За один шаг маркизы д'Эклэр до смертельной меты, я сделал то, что имел право делать только король Франции.

Я выступил вперед, повернулся лицом к разделявшемуся «ручейку», и поднял руку, принимая своим запястьем запястье Акисы Черной Молнии.

На одно мгновение танец замер, словно заледенев, струны вздрогнули, а все свечи как будто погасли.

Не замечая вокруг более ничего и наверняка зная только то, что король теперь хитро улыбается мне в спину, не обращая внимания на своих придворных, я сделал шаг вперед — и две самые опасные в мире руки скрестились.

В зрачках Акисы была заключена Ночь, которая могла бы поглотить все светлые дни, исчисляемые от моего рождения.

— Сударыня! — прошептал я. — Примите уверения в моем совершенном поклонении вашей красоте и вашему сердцу!

«Ручей» танца повлек нас прочь от трона — в сторону «львиных дверей».

Сколько голов норовили дерзко повернуться в нашу сторону! Но танец, священнодействие придворной жизни, теперь оберегал нас от чрезмерного любопытства тех, кто вовсе не ведал об истинно священном танце, вторгшемся в незатейливое королевское торжество.

— Сударь, я несказанно рада лицезреть вас, — журчащим голоском проговорила маркиза, — и всею душою принимаю ваши уверения.

На моей вытянутой руке невесомо лежала ее рука, холодная, но все же гораздо теплее настоящей Смерти, и потому сердце бедного рыцаря Черной Молнии громко колотилось от счастья.

— В таком случае, сударыня, — продолжал я куртуазную беседу, — смею ли надеяться на вполне осязаемые знаки внимания вашей милости?

— Разумеется, сударь, — получил я любезный ответ. — Видя вашу искреннюю ко мне привязанность, я буду счастлива одарить вас даже тем знаком внимания, который уготован гораздо более высокородному лицу, чем вы.

До полного поворота от «львиных дверей» обратно к трону оставался еще десяток шагов, и я решил, что наконец пора повернуть к существу дела.

— Прекрасная маркиза! — горячо зашептал я, чуть склонив голову в ее сторону и, совершенно позабыв про то, что ее «супругу», следовавшему за нами через одну или две пары, вероятно, уже не терпится вызвать меня на поединок. — Прекрасная маркиза! Вашему верному рыцарю привиделся дурной сон, будто бы тот знак внимания, о коем вы только что упомянули, не будет принят высокородным господином, также упомянутым вами. Напротив, последняя ваша встреча с ним будет иметь для вас роковые последствия.

Так я поведал красавице о том самом сне, что мучил меня на берегах Трапезунда.

До поворота оставался один шаг, и тогда я осмелился прямо заговорить на языке, на котором здесь, в сердце Парижа, и в этот час только и могла откровенно высказаться Истина.

— Черная Молния! — шепнул я ей на языке ассасинов. — Предзнаменования дурны. Твой замысел сорвется, даже если я покину дом короля. Здесь ты погубишь только одну жизнь — свою. Предоставь исполнение мне. Сама уходи.

Мы вновь повернулись лицом к яркому свету и — к глазам Филиппа от Капетингов. Теперь он с удовольствием наблюдал, как к нему торжественно приближается пара самых дерзких подданных его королевства.

— Собака! Убирайся прочь! — чарующе улыбаясь королю и почти не разжимая своих ослепительных зубок, прошипела Акиса. — Я успею приколоть обоих. Сам увидишь, деревенский пес!

Я хотел напоследок ответить маркизе самой изысканной любезностью, но промолчал, до конца уразумев, что судьба моя теперь решена, и вместо того, чтобы рассыпаться в любезностях, пора просто помолиться Богу и в мыслях попрощаться с той, которая никогда не назвала бы меня «деревенским псом» и которой безымянный граф де Ту был теперь достоин куда меньше, чем этой холодной и смертоносной красавицы.

Только на восьмом нашем шагу от «львиных дверей» к трону король перевел взгляд с маркизы д'Эклэр на графа де Ту: вероятно, на лице дерзкого графа произошла какая-то печальная перемена.

Мне хотелось теперь избежать взгляда короля, дабы еще спокойно поразмышлять о жизни и о бренности всего сущего. Однако по причине той же неслыханной дерзости, правом на которую я пользовался в этот роковой вечер, я вовсе не желал опускать перед королем своих глаз.

Тогда я невольно поднял глаза вверх — и обомлел!

На потолке, прямо над смертельной метой в виде мраморной лилии, был изображен «круг змеи», то есть змея, закусившая свой хвост.

«Сон! — ужаснулся я. — Сон в одном и том же Дворце Чудесного Миража!»

Тогда я опустил глаза и взглянул на белую лилию.

«Ищи там, где светлее! — успокоил я себя. — Ищи там, где светлее!»

Моя правая рука, как мне казалось ничуть не потеряла прежней силы и твердости, однако душевная дрожь передалась-таки через нее беспощадным пальчикам Акисы. Они вдруг крепко сжали мою кисть и до крови впились в нее коготками.

«Ищи там, где светлее!» — повелел я себе и за три шага до белой лилии скосил свои глаза вбок, а потом уже совершенно непристойно опустил голову, заглядывая даме прямо подмышку.

И вот перед самым освещенным местом зала мне почудилось, будто в другом, самом сокровенном месте, блеснула золотая искорка, вовсе не приметная среди роскошных золотых звезд, вышитых на кровавом сюрко красавицы.

Правая рука Акисы уже плавно двигалась к тайнику, несколько нарушая последовательность жестов, узаконенных танцем.

Черный ее башмачок уже поднялся над полом, стремясь окончательно попрать белый цветок.

Тогда и наступил мой час, легко вместившийся в одно мгновение, едва уловимое всеми живыми, надеявшимися жить еще долго и счастливо.

Я вырвал свою руку из самых острых в мире коготков, обхватил маркизу д'Эклэр за тонкую талию и, прижав к себе, вихрем закружился вместе с ней над белым, холодным цветком.

Я услышал ее растерянный вздох у самого уха и прижал к себе маркизу д'Эклэр, Черную Молнию, еще крепче, вовсе не из страстной любви к ней, а дабы вернее ощутить своим телом скрытое под ее одеждой смертоносное жало.

Оно оказалось там, где я и предполагал.

И вот я бесцеремонно оттолкнул от себя маркизу, оставшись на цветке Смерти в одиночку, а в моей руке засверкал золотой кинжал ассасинов.

Акиса приготовила Филиппу от Капетингов вовсе не Малый, как я думал, а главный, Большой Зуб Кобры.

Теперь я был уверен, что никто не успел заметить, откуда он взялся в моей руке.

Одной четвертой части мгновения хватило, чтобы Истина нанесла свой удар.

Я остался стоять на месте, нарочно повернувшись к королю правым боком — и так оказался прямо перед заморским стеклянным зеркалом, диковиной, подаренной королю китайским императором. Теперь оно, обрамленное бронзовой змеею, отражало Великого Мстителя в полный рост. Четверть мгновения я разглядывал лицо того, кому и был обязан вручить таинственный Удар Истины. Я вглядывался в его темные, горячечно блестевшие и окруженные палевой бледностью глаза, его ровный лоб, в острые черты его крупного носа и довольно слабого подбородка, в его плотно сжатые губы — и все же более приметные, чем тонкие ниточки его «братца»-двойника, Тибальдо Сентильи. Я хорошо запомнил и одеяние Великого Мстителя — его небесного цвета котарди, кольчатый серебряный пояс, алые шоссы, плотно облегавшие крепкие ноги, такие же алые башмаки, носы которых были заметно короче, чем у остальных гостей короля.

«Здравствуй! — не открывая рта, приветствовал я Великого Мстителя. — Я нашел тебя там, где было светлее».

Второй четверти мгновения, истекшей задолго до того, как пики стражников наклонились в мою сторону и целое воинство бросилось на меня сверху, с тронного возвышения и из потайной дверцы, открывавшейся позади него, мне вполне хватило на то, чтобы рассмотреть короля. Он восседал на троне, как безжизненная кукла.

Теперь, в эту четверть мгновения, я вновь оказался перед выбором.

Я мог убить короля и мог его не убивать.

Зуб Кобры был зажат в моей руке именно так, как было удобнее всего метнуть его, находясь правым боком к жертве. Теперь Великому Мстителю, если он уже успел избрать цель своей мести, ничего не стоило отвести руку вниз, левее, и затем бросить внахлест или ассасинский кинжал, или сам Удар Истины.