Конрад выступил вперёд и как бы заслонил Анну своим рыхлым телом. Оставшиеся на месте матёрые мужики истолковали это по-своему. Они отвлеклись от созерцания боя и молча стали надвигаться на островитян, смыкая кольцо.

Тут только до Конрада допёрло, как люто, окаянно, злобно ненавидят его все мужики в посёлке. Не только за то, что не квасит, не киряет, не бухает с ними, не знается с ними, не беседует с ними о политике – нет, ещё и за то, что он, длиннобородое и толстобрюхое пугало, состоит в ёбарях у самой красивой женщины посёлка, а то и всего мира. Причём вдвойне обидно, что в этом пункте окрестные мужики безбожно заблуждались и тыкали пальцем в небо… И стало ясно, что сейчас его, пользуясь обрядовым случаем, будут бить, колотить, увечить, контрапупить, убивать, шмалять – как самцы самца, как волки шакала, как свояки чужака. Но Конрад вдруг словно хватанул лёгкими избыток воздуха. Он свирепо выпятил грудь, яро выпучил глаза и крепко сжал кулаки, готовясь шагнуть навстречу врагу. Что-то вроде пламени полыхнуло меж его стиснутых зубов и что-то вроде дыма заструилось из ноздрей. Неизвестно, что случилось бы в последующее мгновение, если бы внутри кольца вдруг не возник Поручик, решительный и расстёгнутый, с пистолетом в руке. Другой рукой он быстро схватил Анну за талию, а первой рукой нажал на спусковой крючок, командным голосом зверски вопияв:

– Куд-да? Назад! Моя женщина! Мой друг! Всех погашу!

Звук выстрела и зрелище отважного вожака, прильнувшего к своей добыче, не враз остановили мужиков – по инерции те ещё насели на Конрада, и он получил знатный тычок под микитки, но роль, которую не сыграл первый выстрел, сыграл второй – над самыми головами раздухарившегося мужичья. Мужичьё окстилось и охолонуло. Поручик мигом отпустил Анну, в два прыжка выдернул Конрада из разомкнувшегося кольца, и продолжая грозить револьвером, пролаял толпе:

– Он же юродивый Христа ради! Грешно юродивых обижать!

Мужики не верили ни в Христа, ни в чёрта, да и не все знали, кто такой «юродивый», и вооружены многие из них были не хуже Поручика, но грозный начальственный окрик произвёл надлежащее впечатление. Конрад успел шепнуть на ухо спасителю «Спасибо!», а тот всё не унимался:

– Чего встали, козлы? Идите вон, жмуриков подбирайте!

Молодёжная драка уже перевалила экватор. В чистом поле осталось лежать шесть или семь человек – некоторые слабо шевелились и даже пытались подняться, некоторые уже совсем не шевелились, и снег около них клюквенно рдел. Местные теснили пришлых к оврагу, что неудивительно – преимущество «своего поля» ещё никто не отменял.

И в это время послышалось нарастающее, крепнущее «Уррраааа!» и недружные, вразнобой, залпы – то зрелые мужички, которых было обломали с праздничным кровопийством, дружно кинулись молодым на подмогу.

Тут же образовалась противоположная партия из таких же точно тридцати-, сорока- и пятидесятилетних гостей праздника, прибывших издалека – на снег полетели зипуны, армяки, шапки – новая стенка навалилась на новую стенку, коса на камень, шило на мыло.

Бой вспыхнул с новой силой и с новым остервенением. Прибывшие с мужьями бабы – местные и неместные – сбившись в кучки, истошно голосили, на чём свет стоит – благим матом, а кто и не благим, поддерживая своих бойцов, посылая проклятья супостатам. Заливалась уже не одна, а целый квинтет гармошек, разъяряя и распаляя присутствующих лихими «скобарями» – при этом гармонисты умудрялись пикироваться друг с другом и амплитудно пинаться ногами.

Поручик с полминуты взирал на происходящее и непринуждённо жонглировал пистолетом. Потом он сказал Анне и Конраду:

– Пойдёмте отсюда, мы свою миссию выполнили. Не приведи Бог, шальная пуля залепит. Уходим!

И бросив столы с недосъеденной снедью, Анна и Конрад засеменили вслед за широко расставляющим ноги по снегу Поручиком. Тот не оглядывался, словно за его спиной не бушевала кровавая битва и не валился наземь отработанный человеческий материал. Анна же и Конрад оглядывались то и дело – одна с любопытством и с недовольством, что её лишили зрелища, другой – с опаской и неверием, что очередной конец благополучно миновал. За троицей никто не следовал – всем была интересна развязка боя. Среди публики лишь одна часть оставалась безучастной и бесстрастной – то были полицейские, подчинённые Поручика, которым было изначально приказано дожидаться финала праздника.

– Вот зачем в сволочных деревнях гармошка, – бормотал сквозь зубы Поручик, совершенно не заботясь о том, слышат ли его Анна с Конрадом. – Вы-то думали, для того, чтобы тешить бабушек на завалинках, чтобы те свою молодость вспоминали? Или для удалых плясок пейзанских парней с пасторальными дéвицами? Читайте исследование Рёмер и Цитлова о феномене «праздничной драки». В совковые времена оно засекречено было, а нынче Рёмер с Цитловом на Лазурном берегу отогреваются, официантами там работают, а их теории на фиг никому не нужны, практика куда богаче и увлекательней.

Остаток дня провели втроём в поселковой рюмочной, где в этот вечер было на удивление пусто и потому даже где-то уютно. Потребляли обычный для этого заведения рацион – палёную водку с чёрным хлебом, причём даже Конрад водку пил исправно, не нудодствовал. Говорили мало, всё больше молчали. Вечером прямо в рюмочную пришли полицейский капрал и врачиха из медсанчасти, которую Конрад видел в день смерти Профессора. Они сухо доложили статистику весёлого сельского праздника – четыре трупа, пять полутрупов, тридцать шесть обратившихся за амбулаторной помощью. Всё шло по плану, контрольные цифры не были превышены. Поручик поблагодарил подчинённых за службу и велел хозяину рюмочной налить им также по стопке. После этого Конрад и Анна сразу пошли домой, причём Анне пришлось следить, чтобы Конрад не сделал неверный шаг и не свалился в придорожную канаву.

Конрад изрядно поднабрался, теперь у него резко резало желудок. Он почти стонал.

Анна дала ему на ночь травяной настой, но полегчало ему ещё не скоро. Всю ночь он кряхтел, кашлял и беспрестанно повторял в подушку:

– Вот вам и традиции предков… Х-хороши… Страна в-вечного негридо…

Так бормотал Конрад. Но перед глазами его рисовалось другое.

Бруствер… бункер… блиндаж… походный шатёр…

Балаганные шатры свернулись.

Кровь на снегу. С понтом клубника с молоком.

Традиция многоцветна. Но её остов кровав.

И Остров кровав.

Не чурайся крови, Конрад. Раз увлекаться – так кровопусканием и кровохарканьем.

Или скажем так: прежде чем нахаркаться собственной кровищей, напусти порцию кровищи вражеской. Вот только как? Ты же бить человека не умеешь – только тыкать как баба. И стрелять не обучен – тебе автомат не доверяли. Длань твою карающую любой салажонок шутя перехватит. Перехватит и переломит.

Да в том ли дело? Мирный ты очень. Не хочется тебе умыться кровью врага. А враг, между прочим, только для того и прёт на тебя, чтобы омыть тебя с головы до ног. Он же знает, что твоей жижей не насытишься. Он тебе свою жидкость благородную преподносит. А ты не хочешь – брезгуешь.

А ты захоти. Захоти поддеть кишки врага ножиком, сустав – разрывной пулей, мозги – снарядом, чтобы брызнули по странам и континентам. Режь, корёжь, дефрагментируй.

Конечно, ты сегодня уже молодечик. В кои-то века – не зассал. Шевельнулось что-то боеготовое. Правда, за твоей спиной были начальство и женщина… да какая женщина! На миру и смерть красна. Но помни – твоя-то смерть красна, а чужая – краснее. Правильно, что ты не ввязался в драку. Замочили бы, как пить дать. Потому что в драку надо лезть с мыслью замочить, а не замочиться.

Но кто же твой вражина, где тот, кого ты мечтаешь насадить на вилы, натянуть на жерло, разорвать на лохмотья? Не знаешь? Знаешь, Конрад. Имя этим вражинам – полноценные люди. Имя им легион. Те, кто не в мыслях, а въяве танцует, рисует, сеет, пашет, строгает, пилит, играет, убивает… а не только умирает – ежесекундно и днесь. Традиционные персонажи, сошедшие со страниц, с полотен, с киноэкранов – привычные всем индивиды, о которых об одних чирикают воробьи, шумят дубравы и ведут рассказ былинники. Они.