Западный ветер подул на следующий день, после полудня. Я установил небольшой парус, и с наслаждением открыл свои спекшиеся ладони солнцу. Фьямметта в ужасе отводила от них глаза.

Освободившаяся от кольчуги, одетая юным пажом, отдохнувшая от тревог и опасностей минувшей ночи, порозовевшая на солнце, она была так обворожительна, что у меня перехватывало дыхание и слабли колени.

Когда вновь опустились теплые сумерки, а рыцарь Эд крепко заснул на корме, я переманил Фьямметту на нос своего замечательного корабля и опустил парус ниже, так что материя как бы загородила от нас соблюдавшего монастырские обеты комтура.

— Мессер! — опасливо прошептала Фьямметта.

— Моя госпожа! — взмолился я, уткнув голову ей в колени. — Знаю, что вы обещали доброму святому отцу вплоть до нашего венчания целовать меня только в лоб. Пусть так и будет! Я же подобных обещаний не давал, и признаюсь вам, что сопротивляться моей любви к вам у меня более нет никаких сил. Так поцелуйте же меня в лоб, а там будь что будет!

Дрожащими руками Фьямметта обхватила мою голову и потянула к себе. Весь я превратился в единый порыв любви, и весь двинулся к ее губам, и ноги ее тоже дрогнули, допуская меня всего к этому священному поцелую. Я обнял мою прекрасную Фьямметту, и вот она коснулась своими горячими губами моего лба. Что был пылающий флот в сравнении с огнем ее губ!

Если сказано в Писании: «и будут одна плоть» — то более нерасторжимого сплава, что закипел в маленькой деревянной плошке посреди темного моря, нельзя было бы найти в ту ночь ни в одной из кузниц и плавилен всего поднебесного мира.

Утром же нового дня мы увидели близкий берег.

Каменистое мелководье Азии встречало нас ясным утром, вселявшим в душу самые радостные надежды.

Я пригляделся к берегу и, выбрав себе «пристань» с небольшим гротом, в котором можно было временно укрыться от обещавшего жаркий полдень солнца, и чужих недобрых глаз, грозивших опасной полночью, направил лодку к тому убежищу. Я отталкивался веслом от дна, обернув нестерпимо саднившие ладони кусками ткани.

Мой брат Эд де Морей очнулся, когда лодка вздрогнула от столкновения с крупным камнем, что лежал на самом краю сухой тверди. Он открыл глаза, удивленно осмотрелся вокруг и сказал:

— Хорошие новости.

Уже когда мы повели его по круглым окатышам, мягко шуршавшим под ногами, в тот тенистый грот, он стал рассказывать нам свой сон, увиденный минувшей ночью, которая для нас с Фьямметтой оказалась вполне бессонной.

— Мне привиделось странное событие, — признался мой брат-тамплиер. — Будто бы я поднимался по темной лестнице на какую-то очень высокую башню. И там, по пути, я видел моих братьев-рыцарей, защищавших бойницы. Все они были мертвы. А некоторые из них выглядели и вовсе иссохшими скелетами. То восхождение длилось невыносимо долго, и вот наконец я вошел в какое-то сумрачное помещение на самой вершине башни. Там стоял уставленный роскошными блюдами стол, за которым могло бы уместиться не менее двух дюжин пирующих. Но за столом сидел всего один человек, маленький и в какой-то невзрачной одежде или, если припомнить, вовсе без нее. По своему виду он совсем не казался опасным, однако мне было открыто, что именно он коварно захватил цитадель Ордена, погубил всех доблестных рыцарей и теперь празднует здесь свою победу. Тогда я вынул из ножен свой меч и, пылая гневом, двинулся прямо на него…

— А он стал убегать от тебя, братец, — весело проговорил я. — Он был юрким, как мышь. Верно?

— Верно, — изумленно подтвердил Эд де Морей.

— Ты сокрушил мечом стол того нечестивого пиршества, но так и не достал негодяя, — с усмешкой продолжал я. — Он дал от тебя деру. Ты спустился за ним в подземелье, но и там он ускользнул от тебя. Если не ошибаюсь, прыгнул в реку.

— Ты мне всегда казался колдуном, брат, — глухо пробормотал комтур.

— Я тоже видел этот сон, — признался я, — только немногим ранее. Приглядись ко мне, славный комтур, и припомни, как выглядел тот негодяй. Ты обнаружишь в нас много сходства.

Когда Фьямметта устроила для комтура подходящее ложе и мы помогли ему опуститься навзничь, он перевел дух от боли, снова подступившей к нему, и вперил омраченный взор в темный каменный свод.

— Там, во сне, на меня обрушилась вся башня, а потом поднялись воды и поглотили меня, и я проснулся, — грустно проговорил Эд де Морей. — Все мои братья-рыцари погибли. В том нет сомнения. Я, как комтур, обязан был остаться с ними. Меня слишком ошеломил тот предательский удар. Меня слишком удивило твое появление, брат. Я поддался на твои уговоры и проявил малодушие и глупость.

— Скажи-ка мне, Эд, — сдерживая гнев, обратился я к нему, — чем же разумнее была вся эта гибельная затея: вместе с наемниками-иноверцами напасть на острова иоаннитов?

— А что нам оставалось делать? — мрачно усмехнулся комтур.

— Как это «что оставалось делать»? — поразился я.

— Румская капелла Ордена исполнила свое предназначение семь лет тому назад, — отвечал Эд де Морей. — Кому еще нужны мы были в Руме, рассыпавшемся в прах? Монголам? Караманцам? Никаких христианских паломников давно уже нет на этих путях. Где нам оставалось искать пристанище? Во Франции, где тамплиеров гонят, как самых отъявленных еретиков? У кого искать службу? Грезы о Святой Земле давно растаяли. За доставку на Родос платила Венеция — только и всего. Нам нужно было уйти достойно, встретившись с достойным противником — только и всего. Иоанниты — наши старые недруги, но на поле битвы они нам равны.

— Большинство тамплиеров, признавших обвинения в богоотступничестве и потому помилованных королем, вступило в Орден Иоанна, — поведал я комтуру горькую истину. — Вполне возможно, что вы плыли в ночи сражаться со своими бывшими «братьями».

— Тем лучше, — поморщившись, изрек Эд де Морей. — Но ведь ты, брат, был Посланником. «Священное предание» гласит, что Орден пройдет очищение. Что же ты можешь сказать мне, брат?

Полным тревоги и сомнения взором комтур Румской капеллы смотрел на меня.

— Я могу сказать, что Орден прошел истинное очищение, — твердо ответил я ему. — Теперь ты, брат мой Эд, и есть истинный Орден тамплиеров. Потому-то я и послан Провидением уберечь твою жизнь.

Глаза Эда де Морея несказанно расширились. Некоторое время он пребывал в оцепенении, и я сидел перед ним, не отводя взгляда.

Наконец он опустил веки, и черты его отразили слабое успокоение.

— Что впереди? — едва слышно прошептал он.

— Конья! — напротив, громогласно изрек я. — Румская капелла Ордена бедных рыцарей Соломонова Храма. Славные подвиги и Святая Земля.

Ясное утро, попутный ветер и мои добрые предчувствия не обманули меня. Оставив свою маленькую армию в пещере, я спустя всего половину часа отыскал дорогу, покрытую теплой и мягкой пылью, а другую половину часа потратил на то, чтобы найти на ней нищего странника, который еще издали ответил мне на все тайные знаки, известные суфийским последователям всех многочисленных братств. Я узнал, что ветер пригнал нашу лодку к берегам маленького эмирата Теке, столица которого, Атталия, находилась всего в десяти милях от места нашей дерзкой высадки.

К полудню я обзавелся приличной повозкой и достаточным количеством провизии. Сабля и обе кольчуги превратились в пару крепких жеребцов, и, как только солнце стало клониться к закату, а жара спала, мы двинулись в путь.

Несмотря на все наши хлопоты, рана, нанесенная не только плоти доблестного рыцаря-тамплиера Эда де Морея, но и его душе, угнетала его все сильнее, и за один дневной переход до Коньи, недавно захваченной воинственным племенем караманцев, он наконец надумал умирать. Я накинулся на него с братскими упреками и все-таки сумел убедить его, что комтуру Ордена никак не престало отдавать Богу душу за пределами капеллы, посреди земель, подвластных неверным.