Е ф и м у ш к и н. Значит, вообще на шахте такое мнение?

Я с т р е б о в. Другого и быть не может. Это же — техника! Каких бы трудностей не стоило, а мы без такой машины не останемся. Жизнь требует.

Е ф и м у ш к и н (после паузы). Ты, кажется, дал Илье рекомендацию?

Я с т р е б о в. Да.

Е ф и м у ш к и н. Ну, и что ты теперь думаешь?

Я с т р е б о в. Отбирать не собираюсь. В его положении я, может быть, сделал бы то же самое…

Е ф и м у ш к и н. Прямо-таки то же самое?

Я с т р е б о в (неуверенно). Ну, может, и не в точности, а…

Е ф и м у ш к и н. И удержать не пытался?

Я с т р е б о в (смущенно). Пытался… Да разве ж его остановишь?

Е ф и м у ш к и н. Так-так… А что же Илья? Ты у него бываешь?

Я с т р е б о в. Бываю. Поправился. Завтра на шахту собирается. А директор, говорят, хочет его с бригады снимать…

Е ф и м у ш к и н. Не слыхал.

Я с т р е б о в (недоверчиво взглянув на Ефимушкина.) Полюбопытствуй. А я хочу тебе заявить, Александр Егорыч… буду за Илью драться. Как коммунист, я тоже отвечаю за дисциплину на шахте. И дисциплина у нас железная. А этот случай — особый случай… Безуглые под ногами путаются. (Гневно.). Ух, я бы их… Знаешь, Егорыч, если я драться начну… я могу и глаза выклевать!

Е ф и м у ш к и н. Не даром у тебя фамилия Ястребов.

Я с т р е б о в. Почему до сих пор мы терпим Фурегова! Вот обожди, буду в горкоме…

Е ф и м у ш к и н. Сейчас на твоей шахте находится секретарь горкома. Иди и говори.

Я с т р е б о в. И пойду, и скажу!

Е ф и м у ш к и н. Что же ты ему скажешь?

Я с т р е б о в. Уберите, хватит! — вот что я скажу.

Е ф и м у ш к и н. Эх, Ястреб, Ястреб, злая ты птица. Ну, разве можно так с людьми?

Я с т р е б о в. Филантропией увлекаешься, Александр Егорович? Этак мы и с врагами…

Е ф и м у ш к и н (резко). Стоп. Говори да не заговаривайся. (Злым шопотом.) Ты когда-нибудь слышал, как горло под пальцами хрустит? Нет?.. А я… десантник я. Понятно? (Пауза.) Враги — это враги. А у нас тут люди. Разные, но наши. Советские люди. Проходчики, директора, колхозники, академики… С ними и в коммунизм идем. А ты… Эх, Ястребов…

Я с т р е б о в. Так, тридцать же с лишним лет воспитываем!

Е ф и м у ш к и н. А человек прожил тысячи лет! И все это время ему мешали и сейчас еще мешают быть человеком. А мы за тридцать лет… Да посмотри на себя, ты, старый шахтер. На улице дождь, слякоть, ночь… А ты пришел. Что тебя привело? Шкурный интерес? Нет! За товарища дерешься. За его — значит и за твое — дело. За дело рудника, а, стало быть, и всей страны. Так? Так. Вот они, эти тридцать лет, Павел Тимофеич.

Я с т р е б о в (после паузы, покашливая). Как же с Ильею? Крестник он мой: рекомендую.

Е ф и м у ш к и н. Посмотрим. Мне ведь он тоже не чужой.

Я с т р е б о в. Что ж, пока.

Е ф и м у ш к и н. Пока.

Я с т р е б о в (идет к выходу, но останавливается). А с бригадирства снимать — ни-ни! (Уходит.)

Ефимушкин, сумрачно улыбаясь, смотрит вслед Ястребову. Пауза. Звонок телефона.

Е ф и м у ш к и н (по телефону). Да. Здравствуйте, товарищ Безуглый. План мероприятия? Обращайтесь к директору. Видите ли, товарищ Безуглый, у меня на ваши планы особый взгляд. Да, да, высосаны из пальца. Один забой, которого не хватало Илье Буторину дороже всех ваших планов… (Опускает трубку. Но сразу — новый звонок.) Да, слушаю. Почему сердит? Все те же причины. А тут еще звонок за звонком. По всем производственным и даже хозяйственным вопросам находят необходимым звонить в партком. А мне хотя бы вытянуть главное. Жалуюсь тебе, дорогая жена, как члену ревизионной комиссии горкома… Нет. Аничка, я приду не скоро, прости. Разве он еще не спит? (Неохотно.) Ну, давай, ладно… Ни-ки-тка! (Постучавшись, входит Вера. Ефимушкин не видит.) Это — папа. (Увлекся.) Обожди, Аня, ты нам не мешай… Никитка! А-а, узнал, разбойник! (Замечает Веру.) Ладно, бай. (Опускает трубку.) Правительственный разговор.

В е р а. Сколько ему?

Е ф и м у ш к и н. Почти два года. Требует а́бу. На его языке «абу» — это яблоки, мандарины, виноград и все прочие фрукты.

В е р а. Маловато сюда фруктов возят.

Е ф и м у ш к и н. Ничего, скоро мы свои сады разведем. Персики будут расти.

В е р а. Возможная вещь. (Пауза.) Между прочим, как легко мы верим в мечту. Почему это, а?

Е ф и м у ш к и н. Привыкли мы видеть, как самые высокие наши мечты явью становятся.

В е р а. А знаете, Александр Егорович, не всегда… Конечно, большие мечты, когда весь народ мечтает, эти — да, сбываются. Но вот маленькие, личные… Вот я, например, в институте мечтала… Забраться бы далеко-далеко, в тундру куда-нибудь, и открыть месторождение угля, железа или каких-то редких металлов. Богатую залежь! Такую, чтоб новый Донбасс возник бы, или новое Криворожье.

Е ф и м у ш к и н. Дельная мечта… и совсем не маленькая.

В е р а. А вот не сбывается. Стала я, как видите, геологом-эксплоатационником. Вместо походной палатки — квартира с электричеством и ванной. И пища, которую я каждый день готовлю, не пахнет дымом костра…

Е ф и м у ш к и н (с улыбкой). А главное — новый Донбасс откроет кто-то другой.

В е р а. Да, кто-то другой. Конечно, этому другому я желаю удачи, но вы же понимаете… (Пауза.) Выучилась, время идет, а что я для Родины сделала? Почему, вы думаете, я так настаиваю на своем проекте? Если хотите, это моя не сбывшаяся тундра, это мой новый Донбасс. Пусть маленький, даже очень маленький, но — мой. Я его для страны своей, для коммунизма открываю. Ведь если ничего не открывать, то лучше уж совсем не жить.

Е ф и м у ш к и н. Да, все мы — первооткрыватели и первопроходчики… Вот и Илья такой же. (Вера хмурится.) Разве вам это не кажется?

В е р а. Казалось.

Е ф и м у ш к и н. А сейчас?

В е р а. Если он первопроходчик, он не должен терять голову. И подводить товарищей. (С обидой.) Он ведь знал, что я запретила работу в обводненном забое. Почему же бурил? Мне не поверил… Какой из девчонки геолог!

Е ф и м у ш к и н. А вы, я вижу, всерьез расстроились. Даже в тундру собрались перекочевать.

В е р а (удивленно). Откуда вы знаете?

Е ф и м у ш к и н. Земля слухами полнится. А ведь правда, собираетесь уходить?

В е р а. Да. Пойду в какую-нибудь поисковую партию. В тундру или тайгу, поближе к моему Донбассу.

Е ф и м у ш к и н. А здешний квершлаг?

В е р а. Об этом, Александр Егорыч, вам лучше знать.

Е ф и м у ш к и н (твердо). И я знаю.

В е р а. Что?

Е ф и м у ш к и н. Проходку вашу мы начнем весной. Мы начнем ее в апреле-мае, когда создадим необходимые условия. А рычаг, которым к весне мы перевернем все — это буровой агрегат. Как говорил здесь один проходчик, без такой машины мы не останемся. Сама жизнь требует. Так, что ваш новый Донбасс, правда не в тундре, создается не только вами. (С улыбкой.) И если вы настоящий первооткрыватель, вы не должны терять голову и… подводить товарищей.

В е р а. Товарищи подводят.

Е ф и м у ш к и н. Мелкая обида. Надо быть выше. (Задушевно, неожиданно перейдя на «ты».) Ты же комсомолка, Верочка. А обижаешься, как обычная Вера Ивановна. (Пауза.) Ты же любишь его? (Вера смущенная молчит.) Любишь, несмотря ни на что. Так помоги же ему! Стань выше — и поддержи его. Вместе с тобою он открывает и новый Донбасс, и новое Криворожье.

Звонит телефон.

Е ф и м у ш к и н (слушает). Да… Что у тебя такое срочное? Хорошо. (Опускает трубку.)

Входит Илья. За шесть дней, прошедших после аварии на шахте, он осунулся, побледнел. Небритый и как-будто на несколько лет постаревший, смотрит мрачновато, изподлобья.