Затем грянул второй удар: началась колонизация. Европейцы выгнали арабов-работорговцев и объявили африканские земли своей собственностью. Завоеватели создали армии из африканцев и солдат одного племени посылали на земли другого племени для сбора налогов и рабочих. Теперь переселяться стало некуда: Африку вдоль и поперек пересекли колониальные границы. И поскольку принудительный набор означал неминуемую смерть, то оставалось лишь одно — бежать. На этот раз населению пришлось оторваться от берегов и долин и попытаться скрыться в лесу: за пятнадцать лет бельгийского господства число жителей Конго уменьшилось наполовину, но гибнуть в зеленом или в белом аду — не все ли равно? — думали обезумевшие люди и протоптали в лесу первые людские тропинки взамен тех, по которым раньше крались только звери…

Итурийская лесная тропинка шириной в отпечаток босой стопы… Если она оказывалась попутной, то отряд шагал вперед быстро, и за день удавалось пройти до двадцати километров. В таких случаях рано или поздно отряд вышел бы к деревне, отдохнул, закупил продукты и снова углубился бы в темные дебри. Так можно было бы без особого труда и без потерь пройти Итурийские леса из конца в конец, если бы у меня не было точной цели: не вообще пересечь лес, а отыскать в его гуще определенную точку. Я не мог петлять по светлым долинам или едва заметным тропинкам: в условиях гилеи это неизбежно привело бы к самому страшному — потере общего направления. Этого я опасался больше всего, поскольку запас патронов и питания был у меня строго ограничен. К тому же если бы я страшился трудностей, то можно было бы легко пересечь лес по шоссе, обогнув лесной массив на машине, и с востока подъехать к фактории № 201. Черт побери, это означало бы капитуляцию, позорную сдачу позиций и обман, а самое позорное — самообман, плевок себе в лицо. И, сжав зубы, я вел отряд напрямик — пересекая горные кряжи и долины, реки и пото-пото, черные дебри и, к ужасу Мулая и носильщиков, удобные манящие тропинки. Надвинув на нос шлем и выставив вперед подбородок, я твердо шел вперед — навстречу неизвестному.

Я просыпаюсь от холода. Минут пять, скорчившись под одеялом, лежу и слежу за головной болью, она сегодня такая же, как вчера и позавчера. Светает. Температура — двадцать два градуса тепла, но в этой вонючей сырости утро кажется очень холодным, особенно после тяжелой дневной жары. Легкий туман висит меж кустами. Двадцать три человека лежат рядом, прикрывшись тряпьем, и глухо кашляют. Они не спят, все чувствуют разбитость и слабость, вставать не хочется никому. Дежурный, понурив голову, дремлет у костра, дым которого низко стелется по земле и ест глаза, но не может спугнуть черное облако комаров. «З-з-з», — на разные голоса жужжат кровопийцы, все молча слушают эту печальную песнь пробуждения и возвращения в жизнь. Выковыриваю из кожи впившихся за ночь клещей, едва-едва всовываю в грязные и мокрые сапоги отекшие ноги с побелевшей от постоянной сырости кожей и иду умываться. Меж кустов стоит бурая вода. Лужа не широка и не глубока, но вода непрозрачна, и это пугает. Что таится в этой теплой грязи? Палкой вожу туда и сюда, вижу, как две черных змеи и десяток жаб метнулись в сторону. Вынимаю палку — на ней уже повисли крупные пятнистые пиявки и бегают какие-то жирные насекомые: вода кишмя кишит всякой гнусной тварью. Но это — сущие пустяки, главное в том, что в ней миллионы яиц, спор и личинок опаснейших паразитов, многие из них проникают в живой организм через кожу. Я моюсь, плотно зажав веки и губы, и опять невольно вспоминаю страшную картину больных, виденных в деревне на берегу реки. Рядом Тумба набирает воду в два котла для утреннего супа, при этом тут же смачно харкает в желтую муть.

Завтракаем молча. Раздаю глюкозу, соль и белковую смесь. Утро здесь недолгое: едва рассвело, как где-то за деревьями уже выглянуло солнце, но наша поляна еще долго тонет в серой дымке, вокруг сомкнулись черные дебри, отсюда розовое небо кажется таким далеким, как со дна колодца.

Ну все. Груз перераспределяется по весу. Тюки увязываются. Свисток сержанта. Выстроившись в ряд, носильщики взваливают поклажу на головы. Я даю направление, и отряд трогается. Сегодня с винтовкой в руках я открываю шествие. іУІулай с охотничьим ружьем наготове его замыкает. Богатырь Тумба, наш ходячий арсенал, у него на голове запас патронов экспедиции, шагает позади меня. Преданный слуга смотрит мне в глаза, как верный пес; он бы махнул и хвостиком, если бы мог, а сейчас только улыбается и корчит приветливую рожу. Минут пятнадцать мы бодро идет по тропинке среди благоухающих кустов. Пройдено два километра. Спугнули похожих на индюшек ленивых птиц, и Мулай подстрелил три. Обед обеспечен. Тропинка сворачивает вправо, очевидно к ручью, из-за пучков ярких цветов слышится бульканье воды, а нам нужно идти на восток, бросаем тропинку, идем напрямик. Теперь скорость хода снижается: колючие ветви хлещут по голым телам и по лицам, кто-то роняет тюк, здесь и там вспыхивает ругань. Мы идем, как видно, по сырой лощине, справа и слева высится лес. Через час впереди показывается первое дерево, потом — десять, потом — сто. Кончилась узкая прогалина, мы входим в зеленый полумрак, пронизанный снопами солнечного света. Полчаса пробираемся под веселый марш, который нам распевает птичий хор. Незаметно лес темнеет, уже видны только отдельные золотые лучи. Значит, над нами выросло еще два этажа. Сразу же становится душно. Над головами прыгают обезьяны, так низко, что можно схватить одну за хвост. Зачем? Надо спешить! То там, то сям вдруг хрустнет ветка, и зашевелится листва. Что это? Какой-то зверь? Какой? Кто его знает… Быть может, за нами наблюдает буйвол или леопард? Опасный или мирный наш сосед по этим дебрям? Останавливаться некогда, нельзя стрелять наугад — можно ранить незнакомца, он тогда ринется в атаку на голых безоружных людей с тяжелой поклажей на головах. Наш отряд шумит, отпугивая зверей, в их бегстве — наша защита. Во всяком случае звери перед нами разбегаются, и днем на марше лес кажется пустым и необитаемым.

Препятствие. Даю свисток Мулаю. Носильщики сбрасывают тюки и переводят дух. Впереди лежит огромный ствол, запутавшийся в невообразимом количестве лиан. Начинается! Карабкаюсь по сучьям наверх, держась за лианы, смотрю то на компас, то вперед в зеленую темень. Впереди ничего хорошего — только лианы и пышные листья. Десятиминутный отдых. Потом через ствол по цепочке люди передают все тюки из рук в руки. Все истекают потом — жарко. Драгоценное время уходит. Дальше идти еще труднее: лес становится еще выше, появляются воздушные корни, которые нельзя ни срубить, ни отодвинуть, ни согнуть. Протискиваемся туда, куда можно протиснуться, и вместе с Мулаем кое-как растягиваем корни, в образовавшуюся узкую щель лезут носильщики, держа на руках свои тюки. Все прошли? В сумраке пересчитываю людей. Все!

— Вперед! — командую я и рукой указываю направление. Мне кажется, что я похож на офицера, ведущего свою часть на штурм крепости. — Вперед!

В то же мгновение мои ноги соскальзывают, и я падаю с пня сначала на вонючую горячую груду гнилья, потом дальше вбок, пока по горло не проваливаюсь в черную слякоть. Держась за лианы, Мулай дает мне приклад винтовки, я подтягиваюсь на руках, люди со всех сторон захватывают меня лианами, с невероятным усилием выдергиваю ноги из этой смердящей слизи. Не хватает воздуха, пот ручьями бежит по лицу, груди и спине. Присев на корточки, верный Тумба снимает с меня пиявки.

— Еще удачно отделался, — силясь улыбнуться, говорю дрожащим голосом. — Вот в такой яме могут быть…

И слова замирают на языке, повернувшись к яме, с протянутой рукой я застыл от ужаса. Через темную дыру, оставшуюся после моего тела, переползает гроза и несчастье здешних лесов — мамба, змея толщиной в два пальца и невероятной длины. Я не могу оторваться, смотрю на черную дыру, через которую ползет черное тело, слегка извиваясь, ползет, все ползет и кажется бесконечным.

— Черт побери! Марш! — командую я, выставив подбородок вперед. — Нечего пялить глаза! Пошел!