Литмир - Электронная Библиотека

Схватки начались десятого апреля тысяча девятьсот сорок пятого года. Люси, не отходившая от дочери, побежала за акушеркой, которая к двум часам дня помогла Элизе без особых страданий произвести на свет девочку.

— Как ты ее назовешь? — спросила Люси, показывая дочери малышку, лежавшую на руках бабушки с закрытыми глазками.

— Паула, — ответила Элиза. — Мы так хотели с Роланом.

Обе женщины подумали о том, что ребенок уже при рождении был наполовину сиротой. Что ждет Паулу в жизни? Будет ли она страдать? Люси надеялась, что когда-нибудь ее дочь снова выйдет замуж. А пока у матери Паулы была крыша над головой и достаточно средств, чтобы вырастить дочь. Совсем в другом положении была Люси, когда решила не отдавать Элизу после рождения. Теперь они были втроем в залитой солнцем комнате, вместе навсегда — думала Люси, и поэтому еще более сильные вступали в новую жизнь без мужской поддержки.

Стояло ясное прохладное утро восьмого мая тысяча девятьсот сорок пятого года. Раздавался звон колоколов церквей Сен-Винсена, Авеза, Сен-Круа-Ла-Монтаня. Во всех деревнях праздновали окончательное наступление мира, и солнечные лучи играли на влажных от росы листьях деревьев. Конечно, вот уже почти год как во Францию вернулся мир, но никто не мог быть спокоен, пока окончательно не убедится, что ужасы прошлых пяти лет не повторятся снова.

Особенно ждал этого момента Шарль Бартелеми, еще не до конца залечивший тяжелые раны на руках. Восемь месяцев назад он вернулся к отцу, который сильно похудел, к матери, состарившейся за это время, сестре Луизе, все такой же скрытной и преданной, Одилии, которая каждый день ожидала возвращения Эдмона. Матильда вернулась на работу в новом учебном сорок четвертом году, но Шарлю пришлось отказаться: ему нужно было подлечиться и отдохнуть. Он страдал оттого, что не помогает отцу, но держать в руках инструменты пока не мог. Однако своим присутствием он подбадривал родителей и Одилию, вселял в них надежду на долгожданное возвращение Эдмона. Младший сын Франсуа должен был скоро вернуться — теперь все были в этом уверены, ведь четырнадцать дней назад от него пришло письмо.

Когда смолкли колокола, Франсуа и Шарль пошли в каштановую рощу, где уселись друг против друга на поваленных деревьях, чтобы разделить радость этого момента. После нескольких минут молчания Франсуа спросил:

— Как твои руки?

— Лучше.

Франсуа вздохнул.

— К счастью, тебе не придется больше держать в руках лопату.

— Да, но мне нужно заново научиться держать мел.

Франсуа попытался улыбнуться:

— Мел легче лопаты.

Шарль кивнул и улыбнулся в ответ.

В ветвях резвился ветер, еще обдававший зимним холодком.

— Вот Эдмон скоро приедет, — сказал Шарль, уловив в голосе отца некую подавленность.

И его можно было понять — силы Франсуа были на исходе после нескольких лет тяжелой работы в одиночку.

— Твой брат дорого заплатил, — произнес Франсуа.

Шарль покачал головой и ответил:

— Разве есть что-то дороже свободы?

— И все же.

И повторил несколько раз, будто в этих трех словах была сосредоточена вся печаль, с которой он жил с момента ареста сына:

— И все же, все же…

Франсуа вспоминал четыре года своей войны, страдание Алоизы, Эдмона, прожившего пять лет вдалеке от своего дома.

— А ты подумал о тех, кого больше нет? Мы хотя бы живы и вместе.

— Да, — прошептал Франсуа, — живы.

Это прозвучало так, будто он сам не верил в то, что жив.

— Смотри, — сказал Шарль, — почки распускаются.

Франсуа поднял голову и улыбнулся. Из деревни доносился голос: Луиза звала обедать.

— Пойдем, — сказал он Шарлю. — Теперь все у нас пойдет на лад.

Они пошли домой плечо к плечу, подставив лица первым теплым лучам солнца.

После обеда все собрались возле радиоприемника, слушали последние новости, все еще не веря, что кошмар закончился, что Эдмон скоро будет рядом, среди них. Вечером Луиза рассказала, что на площади готовится гулянье, и все отправились туда, чтобы потанцевать вместе с односельчанами под звуки аккордеона. Франсуа танцевал с Алоизой и Одилией, потом присел у деревянной эстрады, чтобы полюбоваться, как танцуют Шарль с Матильдой. Люди пели, окликали друг друга, обнимались… Казалось, они были счастливы всегда, но скольким из них пришлось переживать за своих родных и близких.

Шарль и Матильда, устав кружиться, присели отдохнуть. Счастье, которое в этот момент светилось на их лицах, было соизмеримо со страданиями, которые им пришлось пережить. Чтобы жить дальше, о прошлом нужно забыть. Или хотя бы попытаться сделать это.

Праздник продолжался всю ночь, но Бартелеми ушли в половине первого, овеваемые первым теплым весенним ветерком. Тысячи звезд следили за тем, что происходит на земле, и казалось, даже опустились ниже, чтобы принять участие в праздничных гуляньях, которые охватили все города и деревни Франции.

В конце мая Бартелеми ожидал сюрприз. К ним приехал Матье с Марианной, которую до этого никто не видел, с двумя сыновьями — Виктором и Мартином.

— Мне захотелось отпраздновать победу с вами, пока не началась жатва и сбор винограда, — объяснил Матье свой неожиданный приезд.

У него был счастливый и здоровый вид, но Франсуа никак не мог привыкнуть к тому, что у брата нет одной руки. Матье же, казалось, вовсе не обращал на это внимания. Он так проворно стал помогать брату, что было видно: он прекрасно научился компенсировать свой недостаток.

Поскольку в доме все разместиться не смогли, Шарль решил уехать в Уссель к Матильде, а Одилия отправилась погостить к родителям. Люси узнала о визите брата из письма, которое тот прислал ей в Париж за несколько дней до приезда. Она ответила, что не уверена, сможет ли оставить дочь и внучку, но обещала постараться приехать. Днем Марианна помогала Алоизе и Люси по хозяйству, вместе они следили за мальчишками, привыкшими свободно бегать возле дома, за которыми нужен был глаз да глаз. Матье и Франсуа снова обрели единство, которое было между ними с детства и которое они со временем не потеряли. Они не могли удержаться, чтобы не вспомнить о родном Праделе, о детстве, которое невозможно забыть, о том, что пережили они на долгой дороге жизни.

Матье говорил без умолку, наверное, оттого, что жил далеко от мест, которые навевают все эти воспоминания. «А помнишь…» — говорил он всякий раз, вспоминая какой-то случай, слово, сказанное отцом или матерью, обыск первого января тысяча девятисотого года, восхитительное платье, полученное как-то их матерью в подарок, августовский праздник, — все то, что вызывало у Франсуа прилив счастья и наполняло его душу солнечным светом. В эти минуты он забывал о своей усталости, о страданиях в годы войны, о том, что чувствовал себя загнанной лошадью, которая может околеть, если пробежит еще пару верст. Как-то вечером он поделился этой мыслью с Матье, на что брат ответил:

— Не выдумывай! Тебе всего пятьдесят три!

Франсуа рассказал брату обо всем, что ему пришлось пережить: о пятилетнем отсутствии Эдмона, об изнурительном труде, о полицаях в доме, об аресте Шарля… Тут Матье понял, чем на самом деле была для его родных война, в то время как он в Алжире не испытывал никаких лишений.

— Иногда я жалею, что живу так далеко от тебя, — сказал Матье. — Если бы я был рядом, я бы тебе помог.

— Вернется Эдмон. Надеюсь, что он не задержится. Шарль не в состоянии держать инструменты. Ты видел его руки?

— Да, видел.

Руки сына постоянно были у Франсуа перед глазами: пальцы не сжимались, ногти отрастали из ужасных на вид складок кожи, образовавшихся на кончиках пальцев. Ладони растрескались и начинали кровоточить каждый раз, когда Шарль слишком долго держал в руках инструменты. Видеть это для Франсуа было настоящей пыткой, и он предпочел бы, чтобы сын пошел работать в школу, а не остался помогать ему.

— Будто мы с тобой мало заплатили в четырнадцатом, — говорил Матье, приходя в ярость. — У меня война забрала одну руку, ему — покалечила обе.

22
{"b":"256575","o":1}