— Ах, как хорошо, что вы приехали, мессир! — увивался вокруг Жана бывший прецептор Иерусалима де Фо. — А у нас тут такое несчастье, такое горе, что я не знаю, как и сказать вам о нем.
— Что еще за горе такое? Не тяни!
— Наша Мари… Ее больше нет с нами.
— Сбежала?!
— Хуже. Она умерла. Ее нашли под великим вязом. Бедняжка расшиблась насмерть. Она зачем-то полезла на дерево, сорвалась с него и упала. Священник отказался отпевать ее и хоронить на общем кладбище, сказав, что это самоубийство.
— Ну, это не худшая из бед, — равнодушным голосом отвечал Жан де Жизор, поднимаясь по ступеням крыльца в главную дверь донжона.
— Что именно? — удивился бывший иерусалимский прецептор.
— Разумеется, то, что ее не похоронили со всеми вместе, — презрительно посмотрев на де Фо, промолвил сеньор Жизора. — Ну а то, что она погибла, это, конечно, прискорбно.
Весть о гибели Мари-Жанны поначалу не слишком огорчила его, но потом он долгое время скучал по ней, ему не хватало ее блаженной, пришибленной улыбки, ее внезапных проблесков ума и высказываемых в такие минуты весьма точных замечаний. Но он занялся созданием нового ордена, Креста и Розы, главой которого он отныне являлся. Название он придумал сам. Креста — потому что костяк нового ордена должны были составить иерусалимские изгнанники, имеющие на щеке отличительную метку — лапчатый крест. А Розы — потому, что… Просто потому, что так ему нравилось. Он сентиментально любил розы, к тому же, Жизор всегда славился разведением роз. А еще потому, что щит Давида аллегорически назывался Розой Сиона.
Всем тамплиерам, находящимся в Жизорском замке, Жан объяснил, что новый орден по своей сути представляет лишь особое ответвление ордена тамплиеров, как бы его гвардию, вышедшую из осажденного Саладином Иерусалима. Членам Жизорской комтурии, возглавляемой Альфредом де Трамбле, пришлось пройти особый обряд посвящения, от которого были освобождены беженцы из Иерусалима. Членов ордена решено было именовать тамплиерами Креста и Розы. Высший титул — навигатор. Далее — три магистра, ими стали Жан де Фо, Альфред де Трамбле и крещенный еврей Жак де Жерико, которого до приезда в Жизор звали Элиагу бен-Йицхаком Леви. За магистрами шли девять гардьенов, далее — двадцать семь командоров, восемьдесят один шевалье, двести сорок три фалангиста. Впрочем, покамест не набиралось даже необходимого количества шевалье, а фалангисты, легионеры и новициаты предусматривались еще только в будущем. Целью ордена было провозглашено неусыпное бдение за чистотой соблюдения устава тамплиеров в условиях, когда утерян Иерусалим и новое крестоносное ополчение находится в самом зародыше. Кроме того, члены ордена обязаны были охранять бесценные реликвии, вывезенные навигатором Жаном де Жизором из Иерусалима и получившие особое благословение Орлеанской Сионской общины и папы Римского Климента III.
Оставалось только придумать эмблему. Это было нетрудно, и Жан де Жизор своею рукой начертал ее — звезда Давида, вписанная в розу, а роза вписана в центр лапчатого креста. Эту эмблему тамплиеры Креста и Розы нашивали себе на грудь, но не на верхней одежде, где красовался красный тамплиерский крест, а на шемиз, нижнюю рубашку.
Дело пошло, и оставалось теперь ждать начала нового крестового похода, который получил неожиданную отсрочку. В империи Фридриха Барбароссы вновь вспыхнула междоусобица, во владениях Ришара Кёрдельона взбунтовались аквитанцы, поддержанные Раймоном Тулузским, а Филипп-Август нарушил перемирие с королем Генри и Франция вновь стала воевать с Англией. Таким образом, все три провозглашенных вождя похода оказались занятыми своими делами, не имеющими никакого касательства к идее нового освобождения Гроба Господня. А Святая Земля звала, и последние твердыни крестоносцев с тревогой ожидали, когда им назначено будет судьбою разделить участь Иерусалима, Аккры, Яффы, Аскалона. Новым героем, громко прославившим свое имя, стал Конрад Монферратский, с высочайшей доблестью удерживающий в своих руках крепость Тир, осажденную Саладином.
Наступило лето, а европейские монархи даже не думали успокаиваться, продолжая междоусобие. Римский папа Климент непрестанно слал своих легатов, вразумляя непримиримых врагов. И снова Филипп Август и Генри съехались под жизорский вяз для переговоров.
Навигатор Жан де Жизор с величайшими почестями принял короля Англии, показал ему только что отремонтированные стены своего замка, устроил под великим вязом рыцарский турнир, в котором тамплиеры Креста и Розы блистали своим боевым искусством. Кроме самого хозяина Жизора, человека весьма неприятного, королю здесь все понравилось, а когда его посвятили в тайны новоявленного ордена и предложили стать почетным его покровителем, он, почти не задумываясь, согласился. Хотя глубоко в душе он понимал, что отныне Жан де Жизор будет иметь над ним еще большую власть. Этот человек то и дело появлялся в жизни короля Генри, и очень многое нераздельно связывало судьбу монарха и судьбу тамплиера. Жан де Жизор родился в один и тот же год и день с Генри, это он освободил ему дорогу к трону, убив короля Стефана де Блуа, и он освободил его от Томаса Беккета, также убив непокорного церковника собственной рукою. Такие услуги ставили Генри в прямую зависимость от навигатора ордена Креста и Розы, и следовало либо подчиняться, либо убить его. Но Генри чувствовал, что не родилась еще сила, способная умертвить жизорского сеньора, и потому приходилось подчиняться ему.
Филипп-Август вел себя вызывающе. Мало того, что он явился в Жизор с трехдневным опозданием (правда, присылая гонцов с извинениями), он и в день встречи заставил себя ждать. Наконец, когда июльская жара вынуждала англичан теснее вжиматься под тень исполинского вяза, Филипп-Август появился в сопровождении своей свиты и принца Ришара, беззаботный вид которого особенно вывел из себя короля Генри. Робер де Шомон привел сюда тамплиеров старого ордена, Жан де Жизор — тамплиеров Креста и Розы. До самого вечера шли переговоры. Ни капли доброжелательства ни с той, ни с другой стороны не наблюдалось. Король Франции выдвигал претензии на многие спорные земли, входящие в состав английских владений. Генри в ответ кипятился, у него разболелась от жары голова, и он все твердил и твердил, что покуда стоит этот древний вяз Жизора, он, Генри Плантагенет, не уступит ни пяди своих земель.
— Я уже в сотый раз слышу это, ваше величество, — пыхтел в ответ Филипп-Август.
— Услышьте в сто первый, ваше величество, — отвратительным тоном бурчал Генри.
— Что ж мне, срубить, что ли, это дерево?
— Только попробуйте!
— Вот возьму и срублю!
— Пожалеете!
— Пожалею дерево, уж больно оно красивое. Но пожалев, прикажу лесорубам сделать свое дело.
— Локти потом кусать себе будете!
— Судари мои! Судари мои! — вмешался, наконец, в их спор, уже вполне переросший в ссору, Ришар Львиное Сердце. — Мы уже битых три часа стоим здесь и препираемся на несносной жаре. Не лучше ли разъехаться по сторонам обсудить все, о чем было сказано сегодня, и завтра вновь явиться сюда и закончить переговоры миром?
— Действительно, мудрое решение, — поддержал Ришара французский король. — Ужасно хочется есть и выпить чего-нибудь.
— Согласен, — махнул рукой Генри. — Разъезжаемся, господа! Сын мой, — обратился он к Ришару, — я прошу тебя оставить своего друга и провести этот вечер с отцом.
Ришар едва заметно поморщился и ответил:
— Ваше величество, я несколько нездоров, а в Жизорском замке такой спертый воздух, — при этом он уничижительно посмотрел на навигатора Жана, — что мне бы лучше и эту ночь пробыть в Шомоне.
— Разве в Жизоре спертый воздух? Я что-то не заметил, — пробормотал обиженно король Англии. — Ну, впрочем, как знаешь…
Навигатор был оскорблен. Наглец Ришар осмелился говорить о его замке с пренебрежением. Нет, он не о замке говорил, он намекал на самого владельца Жизора, что, мол, в его присутствии ему душно. Когда после ужина и долгого обсуждения результатов сегодняшних переговоров в Жизорском замке стали укладываться спать, навигатор Жан отправился бродить по окрестностям. Ему хотелось постоять под вязом и поговорить с древом Жизора с глазу на глаз, но этого не удалось сделать — Генри выставил вокруг вяза целый эскадрон из трехсот рыцарей, призванный охранять дерево на случай, если Филипп-Август, напившись вечером, к ночи захочет невзначай выполнить свое дневное обещание и срубить тысячелетнего исполина.
