– Ну? – спросила дамочка, окинув меня убийственным взглядом.

Похоже, она чего-то ждала. Скорее всего, подробного рассказа о делах дракона. Вот только, как говорится в фильмах, каждое сказанное слово могло быть использовано против меня, поэтому я выдал следующее:

– Послушайте, – плохо пытаясь скрыть страх, промямлил я, а было страшно до усрачки, – я понимаю, что вы – люди серьёзные, и скажу всё, что нужно, только скажите, что рассказывать.

– То есть ты готов рассказать всё?

– Совершенно верно.

– Вот только всё, что ты можешь рассказать, я и так знаю.

– Тогда чего вы от меня хотите?

– Чего я хочу, Тварь! – рявкнула она, ткнув меня ногой в грудь. Я упал вместе со стулом. – Я хочу, – продолжила она, поставив ногу на моё лицо так, что острый каблук упирался в кадык, – чтобы ты понял, мразь, что я могу сделать с тобой всё, что захочу, и только от того, насколько хорошо будешь повиноваться, зависит твоя судьба.

– Я понимаю, – пробормотал я в подошву туфли.

– Очень хорошо, что понимаешь, – сказала она, возвращаясь к столу, – а раз так, я хочу, чтобы для начала ты поцеловал мои туфли. Или предпочитаешь, чтобы я ошпарила кипятком твои яйца?

– Не надо кипятка, – взмолился я, чувствуя, что она не шутит, – я согласен целовать туфли.

– Согласен? Да ты, сука, должен умолять об этом одолжении!

– Пожалуйста, умоляю, позвольте поцеловать ваши туфли!

– Ладно уж, целуй.

– Но я не дотягиваюсь.

– А ты дотянись.

– Как?

– А ты ползи, извивайся со стулом.

И я принялся извиваться. Сначала у меня ничего не получалось, но постепенно я приловчился, и вскоре смог подползти на нужное расстояние к её туфлям и принялся их облизывать. Она же поочередно подставляла мне верх, подошвы, каблуки…

И вот, целуя туфли, я поймал себя на том, что мне это нравится, что меня это жутко возбуждает, и что, несмотря на страх и унижение, а может благодаря им, я испытываю офигенный кайф. Я был готов бесконечно долго целовать её туфли, но она решила, что для первого раза достаточно, и убрала ноги от моего лица.

– О, да ты в восторге! – насмешливо сказала она, заметив мою эрекцию. – Скажи, тебе понравилось? Только не смей врать!

– Это чудесно, – признался я.

– Видишь, я действительно сделала тебе одолжение, позволив слизать пыль с подошв.

– Вы правы, – согласился я.

– И ты не хочешь меня поблагодарить?

– Спасибо, – пробормотал я, окончательно чувствуя себя идиотом.

– То-то же, – она усмехнулась. – Ладно, теперь застолбим территорию, и можешь быть свободным.

Сказав это, она ударом ноги перевернула стул так, что я вновь оказался на спине, затем сняла трусики, и, присев над моим лицом, начала ссать. И – какой ужас! – это мне тоже понравилось, и пока горячая струя заливала лицо, по телу прокатилась волна блаженства. Я кончил, испытав сильнейшее удовольствие и не менее сильную фрустрацию.

Поссав, она вытерлась трусами и небрежно бросила мне в лицо, но промахнулась. Затем вытерла об меня туфли, на которые попали брызги.

– О, да ты приплыл, – констатировала она, заметив мокрое пятно на штанах. – Теперь ты принадлежишь мне.

И это было правдой. Я действительно принадлежал ей, и ничего не мог с этим поделать. Прикажи она сунуть руку в кипяток, я бы выполнил, не задумываясь. Таков был результат её действий и слов.

Достав из ящика стола нож, она разрезала скотч.

– Пойдём, я покажу твою комнату, – приказал она.

Мы вышли из «пыточной», прошли по коридору и остановились перед одной из множества одинаковых дверей без каких-либо номеров или табличек.

– Входи, – сказала она, распахнув незапертую дверь, – располагайся. Можешь пользоваться всем, что найдёшь.

Комната оказалась размером чуть больше вагонного купе. Кроме узкой кровати там был стул с аккуратно сложенной одеждой, и тумбочка. И ещё раздвижная дверь, которую я принял за дверь встроенного шкафа. Открыв её, я обнаружил ванную с ванной и унитазом. В углу стояла картонная коробка, большие буквы на которой гласили: «Для грязной одежды и обуви».

Раздевшись, я бросил в коробку своё тряпье, и забрался в ванну. Набирать воды не стал, а просто лёг и пустил воду из душа.

Я был… Во время мужского анального секса, за счёт стимуляции членом активного партнёра предстательной железы пассивного, у последнего наступает семяизвержение. И если половой акт длится достаточно долго, наступает у всех – такова физиология человеческого тела, не имеющая ничего общего с сексуальной ориентацией. Так вот, именно семяизвержение является наиболее психотравмирующим фактором для многих гетеросексуальных мужчин, подвергшихся сексуальному насилию, и считающих гомосексуализм злом. «Если я кончил, значит, мне это понравилось, а раз так, то я – пидор!» – думают они, и подобное «открытие», не имеющее ничего общего с реальным положением дел, толкает многих на самоубийство.

Я был не настолько шокирован, чтобы думать о смерти, но происшедшее полностью разрушило картину моего «я».

Я никогда не был ханжой или пуританином, и считал единственным сексуальным извращением возведенное в принцип целомудрие. Во время сексуальных игр я совершенно свободно могу и туфли женщине поцеловать; а если она мне нравится очень сильно, позволю, если ей захочется, умыть меня мочой; соглашусь я и в садо-мазо сыграть, и ещё на разные штучки. Но ключевым моментом во всех случаях будет любовная игра.

То же, что проделала со мной она, не было игрой. Она смешала меня с говном, и мне понравилось. Я тащился от того, что превращался в ничтожество, причём именно тащился, а не вынужденно подчинялся обстоятельствам, чтобы избежать пыток, увечий и смерти. Вернее, страх тоже играл свою роль, но в самом начале. Позднее измывательства действительно стали для меня одолжением.

А ведь её поведение было не простым измывательством, ритуалом превращения меня в вещь или раба. Благодаря спектаклю она показала мне мою сущность с такой стороны, о которой я не мог подумать. Она продемонстрировала мне меня, и в этом отношении действительно сделала огромнейшее одолжение. А теперь всё следовало каким-то образом проглотить, свыкнуться, принять, как часть своей природы. Но как это сделать?

Вопрос остался без ответа. Помедитировав вдоволь в ванне, я вымылся под душем, вытерся кем-то приготовленным полотенцем, и перешёл в комнату.

Там меня ждали трусы, футболка, джинсы, носки и кроссовки. Всё новое.

– Ну что, неплохо, – решил я.

Я надел трусы, футболку и лёг в кровать. Дверь была открыта, но мысль о том, чтобы уйти без разрешения, не могла прийти мне в голову.

– Это всё хуйня, – сказал я себе, подытоживая мысли, – по сравнению со строительством узкоколейки – сущий пустяк.

После чего я завалился спать.

– Слышишь колокол? – спросил дракон.

До вопроса я ничего не слышал, но, задав его, дракон заставил прислушаться, и я услышал едва уловимый колокольный звон.

– На самом деле колокол – это камертон, указывающий, какой звук должна издавать голова истинного христианина в случае удара по ней, – продолжил он, убедившись, что я услышал.

Он хотел ещё что-то добавить, но колокольный звон стал непереносимо громким, и я проснулся… от надрывных воплей телефона. Пока я соображал, откуда в камере-келье телефон, до меня дошло, что лежу я в своей постели, у себя дома, раздетый; что одежда лежит аккуратно сложенная на стуле, что…

Неужели это сон? – до конца не веря такому счастью, подумал я. Чтобы окончательно развеять сомнения, я бросился к зеркалу. Моё тело было чистым. Никаких побоев, никаких царапин не оказалось.

– Слава богу! – сказал я, и вздохнул с облегчением.

И только потом вспомнил про продолжающий надрываться телефон.

– У тебя что, еврейская суббота? – услышал я в трубке недовольный голос дракона.

– В смысле? – не понял я.

– Они по субботам трубку не берут. Не знал, что ли?