То, что раньше придавало сил, позволяло бороться, идти вперед, несмотря на падения, боль и отсутствие веры, едва не столкнуло его в пропасть.

   Все было просто, предельно ясно: он больше не владел собой. Мир, так старательно, осторожно и бережно выстраиваемый им, разлетелся искристым вихрем осколков.

   Впрочем, был ли он когда-нибудь настоящим?

   "Дурак, - с горечью подумал он, уже в который раз. - Просто дурак".

   В чем еще он обманулся? В себе, в своем доме; в тех, кто когда-то принес ему клятвы... как отчаянно самонадеянно было верить, что он сможет держать себя в руках; что те, кто боятся и ненавидят, когда-нибудь сочтут его равным?!

   "Сделки заключают с людьми, а не чудовищами", - вдруг вспомнились жестокие слова, когда-то сказанные Алишией. Как она была права, Извечная! Права во всем!

   Мир рассыпался, разлетался, развеялся на безжалостном ветру серым пеплом. Прежде боли и отчаяния у него было то, что оправдывало его искалеченную, но по какой-то причуде Воли нужную другим жизнь: уверенность в том, что если проклятье начнет брать верх, он сможет покончить с ним - и с собой. Но теперь даже этого выхода его лишили, переплетя в n'orrin est их с леди Ириенн судьбы. Свою жизнь Эрелайн оборвал бы, не дрогнув, но ее! Какое он имеет право распоряжаться чужой судьбой?

   "Я должен был умереть раньше, - с неожиданно ясностью понял он. - Должен, но не стал, не смог".

   - Как ты жестока, Извечная... - полустон, полусмех - мучительный, невыносимый. - Даже сейчас ты смеешься надо мной. Зачем? За что?..

   Тьма повсюду. Она смотрит из теней - прежде родных, мягких, грифельно-серых, а теперь злых и враждебных. Из ночи за окном, из темноты зеркал, в которые теперь он не может взглянуть, боясь увидеть ее...

   - Эрелайн?

   Голос - встревоженный и усталый, искаженный злым эхом дворцовых стен, неузнаваемый - звал его. Кажется, уже не в первый раз. Эрелайн обратил на него внимание только сейчас и болезненно застонал, сжавшись в клубок, как в детстве. Он не хотел никого видеть, ни с кем говорить, даже думать.

   - Айн! - срывающиеся и отчаянное, но приглушенное. Как если бы тот, кто говорит, надеялся, что другие его не услышат.

   Шаги становились ближе. Голос обретал краски, ширился обертонами.

   "Лоир", - с отчаяньем подумал Эрелайн. В горле зародился глухой рык. Не злости - досады и раздражения.

   Он сжался еще больше, подтянув колени к груди и уткнувшись в них лицом, в надежде стать хоть чуточку незаметнее. И согреться: в комнате почему-то было очень холодно, и Эрелайн цеплялся за крупицы все ускользающего тепла.

   Уходи, убирайся! Пройди мимо!

   Эрелайн не боялся, что может вновь сорваться: тьма задремала мурлычущей кошкой, сонно приоткрывая лукавые зелено-желтые глаза. Ему мучительно было осознавать собственную слабость. Он знал, что сейчас не сможет взять себя в руки, не сможет оправиться от случившегося и позабыть тот ужас, который сдавил его горло, когда он очнулся от завладевшего им проклятия. Не сможет позабыть - и открыть свою истерзанную душу другим, а лгать нет сил. Все, что ему нужно: покой и одиночество. С остальным Эрелайн справится сам.

   Шаги, все ближе и ближе.

   Пройди мимо, ну же! Ну! Что тебе стоит?!

   Дверь скрипнула, устало повернувшись на петлях. Эрелайн еще больше сжался, глупо, совсем по-детски надеясь, что Лоир не заметит его в густой, как патока, тени. Нужно было уйти через нее или скрыться в ней, но Эрелайн слишком устал, чтобы что-то делать.

   От открывшейся двери потянулся, потягиваясь и лениво мазнув мягкой лапкой, сквозняк, заставив качнуться тяжелые шторы. Лои провоевал с дверью секунд пять: до тех пор, пока не смог пересилить шаловливый сквозняк и рывком захлопнуть ее. Тишина ночи, делавшая дворец не уснувшим, а умершим, всколыхнулась грохотом.

   Эрелайн буквально кожей почувствовал его взгляд - и, не давая ему сказать ни слова, глухо проговорил:

   - Уходи.

   - Айн...

   - Уходи.

   - Айн, послушай...

   - Я сказал, уходи, - жестко, почти жестоко повторил он, оборвав его фразу. И вздрогнул, когда услышал яростное:

   - Да выслушаешь ты меня, наконец?!

   Эрелайн вскинул голову, удивленный - так неожиданно резко и зло прозвучал обычно спокойный голос.

   От прежнего прибранного облика Лои не осталось и следа: каштановые вихры растрепаны, шейного платка нет, сюртук расстегнут. По виду - только-только выдернут из постели, но в приглушенно-зеленых глазах нет и тени сонливости. Зато есть то, что он хочет видеть меньше всего.

   - Я не нуждаюсь ни в сочувствии, ни в жалости.

   - А в помощи? - ярость и злость ушли из голоса Лоира, сменившись чем-то похожим на бессилие.

   - А помочь мне никто не сможет.

   Эрелайн опустил голову, уткнувшись лицом в колени, показывая, что разговор закончен.

   Тоскливо, как-то нерешительно скрипнул паркет, как если бы стоящий на нем не мог определиться, что делать - и тишину нарушил тихий перестук шагов. Шагов к нему, а не от него.

   Лои остановился и, помедлив, присел рядом с ним.

   - Что случилось сегодня? - негромко спросил он, нарушив молчание.

   - Сэйна сказала только то, что ты не смог удержать проклятье, и оно едва не вырвалось из-под твоей воли.

   Эрелайн никак не среагировал на его вопрос. Так и не дождавшись ответа, Лоир вздохнул и начал, так мягко, как только мог:

   - Ты не должен во всем и всегда винить только себя. Есть вещи, которые от тебя не зависят, и ты не сможешь изменить их, как бы ни старался и сколько бы ни отдавал сил. И рассчитывать только на себя ты тоже не должен. Ты замыкаешься в себе - и ошибаешься. Потому что больше всего тебя тяготит не проклятье и не ненависть к себе, а одиночество.

   Он замолчал, и с последним затихшим отголоском на гостиную упала тишина.

   Тишина, которую никто не собирался нарушать.

   Лоир вздохнул и поднялся. Помедлил несколько мгновений, развернулся и направился к двери. Тихонько скрипнула, проворачиваясь, дверная ручка. Сквозняк коснулся щеки, пробежал по волосам, вороша их, но не спеша уходить: дверь по-прежнему была открыта.

   - А впрочем, знаешь, - глухо сказал Лоир, так безразлично, будто обращался в пустоту, а не к нему, - ты прав. Никто не сможет помочь. Никто, кроме тебя самого. Трясущиеся руки, полубезумный взгляд, посеревшее и осунувшееся от постоянного недосыпа лицо... Это не вина тьмы. Это твоя вина. Не она, а ты изводишь себя своей ненавистью и презрением. Когда ты поймешь, что борешься не с ней, а с собой, и этим убиваешь себя? Ты ничем не лучше тех, кто тебя ненавидит, считая чудовищем. Потому что ты так же себя ненавидишь. И так же не даешь себе ни единого шанса.

   Лоир замолчал, но почему-то медлил, хотя лучше кого бы то ни было знал, что не услышит ответа. Он ушел только спустя минуту. Дверь закрылась резко и звучно, но без злости, как будто ее просто забыли или не сочли нужным придержать.

   В голове не осталось мыслей. Все, что терзало его прежде, ушло, оставив после себя звонкую пустоту. Только дышать почему-то стало труднее.

   Эрелайн не знал, сколько еще он просидел так, глядя перед собой и не замечая ничего. Как не знал, в какой момент он очнулся от странного забытья. Рывком встал, сделал по инерции несколько шагов и остановился. Качнул головой, словно это могло унести с собой оцепенение, и направился к шкафу, где обычно пылились вина в темных бутылях.

   Дверца отворилась беззвучно. Только блеснуло, на мгновение отразив лунный свет, стекло - свечей он так и не зажег. Эрелайн, не выбирая, взял одну из бутылей, подхватил с верхней полки тонконогий бокал нетвердым шагом прошел к стоящему рядом столу.

   Аромат - сладость винограда и терпкая горечь - пробежал по комнате, как только Эрелайн откупорил бутыль. Темное, кажущееся обманчиво густым, вино хлынуло в хрустальный бутон бокала, обагрив его стенки.