, сотканную из слез и лжи, озаренную редкими мгновениями крохотного воздаяния за ужасы торговли собственным телом. Они приходили, зная, что ему можно излить душу. Садились подле него на матрас, он наливал им кофе, выкладывались принесенные гостинцы, которые они же большей частью и съедали, и он слушал не перебивая. Когда же в тарелке ничего не оставалось, они вытряхивали крошки в окно, целовали его в щеку и спускались готовиться к встрече очередного гостя, платившего за то, чтобы выслушивали его историю.
