Опять они за свое. Я взял мужика за плечи, силком посадил на стул. Дрожа от страха, он просипел:

— Скажи ты ей, что нельзя драться-то.

— За две недели я уже третий раз приезжаю. Вам надо найти способ жить в мире, без мордобоя, не швыряя друг в дружку утюги да аквариумы. В противном случае я буду вынужден прислать социального работника, он вам тут новый порядок наведет.

— Нам новый порядок ни к чему! — взвизгнула жена.

— Да неужели?

Я сел, посмотрел на них. Толку не будет, что бы я ни говорил и ни делал. Тупо выслушают мои нравоучения, а едва я выйду за дверь, опять примутся за старое. Ревность не имеет возрастного ценза. Однажды мне пришлось разбираться с девяностолетним Ромео, который, прячась в кустах, подглядывал в окошко за своей семнадцатилетней избранницей. Я не возьмусь утверждать, что любовь тут ни при чем. А что это противно и смешно, роли не играет. Я покосился на стену. Хозяйка повесила там свою вышивку — образцом ей послужила картина «Читающий мужчина». Вышито плохо, вкривь и вкось, сразу и не поймешь, что это такое.

Я все сидел, глядел на вышивку и чувствовал, что больше не могу. Не хочу ни уговаривать их, ни грозить, ни упрашивать. Пускай дерутся, пускай убивают друг друга. Я встал.

— Ладно. Как хотите, так и живите.

Они переглянулись и опять уставились на меня.

— Будьте здоровы! — сказал я.

— Погоди маленько, — растерянно пробормотала хозяйка.

Я открыл дверь.

— Выходит, ты не… — нерешительно начала она, замолчала и махнула рукой.

— Можете поубивать друг друга. Вам ведь этого хочется, — сказал я, вышел на улицу, сел в машину. Мне и самому не раз этого хотелось. Взгляд скользнул по складной сушилке для белья, которая со скрипом поворачивалась на ветру. Они жили на горе, в дачном поселке. Жили много лет, в одном и том же домишке. Все-таки что-то со мной неладно: ни до чего мне нет дела, вон еще и разрешил им поубивать друг друга, — это меня тревожило, не давало сосредоточиться. Причем уже не первый раз за последнее время.

Они глядели в окно. Наверняка решили, что я припас для них кое-что похуже нового порядка от социального ведомства. И вдруг до меня дошло: они же до смерти боятся, как бы я не разлучил их насовсем. Страшней беды не придумаешь. На кого им орать, на кого кидаться с кулаками, если я отправлю их в разные места?

Я включил мотор, поехал через поселок. Пусто, ни души. Через несколько сотен метров ниже по склону дорога разветвлялась. В Мелхус надо ехать прямо. Вторая дорога вела в Рёлдал и дальше, к озеру. Вообще-то мне пора в полицейское управление. В Народном доме назначено совещание кризисного центра, я должен подготовиться, прикинуть, что надо сделать, куда размещать людей. Но, как я уже говорил, мне было на все наплевать, вот я и передумал, свернул налево, в сторону Рёлдала. Смотреть там особо не на что, просто я решил сделать крюк. Машина спокойно катила вниз, через редкий ельник, мимо заштатного собачьего питомника, по холмам к поселку. В Рёлдале я поехал вдоль реки, которая тоже здорово поднялась. Апатия не отступала, и мысль о разговорах с другими вызывала у меня отвращение, поэтому я отключил радиосвязь с управлением и стал смотреть на воду. Вздувшийся поток тащил прочь большущие деревья, фонарные столбы, какие-то мелкие вещи из сеновалов и сараев. Вот и центр поселка. Впереди был мост через один из притоков Рёлдалсэльвы, и я надеялся, что его не снесло. Перед мостом река петлей выгибалась в сторону пруда, расположенного за шоссе. Проехав поворот, я увидел, что река затопила дорогу и слилась с прудом. Примерно пятидесятиметровый участок ушел под воду, но проехать можно, глубина небольшая. Я сбросил скорость, тихонько повел машину к затопленному месту и тут вдруг вижу: в пруду, метрах в двадцати от берега, плавает «форд-эскорт». А у воды топчутся несколько человек, кричат, машут руками. Съезжаю на обочину, выхожу из машины. «Форд» в воде медленно поворачивается, вот-вот ко дну пойдет. Люди — две женщины и двое мужчин — кричат кому-то в машине, чтобы он поскорей из нее выбирался. Потом одна из женщин замечает меня. Я спускаюсь к ним, спрашиваю:

— Что здесь происходит?

— Там мой отец! Он старый, не заметил, что река разлилась. Машина у него пошла юзом и свалилась в воду, а теперь он не может выбраться, — в отчаянии лопочет женщина.

— Вы аккурат вовремя подоспели, — говорит один из мужчин.

Они смотрят на меня так, словно всё уже в порядке. Не будь на мне формы, тут бы царила полная паника. Двое взрослых мужиков — и ни один, как я погляжу, ничего не предпринял, чтобы помочь старику. Мне, конечно, неохота лезть в ледяную воду, но багажник «форда» начинает погружаться, и я иду к своей машине, включаю рацию, вызываю «скорую». Но «скорых» нет, все в разгоне. Стою и думаю: может, сесть за руль и уехать? Нет, не могу. Снимаю тужурку, опять спускаюсь на берег, прохожу мимо этой четверки — в воду.

Плыву к «форду», взбираюсь на капот.

Старик в машине пытается открыть дверцу, что рядом с водительским местом. Я стучу по лобовому стеклу. Старик озирается по сторонам, явно не понимая, откуда идет звук. Стучу снова, кричу. Теперь он видит меня. На нем большие квадратные очки, лицо растерянное. В провинции полно таких типов. Глухие, подслеповатые, а то и вовсе в маразме, они на перекрестках сворачивают не в ту сторону, на железнодорожных переездах застревают или включают не ту скорость. Он щурится под очками, наклоняется к дверце, дергает ручку. И тут я вижу: все дверцы заперты изнутри, заблокированы запорными кнопками. Сызнова стучу. Он глядит на меня. Я показываю на ближайшую к нему кнопку. Старикан таращит глаза на кнопку, потом опять на меня. Не понимает, в чем дело. Внезапно слышится громкое бульканье. Торчавший из воды капот начинает погружаться. Соскользнув в воду, подплываю к водительской дверце, берусь за ручку, дергаю изо всех сил. Не выходит. Замок заблокирован, а старикан по-прежнему не понимает, в чем дело. От холода у меня сводит икры и бедро. Выпускаю ручку, плыву к берегу. Дочь старика топчется у воды.

— Почему он не выходит? — жалобным, гнусавым голосом спрашивает она.

— Дверцы заблокировал и не хочет отпирать, — отвечаю я.

— Открой дверцы! — кричит она.

Я пытаюсь размять икры и ляжки.

— Почему вы его бросили? — вопит она.

— Ноги свело. — Я изо всех сил мну мышцы, бью по ним ребром ладони.

— Вы не можете все бросить. Плывите к нему! — кричит женщина.

Багажник вынырнул, капот ушел под воду и продолжает погружаться. Перепуганная женщина мечется по берегу, требует, чтобы я плыл к машине. Толкает меня.

— Погодите минутку! — Я отчаянно стараюсь снять судорогу.

— Вы не имеете права бросить его там!

Отупевший и насквозь промерзший я опять лезу в воду, плыву. Он по-прежнему теребит дверь. Уму непостижимо! Во мне вскипает злость на слабоумного старикана — так бы и врезал ему! Приподнявшись, заглядываю внутрь — он уже по колено в воде, стучу по стеклу, ору, что надо снять блокировку, но старикан только щурит глаза под толстыми очками, недоуменно пялится на меня, теребит дверь. Я заношу локоть, чтобы выбить ветровое стекло.

И тут «форд» резко погружается.

Я теряю равновесие, опрокидываюсь на спину, барахтаюсь, вижу, что из воды торчит только задний бампер, ныряю, плыву к водительской дверце, кое-как различаю кузов, бью по стеклу. Без толку, не поддается. Выныриваю совершенно закоченевший, слышу крики на берегу. Ноги вот-вот снова сведет судорогой, и я решаю прекратить попытки. Все равно уже поздно. В такой холодной воде старик продержится разве что несколько секунд. Я по-прежнему сбоку от «форда», как вдруг ноги что-то задевают. Опускаю лицо в воду, различаю у дверцы какое-то существо и ныряю. Водительская дверца открыта, старикан почти вывалился наружу, корпус безжизненно висит в воде, ноги внутри. Хватаю его, тащу, чувствую, как ляжку сводит мучительная судорога, бултыхаю ногами, чтобы всплыть. Я слишком долго пробыл под водой, и меня одолевала слабость, но вынырнуть все же удалось. Ноги скованы судорогой. Боль жуткая, но я кое-как плыву и старика тащу с собой. Наконец нащупываю дно, ковыляю к берегу, выволакиваю старика на сушу, будто мешок, падаю на четвереньки, слышу крик его дочери: