Солдат в знак согласия кивнул головой. И Азизов вызвал его во двор караульного помещения.
Где же были эта сила, смелость, быстрота, гнев, когда он служил в том дивизионе? Почему он не отвечал своим обидчикам? Если не всем, то ведь многим он мог бы достойно ответить. Почему он этого не сделал, почему позволил издеваться над собой так долго?
Азизов, почувствовав небывалую ярость, пошел против солдата, которого он уже бил прежде не один раз. Этот солдат был высокого роста, худощав, но жилистый. Он стоял на расстоянии пяти-шести шагов от него. Дойдя до него, Азизов ударил его ногами несколько раз подряд в грудь: правой, левой, правой, левой. У него были новые сапоги, которые он получил с наступлением осени, они усиливали эффект ударов. Молодой солдат ничего не смог противопоставить такому резкому напору со стороны Азизова. Он сел на корточки и громко попросил Азизова о прощении. Нельзя бить человека, который уже просит тебя о прощении. Азизов это знал, но остановиться уже не мог. И нанес он ему по щеке еще один сильный удар кулаком. Молодой солдат извинился еще раз, после чего Азизов решил оставить его в покое.
Стал ли Азизов одним из уважаемых солдат в этом новом дивизионе? Трудно сказать. Из-за его кажущейся немощности многие продолжали считать, что Азизов держится благодаря своим землякам. Он действительно опирался на их поддержку, кроме того за него были и другие солдаты его призыва. Но и он сам теперь отчасти изменился. Здесь Азизов подружился с тем самым ростовчанином Чельновым, смелым, сильным, веселым и остроумным парнем. Чельнова уважали в дивизионе все: и молодые, и старослужащие, даже офицеры. Он мог вступать с последними даже в полемику; то жаловался на некачественную еду, то на плохую организацию досуга в дивизионе, приводя различные положительные примеры; он переписывался со многими друзьями с «гражданки», которые сегодня тоже несли службу в разных регионах страны. Молодых он особенно не мучил, только злился, если кто-то из них плохо выполнял свои обязанности, отлынивал от работы. Он часто шутил с Азизовым, но это было приятно Интеллигенту:
– Азизов, кого ты, братан, опять увидел сегодня во сне?
Такие вопросы с подколом Чельнов начал задавать после того, как Азизов однажды, когда они сидели в караульном помещении вдвоем, рассказал ему, что ему приснилась одна известная певица, которую он очень любил слушать, и почему-то она явилась к нему голая. Чтобы поддержать заданный жизнерадостным ростовчанином тон, Азизов говорил ему в ответ, что теперь увидел другую певицу во сне.
– И что она тоже была голая– рассказывай, не стесняйся. – Чем вы там занимались?
Каждый раз, когда их сводило вместе дежурство, они беседовали о прошлой, доармейской жизни, а потом темы сменились, и речь пошла о будущем после армии.
– Скоро домой, эх, заживем на «гражданке», – говорил Чельнов часто.
Он полюбился Азизову больше, чем кто-либо в дивизионе, даже чем земляки. С Ахмедовым Азизов особенно не дружил – сам его побаивался. К тому же он находил его человеком несправедливым, который мог легко унизить более слабого, если он даже прослужил столько же. Ахмедова в дивизионе никто особенно не любил, но почти все побаивались. Мовсумов, маленький, но сильный, ловкий, смелый и веселый парень, напротив, был любимцем дивизиона. Несмотря даже на то, что он плохо владел русским языком, как многие деревенские юноши из союзных республик. Азизов слышал, что они с Ахмедовым вместе выстояли против старослужащих и смогли дать достойный отпор, когда прибыли в дивизион. Так что Мовсумова связывал с Амедовым самый трудный период службы в дивизионе. Только он все же был другим, более открытым для людей других национальностей и справедливым. Больше всех Мовсумова любил и уважал Чельнов. В какой-то мере он даже восхищался им, подражал ему и старался проводить с ним как можно больше времени. И Мовсумов, и Ахмедов требовали от Азизова должного поведения, чтобы не «позорить нацию». Хорошую репутацию Мовсумов заслужил не только в дивизионе. Его знали во всем полку и даже в офицерской среде. Пару раз он занимал первое место на спортивных состязаниях полка. Возможно, именно это послужило причиной его популярности. Командиры специально отправили «проблемного» Азизова в этот дивизион, чтобы Мовсумов мог поддержать земляка при надобности. Повлиял на их решение и тот факт, что здесь вообще было немало земляков Азизова. Наверно, это был правильный расчет, потому что на новом месте службы нашему герою было значительно легче. Земляки, безусловно, были ему нужны для поддержки. Но здесь он с большим удовольствием общался и с теми, кто не был ему земляками.
Первостепенное значение для Азизова имело то, что представляет собой человек, независимо, откуда он и какой национальности. Излишняя национальная гордость, а попросту говоря национализм, по его убеждению, должны были вызывать только сочувствие. Этим страдали не одни азербайджанцы. Еще более болезненное национальное самолюбие встречал он у грузин, армян, и многих других. Узбеки и казахи, которых он видел в старом дивизионе, хотя тоже стремились к сплочению перед угрозой, не страдали такими крайними формами национализма, как кавказцы. Азизов же считал, что это мешает полноценному общению с другими. В любом случае ему интереснее было общаться с другими солдатами, чем с земляками. С земляками ты стеснен определенными рамками, должен все делать «правильно», чтобы не уронить национальную гордость, а с другими был куда больший простор для общения, больше свободы, можно было немного расслабиться. Так Азизов подружился со многими солдатами в этом дивизионе, хотя и прославился здесь как гонитель молодых. К тем, кто служил на год меньше его, Азизов и вправду был беспощаден: никто их столько не бил, не издевался над ними, не заставлял работать на себя, как он. Порой даже «старики» удивлялись той жестокости, которую мог проявлять Азизов по отношению к молодым. Некоторые из них хотели даже останавливать его, только переубедить Азизова было трудно. Единственно, чего он с молодыми не делал, это не отнимал у них еду – здесь это вообще не было принято – и не давал им стирать одежду.
Нервы у Азизова за год службы сильно сдали. Он очень быстро и легко раздражался, выходил из себя. Он отдавал себе в этом отчет, понимал, это ослабляет его еще больше, так можно было легко растерять и оставшиеся силы. А ему нужно было восстанавливаться после того, что перенес.
Азизов теперь часто направляли на караульную службу в полк. Он стоял на посту около тех мест, где прежде жил, когда только начинал свою армейскую жизнь. Со временем ностальгия по полку у него уменьшилась. Ведь в этом дивизионе было вполне терпимо. Он все крепче дружил с солдатами, прослужившими полгода или год. Постепенно он «ослабил вожжи» и по отношению к молодым. Хотя требовал от них подчинения и уважения, как прежде. Вообще-то иерархия между солдатами сложилась в этом дивизионе куда более мягкая. Молодые не испытывали даже десятую долю того, что перенес Азизов в роли «шнурка». Несколько сложнее складывались здесь у него отношения с теми, которые прослужили на полгода больше него. Они не могли смириться с тем, что солдат с таким запятнанным прошлым мог ходить теперь так гордо. Но постепенно и они стали считаться с реалиями, с тем, что у Азизова серьезная поддержка в лице земляков, да и сам не так беспомощен и ничтожен, как сообщала солдатская молва.
Однажды Азизов здорово попался, неся караульную службу в полку. Он шел в столовую за едой, и ему встретился один чеченец, который прослужил на полгода меньше его и короткое время служил в его первом дивизионе. Он знал положение Азизова там и запомнил это. Чеченец был очень высокого роста и широкоплеч. Каким-то образом и до него дошло о том, что Азизов написал письмо министру обороны, возможно, он стоял в тот день в строю, когда об этом объявлял командир полка. И тут, когда он поздно вечером шел один по территории полка, они опять встретились, причем чеченец был не один.
Показывая на Азизова рукой, чеченец начал рассказывать своему другу историю с письмом министру обороны, и они начали вместе смеяться над наивностью и глупостью Азизова, хотя второй пытался вести себя более сдержанно с незнакомым солдатом. Потом чеченец позвал его за собой, якобы разобраться. Азизов, несмотря на то, что был в этот момент в составе караула и должен был получить еду для всех, тем не менее не счел возможным отказаться. Он мог бы этого не делать, но сработала привычка – делать то, что велят, не задумываясь: будь это родители, учителя, просто люди старше его, более опытные или более сильные. Он считал, что это важное требование жизни, которому он старался соответствовать. И он был уверен, что это как раз безопаснее и вообще правильнее. Кроме того, сейчас в его решении сыграла роль и мысль о том, что отказ пойти «поговорить» может быть воспринят как трусость. Лишь через полтора года службы Азизов начал понимать, что его прежние воззрения были ошибочны. Позволять другим делать с собой все, что угодно, не правильно, порой просто возмутительно. Чеченец завел его в казарму. Здесь, к счастью Азизова, оказался всего один солдат, ему чеченец тут же начал рассказывать историю с письмом. Тот тоже начал смеяться. Закончив свой рассказ, чеченец нанес Азизову пощечину. Рука его показалась Азизову мягкой и нетяжелой. Он подумал, что запросто он мог бы дать этому наглому парню отпор, но его опять, как раньше, сковал страх. И вместо этого он стал напоминать своему обидчику, что он является его земляком по Кавказу. Только после этого он его отпустил.
