— Кто же был настоящим отцом Умара ибн Хамдана аль-Азри?

Дервиш снова ласково улыбнулся и тихо ответил:

— «Молчащий последователь», доблестный франкский воин Рубур.

— Робер де Ту?! — вскричал я, едва не лишившись чувств.

— Так именовался он у франков, — подтвердил дервиш.

— Как же это могло случиться? — не в силах привести свои мысли в порядок после такого ужасного вихря, вымолвил я.

— Разве так трудно догадаться? — с некой тенью удивления сказал дервиш. — Множество вещих снов дается человеку, лишенному памяти. За полтора десятка лет до похода на столицу греков Рубур был пленником Салах ад-Дина. Он пришел завоевать Палестину вместе с тремя королями полуночных стран. В отличие от королей, ему удалось достичь Иерусалима, но местом его пребывания стала не крепость, некогда воздвигнутая его предшественниками на развалинах Соломонова Храма, а темница аль-Баррак.

— И вскоре в той темнице, согласно вашему замыслу, появилась красавица-аравийка, — не утерпев, продолжил я рассказ дервиша. — Вполне вероятно, что она была глухонемой, и также вполне вероятно, что она носила имя Гюйгуль.

— Не совсем в темнице и не совсем уж по нашему замыслу, — отвечал шейх джибавиев, — но в остальном ты, меткий истребитель теней, с лихвой покрыл свою былую недогадливость. Теперь ты увидел необычайное древо твоего рода. Возьми палочку и начерти на земле расположение всех ветвей и плодов. Тогда твоим глазам откроется еще более удивительное чудо.

Я последовал указанию старца и, вычертив на земле родовой узор, различил скорее не древо, а цитадель:

— Итак, у пяти потомков по мужской линии, — продолжал дервиш, — также всего пять потомков. Для полного соответствия с изначальным планом твоя сестра, мой юный погонщик замыслов, должна была родиться мальчиком, однако, по всей видимости, невольница Гюйгуль чем-то очень напоминала отважному Милону его собственную мать. Тот франк в черном плаще, с которым ты имел беседу на Родосе, недалек от истины: даже рабом, несущим носилки своего господина, могут, двигать вовсе не те причины и силы, которые можно заметить при первом взгляде. Теперь я открою тебе, зодчий вещих сновидений, одну тайну: главных рычагов в этом механизме тоже пять, причем два последующих рычага лишь повторяют действие предыдущих, или наоборот. Теперь попробуй соединить эти рычаги в единый механизм.

И тут я догадался, почему могли умереть все, кроме нас с Тибальдо Сентильей.

Я провел новые линии, и на земле появился узор, магическая сила которого была известна всем посвященным от гор Куньлуня до холодных берегов полуночных царств:

— Ты попал в цель, великий стрелок земли и гор! — казалось, оживившись на одно мгновение, громко изрек дервиш. — Звезда царя Сулеймана, или, как именуют его в полуночных странах, Соломона. Знак и оружие власти над стихиями неба и земли.

— Рыцарь Эд де Морей и Акиса Черная Молния должны были убить друг друга, — проговорил я, разглядывая «рычаги» этой немыслимой ловушки, явно расставленной для каких-то надмирных духов, или, как я подумал вначале, для тех «ангелов», которым поклонялись ассасины. — Я должен был убить Акису. Тибальдо Сентилья должен был убить Эда де Морея. Возможно, Эду де Морею было назначено убийство своего брата Иоанна, родившегося, как и он на земле русов. Кто-то мог подбить его на это злодеяние, опоив каким-нибудь колдовским зельем. В конечном итоге должны были остаться только двое. Может быть, эти ужасные события еще впереди. Вам нужно, чтобы мы стали подобием детей Адама и Евы, подобием Авеля и Каина. Ради чего?

— Ты прозреваешь большую глубину, искатель духовных жемчужин, — проговорил дервиш. — Так могло случиться, и уже случилось бы. Но итог — здесь. Ты сидишь на этом месте, и подаешь мне чашку с живительным питьем. Это — уже полезный итог. Но времена Авеля и Каина миновали. Если бы в твоем роде брат должен был убить брата, убийство произошло бы неотвратимо. Тем не менее, по твоей воле все живы и, как говорится в добрых преданиях, «живут долго и счастливо». Значит, главное действие рычага следует искать в другом. Хотя отчасти ты прав: при первом же взгляде на этот узор легко определить, что механизм мог быть приведен в движение только после смерти брата франкского воина. Этот рус как бы нарушал внешнюю, явленную гармонию узора.

— Мой брат, монах Иоанн, уже умер? — невольно вопросил я.

— Умер, — подтвердил Хасан Добрая Ночь, ничуть не пожурив меня за излишний вопрос. — Умер в своих далеких землях, своей собственной, вполне блаженной смертью, дожив до вполне почтенного возраста. Как легко догадаться, это вполне радостное для него событие произошло в день нашей первой встречи.

— Насколько я способен уразуметь, этот невиданный механизм, изобретенный вашим братством, стоял в бездействии со дня моего рождения до дня смерти моего далекого брата Иоанна, — заметил я, — то есть восемнадцать лет, годом больше или меньше. Однако на его постройку ушло больше столетия. Вы создали франкский Орден Соломонова Храма или его видимость, вы соединили его причудливыми перекладинами с братством ассасинов, вы связали их крепкими веревками флорентийской торговли. О всяких диковинных узлах, крючках и колесах я и говорить не стану, поскольку ничего о них не знаю. И весь этот великий механизм понадобился только для того, чтобы в урочный час я поднес тебе, мой дорогой Учитель, плошку с горячим питьем.

— Ты не растерял по дороге жемчужин своего остроумия, Посланник, — слабо улыбнувшись, проговорил шейх джибавиев. — Но я надеюсь, что ты хорошо знаешь стоимость этих жемчужин и не попросишь за них цену ограненных алмазов. Если бы все великие деяния, о которых ты упомянул, были бы действительно совершены нашим братством, то оно перестало бы таковым быть, совершенно превращаясь в невидимую стихию. Ассасины, стремящиеся к ангелоподобию, несомненно позавидовали бы нам, и все, от шейхов до низших фидаинов, стали бы дожидаться, смиренно стоя на коленях перед нашими вратами, того часа, когда их впустят внутрь. Между тем, зная истинную цену человеческой воле, мы всегда старались оставаться простыми смертными. Могущество подобно змее; всякий заклинатель змей знает, что обладает опасной собственностью. Лучший способ уберечь себя от смертельного укуса собственного могущества — это вырвать из него все ядовитые зубы и, значит, лишить его истинной силы. Даже разбойники, собравшиеся ограбить тебя, будут издали опасаться змеи, лежащей у твоих ног, хотя и начнут успокаивать себя тем, что, возможно, она уже лишена своего оружия.

— Признаюсь, Учитель, я мало что уразумел из твоей многомудрой речи, — вымолвил я, как только дервиш замолк, чтобы перевести дух.

— Это случилось оттого, что ты снова, как и в годы своей юности, торопишься догадаться обо всем сразу, — без гнева отвечал дервиш. — История еще не начиналась. Я только приступаю к ней. Потерпи немного и узнаешь, что позволило тебе сделать вовремя такое доброе дело, как позаботиться о не имеющем крова старике в день его кончины.

И тогда дервиш стал неторопливо раскрывать древние тайны, которые и сложились теперь, в конце моей летописи, в