Когда все ушли, Иван Ефимович раздумывал над тем, правильно ли он вел себя на сегодняшней несостоявшейся планерке. В принципе-то правильно. Но надо вести себя поспокойнее… Люди привыкли к планеркам. Собственно, дело не только в планерках. Планерки всего лишь форма; суть в содержании. Не те методы руководства — в этом он был убежден…

Резко и грубо зазвонил телефон.

— Максим Максимович?! А где он?! Ну… все равно. Из Травного, говорит… — Мужчина назвал свою фамилию. — Тут вот какое дело… Зарплату срезают. Я щели заделывал в свинарнике, в общем, свинарник отремонтировал. Ну так вот, мало заплатили, вычеты непонятно какие.

— Ас бухгалтерами говорили?

— С Вьюшковым толковал. Тити-мити, говорю, недодаете. А у него смехи.

— Поговорите с бухгалтером фермы.

Только положил трубку — опять звонок. Снова из Травного. Бойковатый женский голос:

— Мне бы путевку в дом отдыха. Дома разве отдохнешь. Я уже четыре дня как в отпуске. Весь отпуск пролетит — не заметишь.

«Шпарит как из пулемета. Тысяча слов в минуту».

— Обращайтесь в рабочком. Путевки там есть… А у меня путевок нет… Нет у меня путевок, понимаете!

Вошел Птицын. Сейчас это был уже какой-то другой Птицын — обыкновенная улыбка, спокойный, мягкий голос:

— Хулиганы витрину повалили с комсомольской газетой. Не то, чтобы совсем, но уже не в вертикальном положении…

Все эти люди, кажется, решили завалить Лаптева своими мелочами.

— Пусть у секретаря комитета комсомола голова болит. А нам надо подумать вот о чем. В совхозе два месяца не выдавали зарплату.

— Уж так получилось. Но люди у нас, в общем-то, живут хорошо. Приглядитесь-ка.

Лаптев заметил, что главный агроном говорит с ним сейчас по-доброму, вежливо, совсем не так, как говорил на планерке.

— Пригляделся. У нескольких рабочих вчера побывал на квартирах. Все есть: телевизоры, диваны, ковры, и одежонка справная, хотя и не самого модного пошива; пища калорийная, — мяса, яичек, молочка ешь, сколько хочешь. А за счет чего все это? Зарплата у новоселовских рабочих невелика, куда меньше, чем в других совхозах; личное хозяйство — огороды, собственные коровы, кабанчики и овечки, выручают. Шут с ней, с зарплатой! Если что, свезет мясо на базар, туда, где оно подороже. Едет домой — карманы от денег топырятся. А в совхозе шаляй-валяй работает. Личные хозяйства у специалистов и рабочих непомерно раздуты.

— Разве можно в деревне без скотины?

— Да, но если у рабочего во дворе своя собственная ферма…

— Это дело каждого, в конце концов. — В голосе главного агронома неприкрытое удивление. — Пусть работают. Больше работают — меньше пьют, меньше бездельничают. И богаче будут.

— Не о том богатстве речь, вы это прекрасно знаете. Есть нормы, установленные законом, где определено, сколько рабочий и служащий совхоза может держать личного скота. А здесь что? У некоторых по три коровы, по двадцать овец и чуть ли не с полсотни свиней. Вот сколько, к примеру, у вас?

— Держу…

— Сколько?

— Коровы у меня две. И телка.

— А свиней?

— Я не люблю свинину, она жирна. А для пожилых жирное не годится. У меня овцы. Между прочим, будущее несомненно за овцами.

— Сколько же вместе с ягнятами?

— Ну… двадцать две.

— И, наверное, пчелы?..

— Мед при моем здоровье крайне необходим.

— Да гуси, куры. И у Максима Максимовича почти столько же.

— Да, у него тоже две коровы и телка.. — Птицын чуть заметно усмехнулся: — У того вкус другой — любит свинину. Боровов держит. И уток. А какое, собственно, все это имеет значение? Ведь вот сегодня я куда раньше вас на работу пришел. Вы еще сладкие сны видели, когда я во дворе прибирался и мимо ваших окон проходил… Так не все ли равно, что я дома делаю — лежу на кровати, с женой обнимаюсь или навоз убираю, капусту поливаю?

«Ишь… задело… оправдывайся давай».

— У вас другое. Вам нет смысла держать корову, заводить свиней и овечек. Много ли одному надо?

— Это касается не только нас с вами. Если во дворе мычат коровы, и хрюкают свиньи, то мысли о них будут все время лезть в голову. Поехал в командировку, а дума одна — как бы быстрее домой. Корова, кажется, заболела, не ест, не пьет. Поросенок подох. Да и овечки что-то невеселые. Дверь у хлева подгнила. Такому человеку и передохнуть некогда. На работе спит. Я же видел вчера… Дремлют. Даже посапывают. И уж где тут до учебы.

— В Новоселово без личного хозяйства нельзя. Условия!..

«Все крутит».

— Условия обыкновенные. Просто чрезмерная увлеченность личным хозяйством…

Из приемной доносился хохот Саночкина.

— В воскресенье встречай давай! Поллитровочка чтоб и все прочее. Ну, а мясца будет от пуза. Как договорились, везу свинью и трех барашков.

Когда Птицын ушел, Лаптев позвал в кабинет Саночкина. Надеялся увидеть разболтанного, пустого человека, одного из тех нерадивых работников, которые приносят лишь неприятности, но сразу понял: Митька не так уж прост, глаза понимающие, умные.

Саночкин! Где-то что-то было у Лаптева связано с этой фамилией. Не с Митькой, а с фамилией его. Может быть, встречался еще один Саночкин? Нет, не вспомнить. Но фамилия навевает что-то хорошее и вроде бы не подходит к Митьке.

— Скажите, сколько вы имеете личного скота?

— Скота?

— Да, скота?

— Личного?

— Да, да, личного. Я же говорю достаточно громко и ясно.

Саночкин качнулся, устраиваясь поудобнее на стуле, и на Лаптева пахнуло винным перегаром.

— Сегодня спозаранку успели выпить или вчера?

— На какой вопрос отвечать? — усмехнулся он.

— На оба.

— Дернул сегодня стакашек, был такой грех.

— В пьяном виде сюда больше не являйтесь. — Лаптев уже жалел, что пригласил Саночкина: новый вопрос назрел — пьянство. — Ладно, идите и проспитесь…

— Так это я разве пьяный?.. Это я так… для аппетита, а скота у меня двадцать восемь голов. Коровьих, овечьих, свинячьих. Больших и маленьких. Курицы, гуси и утки не в счет. Я свою ферму — о! — как поставил.

Он поднял большой палец и хохотнул. Хохоток короткий, приглушенный, многозначительный.

— Сальцо у моих свиней трехслойное, так и тает во рту. Особливо, если после водочки. Заходите, угощу. Овечки тонкорунные. Не то, чтоб самой-самой высшей породы, но мерлушка хороша, на толкучке с руками готовы оторвать. А коровы мои доят столько, что на всех конторских и молока, и сметаны хватит. Попробуйте, найдите еще таких коров. В совхозе-то и ветврачей, и зоотехников полным-полно, науку всякую применяют, а скотина тощая — кожа да кости и все че-то дохнет от мудреных книжных болезней. А у меня за всю жизнь ни одна не болела и не подохла. Здоровешеньки. Вот такоть!

«Говорит будто нарочно, чтоб подзадеть…»

— Вы едете в город продавать мясо?

— Ну! Многие в город подаются. В городе наше новоселовское мясо в ходу.

«Черт знает что!.. А у совхоза одни убытки — больше ста тысяч рублей в год. Каждый живет сам по себе: свой скот, свои огороды, покосы, сады. Кадушки с груздями. Что тому же Саночкину зарплата. Лишь бы числиться на работе и пользоваться преимуществами совхозника».

Саночкин! Где он встречал эту фамилию?.. Зазвонил телефон, и Лаптев поднял трубку.

Ивана Ефимовича вызывали на заседание райисполкома.

Много в биографии Лаптева было и нелегкого.

В дни, когда на Родине наступил мир и покой, на его долю выпали бои с фашистами. С запада тянулись в Россию эшелоны с веселыми фронтовиками; фронтовики возвращались домой, а навстречу им, без песен и музыки, спокойные и незаметные ехали в теплушках солдаты-чекисты. Ехали воевать. О тех боях газеты не сообщали, и солдаты умалчивали о них в письмах. Это были особые бои, когда не рвались снаряды, не падали с самолетов бомбы. Но денно и нощно тонко свистели пули. Чекисты вылавливали озверелых фашистов, которые по одному, а чаще мелкими группами в три-пять человек скрывались в лесах Прибалтики.