Негры вскинули головы.
ф-ф-ф-фью!..
Стрела Бубу сверкнула в воздухе и впилась с левой стороны в шею Пантеры, которая все еще целилась в меня, но тоже смотрела вверх.
ф-ф-ф-фью!
ф-ф-ф-фью!
ф-ф-ф-фью!
Свирепое хрюканье. Шелестящий свист. Протяжные вопли. Смерть. Отравленные стрелы сразили несколько человек. Остальные бросились бежать. С гиком, прыгая с ветки на ветку, с дерева на дерево, пигмеи понеслись им вдогонку.
Одна минута смятения, и все исчезли.
Пигмейский яд убивает быстро. Громкий вопль ужаса… гигантские воины роняют оружие и стоят с бессмысленно распростертыми руками… несколько секунд… тихий стон… мышцы обмякли, руки повисли, колени подломились… статные фигуры бессильно и мягко сползают вниз, как черные матрасы, нелепо украшенные перьями и шкурами. Трава на месте падения не шевелится — людей уже нет, умирают скованные бессилием тела.
Мы одни на поляне. Пантера и я.
Сильная волей женщина сразу же выдернула стрелу из шеи. Яд перестал действовать, но из глубокой рваной раны ударил и судорожно забился фонтан алой крови. По груди потекла широкая маслянистая струя.
Пантера секунды стояла, широко расставив ноги, зажимая рану обеими руками, она в немой ярости пожирала меня глазами, словно желая прыгнуть мне на горло. Она была еще вся в борьбе, вся в порыве.
— Угуру! — бросила она мне в лицо.
Но секунды летели, и пылающий взгляд померк. Без страха, без сожаления. Она уходила из жизни непокоренная, непобежденная. Великая Черная Мать Африки.
Начали подгибаться колени. Раненая выбросила правую руку в сторону, словно оперлась о воздух… медленно развернула гибкий торс, перепоясанный алой атласной лентой… замерла, и в последней величавой пляске смерти подняла лицо к ласковому и розовому небу… прошептала едва слышно «Угуру» и рухнула в пестрые цветы…
Внезапно наступил вечер. Маленькая поляна наполнилась золотисто-розовым сиянием. Все стихло. Не поскупилась Африка на украшение последних мгновений жизни своей верной дочери! Великий покой. Нет, нет — минута торжества, потому что эта смерть — только путь к новым боям и победам, пока над Африкой не взойдет иное сияние — сияние свободы и радости. Навеки веков. Навсегда.
Я стоял униженный и подавленный, полный восторга, веры и надежд.
Я знал: они победят несмотря ни на что!
Я не смел приблизиться и осквернить ее смерть своим присутствием. Мои глаза, не отрываясь, смотрели туда, где любовно кивали головками синие и белые цветы, щедро обрызганные горячей кровью.
Одиночная камера Сухановской тюрьмы. 1949 г.
Москва, 1960 г.
Книга третья. РАДОСТЬ ЖИЗНИ
Глава 1. Сокровищница
Сведения о брожении среди туземцев стали известны губернатору еще до того, как ван Эгмонт добрался до фактории. Организованного восстания не было. Сожжение и разграбление факторий в приграничных областях колонии разрозненными группами жителей лесных деревень было делом обычным. Деревни сжигались, тех, кто остался и не убежал вглубь леса, жестоко наказывали, фактории отстраивали заново. Все шло давно налаженным порядком. Ничего особенного.
Сроки выхода из леса экспедиции уже были на исходе, и губернатор, беспокоясь за судьбу своего предприятия, приказал отправить несколько автомашин с солдатами к фактории № 201 и ждать художника.
На другой день после гибели Черной Пантеры Бубу знаками показал ван Эгмонту, что у фактории появились белые люди и какие-то необычные существа. Оро за несколько часов вывел его из леса.
Необычными существами оказались автомашины, на одной из которых художник выехал в Леопольдвилль. Через пару дней ван Эгмонт уже встретился с губернатором.
Правдиво и резко я изложил графу Кабеллю свои впечатления от экспедиции в Итурийские леса. Говорил, чувствуя себя среди страшных призраков, забывая моментами, где я и кто меня слушает. Курчавый затылок Тумбы с приставленным к нему пистолетом был реальнее, чем напомаженная голова губернатора, и о забитом безруком старике рассказывать в золоченом салоне тяжелее, чем где бы то ни было. Швырнув в лицо графу заключительные горькие и грубые слова, я, взволнованный своей обличительной речью, вскочил и, не откланявшись, выбежал вон, хлопнув зеркальной дверью. Скандального следствия, обвинения в убийстве и ареста я не боялся. Хотя со стороны губернатора месть была вполне возможной.
«Черт с ним, пусть делает, что хочет: прохвост получил оплеуху, для начала это уже неплохо. Воображаю, какую он скорчил физиономию, когда за мной с грохотом захлопнулась дверь. У него был взрыв ярости! — с удовольствием думал я. — Разумеется, мне вслед полетели ругательства и бешеный топот тоненьких старческих ножек!»
Каково же было мое изумление, когда на следующий день в мой скромный пансион явился сам личный секретарь господина губернатора и в отменно учтивых выражениях сообщил, что его превосходительство благодарит за доклад и просит, не упуская никаких мелочей, повторить сказанное в письменном виде.
— А пока что, — сообщил чиновник, — его превосходительство дал распоряжение капитану Адрианссенсу арестовать капрала Богарта и препроводить его в Леопольдвилль для строжайшего следствия, а сам капитан получил выговор.
Когда секретарь, расточая улыбки и поклоны, наконец удалился, я оторопело поглядел ему вслед, протяжно свистнул и подтянул брюки, они были куплены в дешевом магазине и по небрежности на размер больше. Ну и дела! Потом еще долго я глядел на дверь, через которую вышел чиновник.
Что за черт… Ничего не понимаю! Вот тебе и колонизатор…
Я долго стоял посреди комнаты и держал себя за нос, что у меня всегда служило признаком напряженной работы мысли. Подвох? Но в чем? Отдал под суд капрала… Непонятно, решительно непонятно. Равнодушие или злобная и мстительная ярость — это возможно, но внимание к критике и такая готовность исправить указанные недостатки? Откуда они, да еще у бельгийского губернатора? Снова и снова обдумывал ситуацию, пока, наконец, не понял: и среди колонизаторов могут быть неплохие люди. Граф Кабелль просто невероятно оторван от действительности и толком не знает, что творит за его спиной разная мелюзга. Будучи человеком жадным, из-за получения приоритета владения нефтеносными землями готовым пойти на любое преступление, он одновременно может желать и восстановления законности в том, что его лично не касается. Почему? Зачем? Для обеспечения собственного положения? Прикрываясь гуманностью легче избежать ответственности за махинации с заявками. Не все ли равно? Пусть богатеет белый губернатор, лишь бы он облегчил судьбу своих черных подданных!
И я погрузился в составление обширнейшего доклада. Приходилось не один раз совещаться с личным секретарем, который настойчиво советовал не торопиться и убеждал переписать отдельные разделы доклада, дабы не упустить ни одной подробности, так как подобный документ от незаинтересованного лица исключительно важен, он будет представлен в личную канцелярию короля. И дело продвигалось отнюдь не быстро. Тем временем стали поступать сведения, подтверждающие, что мне удалось пустить в ход машину правосудия, и материалы, подбрасываемые в ее жерло, стали механически перемалываться. Из канцелярии губернатора начали поступать справки о снятии капрала Богарта с занимаемой должности, затем об исключении его из армии и, наконец, о предании суду. Позднее поступили копии циркулярного распоряжения о запрещении частным лицам называть личные владения по своей фамилии и о переименовании населенного пункта Чонбевилль в Либрвилль, о переселении его жителей в другое место и так далее.
Стояли невыносимо жаркие дни, я писал, переписывал и снова писал. Проходило несколько дней, и ко мне поступали новые радостные свидетельства моего успеха. Нужно бороться во что бы то ни стало, порядочные люди есть всюду. Надо стучаться во все двери, какая-нибудь дверь обязательно откроется. Если взяться за дело посмелей и понапористей, то успех будет!