С Востока приходили неутешительные новости. Наемники Конрада, рыцари Людовика и тамплиеры де Трамбле тщетно пытались взять Дамаск, и, понеся потери, осенью вынуждены были снять осаду. Крестовый поход окончательно провалился, и в будущем году ожидалось возвращение короля во Францию, а с ним, возможно, и Робера, которого с нетерпением ждали все в Шомоне, включая няньку маленькой Ригильды де Сен-Клер. В последнее время Алуэтта ужасно страдала. Она возненавидела Жана де Жизора, ей всюду мерещился его ужасный взгляд, ее угнетало его нескрываемое презрение к ней, но при этом она изнемогала от желания увидеться с ним и отдаться в его власть, сходила с ума, ожидая, когда же он соизволит в очередной раз наведаться в Шомон, чтобы навестить мать и сестру, а заодно провести ночь со своей Алуэттой. Страдая, что любит того, кого так боится и ненавидит, бедняжка надеялась, что с приездом Робера все само собой наладится каким-то образом. Но вот уже третий год шел с тех пор, как Робер отправился в Палестину, а ее ожидания оставались тщетными. Что же он там делает, если крестовый поход провалился? И почему король до сих пор не вернулся в Париж? Ведь Элеонора давно уже здесь, во Франции, и по слухам, изменяет отсутствующему монарху направо-налево.
Третье Рождество и третью Пасху отметили в Шомоне без Робера. Где-то там, далеко, в Леванте, ему исполнилось семнадцать лет. А Жан в последний раз наведывался в Шомон, когда еще шел снег. Теперь же цвели сады, разливая по всей округе томительные ароматы. Быть может, с Жаном что-то случилось? Что, если он болен, или, хуже того, помер? Для Алуэтты такой поворот был бы спасением, но она одновременно мечтала, избавиться от Жизорского господина и вновь, хотя бы в последний раз провести с ним ночь. Да разве он хороший любовник? Вовсе нет. Кузнец Арно, да и мсье Гийом куда лучше. Что же тогда? Непонятно. Какая-то необъяснимая сила власти исходила от этого страшного Жизорского человека, и женская сущность Алуэтты не в состоянии была сопротивляться этой силе.
«Если он не появится до следующего воскресенья, я брошусь в Гренуйский пруд», — в отчаянии решила нянька Ригильды де Сен-Клер, но когда наступило назначенное воскресенье, а Жан так и не соизволил приехать в Шомон, Алуэтта перенесла свое решение еще на день, потом еще на день, и еще. Наконец, в последний апрельский вечер не выдержала и отправилась тайком в Жизор. Пешком дотуда было около четырех лье, часа три ходьбы, не более, если идти быстро. Но, не желая, чтобы ее кто-либо встретил, Алуэтта выбрала проселочную тропу через Шомонский лес, заблудилась и проплутала часов пять, прежде чем, наконец, вышла на широкое поле, где рос знаменитый жизорский вяз. Ну и натерпелась же она страхов! Поначалу она успокаивала себя сомнительной мыслью о том, что все равно ведь собиралась броситься в Гренуйский пруд, и если на нее нападут волки, озорные сильваны или мерзкие гномиды, значит, так тому и быть. Но очень скоро Алуэтта осознала, что жить все же хочется, а помирать неохота, и пуще прежнего взмолилась к небесам, едва проглядывающим между высоких ветвей, о спасении.
Выйдя на поле, она возблагодарила Бога и весело направилась в сторону замка. Приблизившись к вязу, Алуэтта свернула несколько влево, чтобы обойти древо Жизора стороной. Она испытывала страх перед этим исполином. И действительно, почему ни один вяз не стоит столько столетий и не вырастает до такой чудовищной величины? Нет, тут что-то не так и лучше держаться подальше. Вот уж вяз остался позади справа. Сама не зная того, Алуэтта пересекла незримую границу между Иль-де-Франсом и Нормандией. В этот миг она увидела таинственную процессию, вытекающую из ворот Жизорского замка и направляющуюся ей навстречу. Она остановилась, глядя, как один за другим из врат Жизора выходят люди в длинных одеяниях с зажженными свечами в руках. Стесняясь того, что она, как безумная, примчалась сюда, чтобы встретиться с любовником, Алуэтта бросилась к ближайшим кустам, где и решила переждать, покуда процессия пройдет мимо нее. Любопытство все же разбирало ее и, несколько раз переместившись, она, наконец, устроилась так, чтобы можно было все видеть и чтобы кусты надежно укрывали ее.
Человек сорок, не меньше, вышло из замка и, следуя один за другим, двигались по направлению к великому вязу. Кто это, мужчины или женщины, определить было невозможно, потому что каждого из них с ног до головы окутывали какие-то мудреные одеяния, капюшоны отбрасывали надежную тень на лица. Три осла, навьюченные поклажей, замыкали шествие, а впереди всех двигался человек, голову которого венчал странный головной убор — шишак, к коему был проделан козлиный череп с весьма крупными рогами. Подойдя к вязу, все эти люди встали вокруг него на равном расстоянии друг от друга. Они находились не далее, чем в двадцати шагах от Алуэтты, и она могла отлично видеть и слышать все, что происходило.
Один из людей извлек из-под своих одежд длинный меч и, приставив его к груди рядом стоящего, спросил низким басом:
— Откуда ты пришел?
— Я пришел из страны мрака, называемой Туле, — отвечал рядом стоящий, и Алуэтта узнала голос своего любовника.
Итак один из этих людей был ей уже известен — Жан де Жизор.
— Куда же идешь ты? — спросил бас.
— Я иду на восток и ищу страну света, — отвечал Жан.
— Что несешь ты и с чем хочешь явиться в страну света?
— Я несу всю полноту любви и все совершенство веры.
— Кто может поручиться за тебя и назвать твое имя?
— Я могу поручиться за него и назвать его имя, — прозвучал низкий и довольно красивый женский голос. — Я, проводница душ Морригана, поручусь за него. А зовут его отныне Озорник Жанико, и будет у него два лица, как у Януса.
— Освободите Озорника Жанико и проводницу душ Морригану для совершения обряда, — приказал человек с козлиным черепом на голове, и сразу несколько собравшихся бросились исполнять его приказ. Они воткнули свои длинные свечи в землю (а каждая свеча была вставлена в чашу, имеющую на днище острие), подбежали к Жану и той, что назвалась Морриганой, и довольно быстро сорвали с них одеяния. Алуэтта вздрогнула — и Жан, и длинноволосая брюнетка Морригана оказались совершенно нагими.
Прочие собравшиеся также воткнули свои свечи в землю; Морригане подали солонку, и она обильно посыпала голого Жана солью, будто собираясь поужинать им; затем ей подали монету, которую она вставила Жану в зубы и велела держать, а сама, взяв его за руку, повела вдоль круга собравшихся, и каждый стегал ее и его ремнями, и причем, не сказать, чтобы очень ласково. Обойдя круг, Морригана подвела «Озорника Жанико» к человеку с козлиным черепом, тот вылил на него стакан воды, затем возжег кадило и обкурил его ладаном. После этого он поставил жизорского сеньора на колени и велел повторять за собой следующую клятву:
— Я, Озорник Жанико, желая видеть благодать бога, несущего свет, по собственной своей воле клянусь всегда хранить в тайне свое участие в сегодняшнем ковене. Обещаю любить и хранить верность всем остальным участникам ковена и делать все, чтобы им было хорошо сегодня и всегда. Во всем этом я клянусь своей жизнью, и пусть силы, с которыми я вступаю во взаимодействие, обрушатся на меня, если я нарушу свою торжественную клятву. Да будет так!
Тут Морригана поднесла какую-то книгу, вписала туда что-то, уколола Жана иголкой и, взяв капельку крови, перенесла ее тоже в книгу, и в книгу же бросила прядь волос, состриженных с головы Жана. После этого она взяла жемчужное ожерелье и надела его на шею Озорнику Жанико, он встал с колен, а Морригана вскочила ему на спину и поскакала верхом на Жане вдоль круга собравшихся. Тем временем еще одна женщина полностью обнажилась, и когда исполняющий роль лошадки Жан обскакал круг полностью, она выступила ему навстречу со словами:
— Поздравляю тебя, Озорник Жанико, и приветствую. Я — Великая Матерь, которую люди именуют по разному — Артемидой и Афродитой, Астартой и Мелузиной, но сегодня я буду Дионой. Юношей и девушек Лакедемона приносили на заклание к моему алтарю. Каждый месяц при полной луне собирайтесь в месте тайном служить мне службу, ибо я царица колдовства и магии. И в знак того, что, поклоняясь мне, вы станете по-настоящему свободными, обнажайтесь, пойте, пируйте, танцуйте и совокупляйтесь под музыку. Воздавайте хвалу мне, ибо я богиня добрая и, отнимая у вас безрадостную веру в жестокого Бога, создавшего рай и ад, я дарю вам земную радость, а когда помрете, сладость моя снизойдет на вас, и вы почувствуете мир и покой. И я не требую от вас никаких других жертв, кроме веселья и радости, и плотской любви друг к другу. Я — мать жизни и моя любовь проливается на вас и на эту землю, которой вы касаетесь босыми ступнями.
