Иногда, находясь в компании своих товарищей, юношей или девушек, Пьер был вынужден стыдиться своей одежды, своей ограниченности в средствах, и больше всего ему было стыдно из-за того, что он испытывал этот стыд. Он думал о родителях, об усилиях, приложенных ими, чтобы он мог учиться в Париже, о том, что они всегда значили для него, и упрекал себя за свою слабость, за чувство неполноценности, невозможность ни выдающимися способностями, ни особыми заслугами привлечь взгляды окружающих его девочек, думающих уже о поисках мужа, который дал бы им возможность продолжать жить в этой роскоши, к которой они здесь привыкли. И потому он сбегал от них, возвращался в свою комнату под крышей и работал всю ночь, уверяя себя, что сможет подняться по этой горе, возвышающейся перед ним.

Однажды он все же заметил мальчика, очень похожего на него и так же избегавшего посиделок в кафе: его звали Бернар Ф., и он, кажется, приехал из провинции и не принимал участия в разговорах в коридорах лицея или классных комнатах. Однажды после занятий они вдвоем остались на тротуаре и немного прошлись до улицы Кюжас, по направлению к Пантеону.

— Где ты живешь? — спросил его Пьер.

— На улице Арен, — ответил юноша. — Со стороны математического корпуса Жюсье.

— Это далеко?

— Нет, всего в четверти часа ходьбы.

— Ты ходишь через площадь возле Пантеона?

— Да, могу пройти и так.

— Я тоже, — обрадовался Пьер. — Я живу на улице По-де-Фер. Она расположена перпендикулярно улице Муфтар.

И он добавил, почувствовав, что может довериться Бернару:

— Не самая ужасная улица, но в пансионате условия были лучше.

— У меня та же ситуация.

Скоро они вышли на площадь возле Пантеона, размеры и величие которой невероятно угнетали их, и в момент расставания Пьер спросил:

— Откуда ты приехал?

— Из Шартреза. Моя мать — учительница.

— А твой отец? — спросил Пьер и тут же пожалел об этом.

— Он умер.

— Прости, пожалуйста, — попросил Пьер.

— Ничего, я уже смирился.

Теплый воздух, подувший неизвестно откуда, дохнул на площадь, дойдя до самых отдаленных уголков, принося запах листвы. Казалось, Бернар так же обрадовался ветру, как и Пьер. Одному надо было идти направо, второму — налево, но они все не решались расстаться.

— Что ты делаешь по субботам? — спросил Пьер.

— Занимаюсь.

— А по воскресеньям?

— Тоже занимаюсь.

— Ты никогда не ходишь гулять?

— Нет.

— Я тоже не выхожу.

Получая сдержанные ответы однокурсника на свои вопросы, Пьер спросил, не встретиться ли им на следующий день, в воскресенье, чтобы познакомиться.

— Если ты хочешь, — ответил Бернар.

— Мы пройдемся по набережной.

— Договорились.

Пьеру казалось, что в голосе нового товарища прозвучало нетерпение, и, направляясь в свою комнату под крышей, он не сомневался, что ему удалось найти союзника для предстоящего боя.

В этом октябре, шуршащем листьями на заднем дворе школы Марсель-Бертело в самом сердце Тюля, Шарлю и Матильде казалось, что они попали в другой мир. Они наконец переехали в префектуру департамента, в настоящий большой город, ярусами расположенный на холмах с обеих сторон возвышенности над рекой Коррез. Это был шумный рабочий город, раскинувшийся вдоль двух основных улиц, поднимающийся на севере к плоскогорью и выходящий в огромные долины.

Шарль согласился на должность директора школы, ответственного за все начальные классы: от подготовительного до третьего. Матильда преподавала в смешанном первом и втором классах, но она также могла получить должность управляющего в одной из многочисленных школ города со следующего учебного года. Именно это обстоятельство побудило Шарля принять продвижение по службе после беседы с инспектором академии, не давшим ему никакого определенного обещания, но намекнувшим, что все так и будет. Жак был записан в технический лицей, чтобы получить диплом о среднем специальном образовании, но ему не нравилось жить в этом слишком большом для него городе. Он сожалел, что пришлось оставить Аржанта, Пюльубьер, деревню, леса, и не проявлял особого рвения в занятиях.

С самого начала первого учебного года на должности директора Шарль смог быстро понять объем своих новых обязанностей. У него значительно увеличилось количество рабочего времени. Помимо занятий в третьем классе необходимо было устраивать собрания с коллегами, и некоторые из них, старше его, не считали Шарля достойным внимания. Но особенно тяжело приходилось с родителями учеников — выслушивать их требования, но не уступать им, или соглашаться с тем, от чего он не мог отказаться без вовлечения в разбирательства управляющих академией, всегда держащих ухо востро. Он быстро понял, где может торговаться, а где рисковать было нельзя: никогда не следовало соглашаться переводить ученика в другой класс, если родителям не нравился преподаватель, но переводить его без колебаний, если учитель или учительница не могли справиться с трудностями, возникшими у ребенка. Не уступать в вопросах дисциплины, никогда наотрез не отказываться от вмешательства академии, помогать коллегам при возникновении сложностей, очень ненавязчиво внедрять изменения в программу, дипломатично, но никогда не уступая в главном, улаживать конфликтные ситуации.

Матильда помогала мужу как только могла и таким образом осваивала обязанности, которые в скором времени могли лечь и на ее плечи. Но главным ее планом на текущий год было развитие организации по планированию семьи, созданной в конце пятидесятых годов. Это был ее способ сражаться за то, чтобы женщинам никогда не пришлось пережить тот ужас, с которым она недавно столкнулась. Эта одержимость немного беспокоила Шарля, он знал, насколько безупречной должна была оставаться школьная учительница, а именно: никогда ни в чем не выделяться помимо своей работы, но он также понимал, что бесполезно пытаться помешать жене, если она что-либо задумала. Он решил для себя, что однажды ему придется стоять горой за Матильду, что произойдет, несомненно, в ущерб их главным обязанностям перед учениками.

Сегодня после обеда они оба работали в столовой своей квартиры на первом этаже здания с заложенными кирпичом окнами, в глубине маленького дворика. Эта новая квартира была большой, слишком большой для их семьи, но очень старое здание было уже не в лучшем состоянии. В квартире был санитарный узел без душа, отапливалось помещение все еще мазутной печью, и доски деревянного пола местами непрочно держались и прогибались, или свидетельствовали о присутствии термитов. Но разве это было важно? Еще в Ла-Рош Шарль и Матильда свыклись с подобными условиями, работа и миссия, которая была на них возложена, требовали всей их энергии. В тот день, должно быть, около четырех часов пополудни, в их дверь позвонили. Это происходило не так редко, и потому их дверь часто оставалась открытой: по субботам после полудня почти всегда, а иногда и в воскресенье по утрам, и они всегда были готовы к визитам родителей, своих коллег, всех тех, кому требовался совет или поддержка.

— Я открою, — сказал Шарль Матильде. — Не отрывайся.

Он положил свое перо с красными чернилами и спустился по скрипящим под ногами деревянным ступеням. Шарль открыл дверь и был весьма удивлен, увидев на пороге монашку. Однако же ее светлые зеленые глаза кого-то напоминали.

— Ты не узнаешь меня? — произнесла монахиня, и этого оказалось достаточно, чтобы Шарль понял, что эта дама, эта монахиня, была его сестрой Луизой, давно уехавшей в Африку и не присылавшей оттуда никаких вестей.

— Луиза, — произнес он. — Но возможно ли это?

— Я уже два года как постриглась в монахини, — сообщила она. — Я не хотела тебе писать, думала, что ты вряд ли поймешь, и решила приехать поговорить с тобой с глазу на глаз.

И еще добавила странным голосом:

— Меня так сильно удерживали от этого.

Он не ответил, долго рассматривая сестру, не в состоянии произнести ни слова или сделать хоть малейшее движение.