— Как это не надо, когда надо, — металлическим голосом объявил он и, схватив ее за плечи, стал притягивать к себе. Она сопротивлялась, и он рассердился:

— В чем дело?

— Ведь у вас есть жена. Где она?

— Ах вот что! Но всем известно — она сбежала от меня.

— Вот видите. Значит, ей не было с вами приятно и полезно?

— Что-что? Ах ты тихоня! Думаешь, я не знаю, какие у тебя в голове мысли? Перестань ломаться, слышишь? Иди сюда!

— Если вы не прекратите, я буду кричать изо всех сил, — Ригильда вырвалась из его объятий и побежала прочь, но через несколько шагов оглянулась и кинула ему: — Я вас ненавижу! Если бы вы знали, какой вы противный! И не приезжайте в Шомон, вас тут все побаиваются! А я — терпеть вас не могу!

И она снова побежала прочь из сада.

— Если бы эта дура знала, какое у меня есть сокровище… — растерянно пробормотал Жан де Жизор, но эта мысль не утешила его, он понял, что Ригильда, в любом случае, не стала бы ни женой, ни любовницей его, даже если бы знала о Розе Сиона.

Он стал вынашивать планы мести, представлял себе, как насилует недотрогу, а потом сбрасывает в бездонную шахту, лежащую глубоко под землей, под великим вязом. Именно в это время из Палестины явился долгожданный Робер.

Воздух родины вскружил голову молодого тамплиера. Десять лет он скитался по свету, вырос и возмужал в этих скитаниях и битвах, дослужился до звания шевалье ордена, был ранен во время взятия Аскалона, который то захватывался сарацинами, то вновь переходил в руки христиан. За геройство его даже наградили бесценной реликвией — перстнем царя Соломона из клада, найденного под Тамплем, где было обнаружено более двухсот таких перстней. Но, как подобает истинному члену ордена Бедных Рыцарей Храма, Робер отказался от награды, оставив ее в общей тамплиерской сокровищнице. Когда умер магистр Бернар де Трамбле, Робер верой и правдой стал служить новому великому магистру, тем более, что им стал один из первых девяти храмовников славного Гуго де Пейна, Андре де Монбар. Затем в ордене стали происходить вещи, смысл которых не вполне был понятен Роберу, и он даже начал подозревать, не затевается ли здесь какой-то заговор. Восьмидесятилетний старец Андре де Монбар был еще на удивление полон сил и здоровья, и вдруг в одночасье слег и помер, а члены Ковчега провозгласили новым великим магистром Бертрана де Бланшфора, бывшего некогда сенешалем у небезызвестного Рене Тортюнуара. Робер старался не думать о плохом и гнал от себя скверные мысли, но что-то все же ему не нравилось, и он отпросился на побывку.

Усталость, накопившаяся в нем за эти долгие годы, вмиг развеялась, как только он ступил с борта корабля на землю Прованса. Чем ближе он подъезжал в сопровождении оруженосцев и слуг к Иль-де-Франсу, тем полнее становилось его чувство восторга. Все казалось ему щемяще милым — дороги, реки, деревья, люди, города, замки, облака, коровы и овцы, плетни и колодцы, голубой свод французского неба. А когда в отдалении замаячил Шомон, крупные слезы закапали из глаз молодого воина, и он что было сил пришпорил коня, никак не ожидавшего, что здесь намечается какая-то скачка. Много довелось повидать Роберу самых разных крепостей и замков, таких огромных и великолепных, неприступных и богато изукрашенных, что иной житель Франции и вообразить себе не может. Видел он и Штауфен, и высокий Регенсбург, и Вену, и Эстергом, в всевозможные восточные замки Малой Азии, и замок Давида в Иерусалиме, и Алейк в Ливане, и много-много других. Шомонский замок никак не мог соперничать с ними. Маленький и тесный, окруженный не шибко крепкими стенами и четырьмя приземистыми прямоугольными башнями, между которых еле втискивался трехъярусный донжон, он был раза в два меньше Жизорского замка и, в отличие от него, имел лишь один внутренний двор. Но несмотря ни на что, дороже этого строения для Робера де Шомона не было на свете.

Бешено проскакав по мосту через ров и расплющив дурную курицу, бросившуюся в испуге прямо под копыта коня, Робер ворвался в ворота замка и, резко остановив своего замечательного арабского скакуна перед массивной дубовой дверью донжона, которую Гийом недавно изукрасил грубоватой резьбой, воскликнул во всю глотку:

— Босеа-а-а-а-а-ан!

Тотчас же из сада выбежал отец, и Робер не сразу заметил, как он постарел, потому что глаза его вновь заволокло слезами, он спрыгнул с коня и бросился в объятья ликующего Гийома.

— Дай же мне взглянуть на тебя — наобнимавшись воскликнул шомонский сеньор. — Ну, сударь сын, и возмужал же ты. Бог мой! Какой лев! Грех было бы жалеть, что малолетним отправил тебя на войну. Хорош, ничего не скажешь! Эй, Ригильда, иди-ка сюда! Смотри, это мой Робер, мой сын, полюбуйся на него.

— Здравствуйте, господин Робер, — стыдливо пробормотала пробегающая мимо Ригильда. — Рада с вами познакомиться. Побегу звать вашу матушку.

И Робер влюбился в нее с первого взгляда. Вся полнота его счастья возвращения выплеснулась в этом внезапно нахлынувшем чувстве. Он стоял ошарашенный и не понимал, что с ним происходит.

— Неужели это наша малышка Ригильда де Сен-Клер? — спросил он.

— Что, хороша куколка? — засмеялся Гийом. — Вырастили, как видишь. Да ты не влюбился ли в нее часом?

Робер вмиг покраснел и ни с того ни с сего спросил:

— А нянька ее все еще у нас живет?

— Алуэтта исчезла, — вздохнул Гийом. — И не знаю, чем ей не жилось в Шомоне… Может, ее украли разбойники?

В дверей выскочила мать Робера, Анна, и с криком бросилась на шею сына. Бурная встреча продолжалась, Ригильда тоже с первого взгляда влюбилась в мужественного красавца. Разумеется, она не помнила его, ведь когда он отправлялся в крестовый поход, ей было всего лишь три годика. Она звала, что Робер де Шомон и Жан де Жизор родились в один и тот же день и этого было достаточно для ее воображения, чтобы представлять Робера точь-в-точь таким же противным, как угрюмый и бледный Жан, умеющий так по-особому дерзко и пронизывающе смотреть на людей, что Ригильда при нем чувствовала себя, будто с нее сорвали одежду. И вдруг оказалось, что Робер совсем не такой, ну ни капельки общего со своим двоюродным братом. Он красавец, его лицо закалено пылом сражений, на плече у него красный тамплиерский крест, у него замечательная русая борода, а у Жана борода не растет вовсе и ему приходится сбривать свои жалкие ростки. А какие глаза у Робера — ясные, чистые, светлые…

Долгими вечерами Робер в присутствии множества слушателей рассказывал бесчисленные истории о своих приключениях. Недели через три, узнав о его приезде, в Шомон пожаловал Жан де Жизор. Двоюродные братья крепко обнялись, и впервые Ригильда заметила, что в Жане мелькнуло что-то человеческое. По случаю встречи друзей детства была устроена пирушка, во время которой Жану пришлось узнать новость, пронзившую его как кинжал ассасина. Случилось это, когда Робер заговорил о неудачной женитьбе двоюродного брата:

— Я слышал о твоем несчастье, о том, что тебе пришлось расстаться с женой. Отчего это произошло, если не секрет?

Жан немного напрягся, но ответил спокойным голосом?

— Она спуталась с дьяволом. Одно время в Жизор стали приезжать какие-то язычники; они останавливались в предместье моего замка, а по ночам устраивали ковены под сенью большого вяза. Бернардетта завела с ними дружбу и стала изменять мне. В конце концов я ее выгнал.

— Вот как? — задумался Робер. — А скажи-ка мне, Жан, одну вещь, развей одно мое сомнение, которое меня угнетает. Как ты знаешь, великими магистрами нашего ордена были при мне Бернар де Трамбле, Андре де Монбар, а теперь: — Бертран де Бланшфор. Так вот, когда у меня зашел разговор о тебе с мессиром Андре, он сказал, что у тебя вообще не было никакой жены, и что он посвятил тебя в орден и сразу дал звание командора. После смерти Андре де Монбара я разговаривал о тебе с новым магистром, и Бертран де Бланшфор поведал мне, что ты был женат на его дочери, а люди Андре де Монбара убили ее во время злодейского нападения на Жизор. Где правда?