Так получилось, что их освободили в один день.
Самое интересное и где-то печальное, настигшее Азизова на гауптвахте, было то, что здесь он встретил Алексенко, командира технической батареи дивизиона. Алексенко посадили в одиночную камеру. Поскольку двери камер никто не закрывал, а закрывалась только дверь решетки, поставленной у входа в помещение гауптвахты, арестанты могли выходить из них, когда хотели.
Алексенко привели ночью, и Азизов проснувшись от шума, вышел из своей камеры. Алексенко сидел на коленях у решетки и выл, как попавший в ловушку волк: у него было сильно разбито одно ухо, на лице синяки и ссадины. Все это Азизов хорошо успел увидеть в ярком свете, идущем от окна караулки и от света большой лампы, висевшей на передней стене помещения для арестантов. Да это был тот самый Алексенко, к которому все солдаты дивизиона относились с уважением, как принято было говорить, за его «мужской» характер. Однажды, встретив Азизова в магазине за пределами дивизиона, он не стал сообщать об этом начальству, когда узнал, что молодой солдат покупал сигареты, самовольно покинув место службы. Он, будучи по своей должности заместителем командира дивизиона по вооружению, всегда относился к солдатам с пониманием. Алексенко имел только один, но серьезный недостаток: он был любителем выпить, и ничто не могло удержать его от этого. За это же, как рассказывали в дивизионе, он был неоднократно разжалован. Поэтому, имея такую высокую должность и много лет службы за спиной, он все еще был старшим лейтенантом. Холостой Алексенко жил вместе с другими несемейными офицерами в военном городке, большинство которых составляли молодые лейтенанты. Там же вместе с ними жил начальник штаба дивизиона, капитан Басов — угрюмый, неразговорчивый человек. И все они жили как бы в одной большой коммунальной квартире с общей кухней, ванной и туалетом. То есть в одной части этой квартиры жил Алексенко, в другой Басов, а в третьей молодые лейтенанты. И вот, когда Алексенко напивался, он начинал приставать к своим близким соседям. А больше всего к начальнику штаба. Сегодня же досталось Алексенко от Басова – тот поколотил ворвавшегося к нему пьяного офицера. Алексенко и сейчас казался не совсем трезвым, хотя после такого сильного избиения человек вроде должен был придти в себя. Алексенко продолжал сидеть на коленях у решетки и выть. Потом заплакал, проклиная все на свете и, прежде всего, свою армейскую службу.
– Зачем я – дурак, стал офицером? .. – кричал он теперь. – Зачем мне это было нужно? Я хочу инженером на заводе работать, зачем мне нужна была армия?
Здесь он очень сильно выругался в адрес всех офицеров, особенно имеющих высокие чины. Называл конкретные фамилии, среди которых Азизов успел различить Венкова, Басова и командира полка.
– Увольняйте меня из армии, я не хочу больше служить, я не могу больше!..
Тут Алексенко опять заплакал.
Азизову стало жаль офицера, который был к тому же, как он убедился на собственном примере, хорошим человеком. Он хотел бы его утешить, успокоить, сказать ему, что все будет хорошо, пусть он не переживает. Но чем он, слабый беспомощный солдат, которого еще неизвестно что ожидает, мог помочь этому офицеру, разочаровавшемуся в своем выборе, и который больше не хотел служить в армии, даже, имея высокую должность в дивизионе? Были офицеры, которые считали военную службу своим призванием и были даже счастливы. А те, которые шли в военное училище из романтических представлений и желания выглядеть героем в глазах дам, быстро разочаровывались в своей перспективе. Оставалось упрекать себя за свою недальновидность, чрезмерную романтичность. А такими бывают если не все, то очень многие юноши в восемнадцать лет. Можно ли было исправить эту ошибку, когда человек спохватывался, что не ту дорогу выбрал, когда развеивались его романтические представления о службе в армии. Рассказывали, что единожды вступив на тропу военной службы, уже невозможно было от нее отказаться. Единственное, что могло «помочь» — это какое-нибудь заболевание, которое, действительно, не давало человеку возможности служить дальше.
Такой возможности у Алексенко, видимо, не было. Он должен был продолжать служить, и за следующие нарушения армейской дисциплины его могли бы разжаловать до лейтенанта, а потом принять еще какие-нибудь меры наказания.
Алексенко провел всего одну ночь на гауптвахте, рано утром его выпустили. Азизов даже не встретил его на следующий день.
В этот же день за Азизовым приехал тот самый Басов, который дрался со старшим лейтенантом-алкоголиком. Азизова вывели в караульное помещение, ему вернули все, что до того забрали. Вместе с Басовым он покинул полковую гауптвахту. Недалеко от ворот стоял грузовик дивизиона. Оказалось, что ждут их. Спустя несколько минут грузовик тронулся, выехал за пределы полка и помчался в сторону дивизиона.
Азизов был потрясен: неужели его все-таки возвращают служить опять в свой дивизион? Он был очень разочарован решением командиров. Неужели его обращение к командиру полка, письмо министру обороны, наконец, бегство из дивизиона не смогли убедить высшее командование полка, что его никак нельзя оставлять там? Нет, не может быть, он служить там все равно не будет. В голове солдата судорожно метались мысли, как добиться своего, какие еще могут найтись возможности, чтобы поменять место службы. Еще одно письмо министру обороны? Может, обратиться на этот раз к командующему военным округом? Надо подумать. Сдаваться он все равно не собирался.
Грузовик остановился перед воротами дивизиона. На пропускном пункте стоял один из солдат последнего призыва. Глаза его были опухшие и покрасневшие. «Наверно, он, провел всю ночь на посту или на этом же пропускном пункте», — подумал Азизов.
Время близилось к полудню и во дворе дивизиона никого не было. Азизов решил постирать свою майку в «летнем душе». Он очень боялся встреч с сослуживцами, их упреков и обвинений в том, что они из-за него пострадали. Может, капитан Звягинцев заставлял их не только маршировать с песнями, но еще и дополнительно изучать устав? Может, он не давал им спать, пока не найдут Азизова? Если все это так, можно себе представить, сколько злобы у них по отношению к нему накопилось и как им хотелось расправиться с ним. Каково сейчас должно было быть положение Азизова в дивизионе? Еще целый год он должен был жить в крайне унизительном положении, носить клеймо предателя, труса и беглеца, не заслуживающего хорошего отношения. И сколько бы новых солдат не поступало в дивизион, все равно именно Азизов будет здесь последним человеком вплоть до его увольнения из армии. Вот такие грустные мысли одолевали нашего героя.
Пока Азизов находился в летнем душе, к нему подошел один солдат из прослуживших полтора года и поздоровался. Потом он спросил, где же Азизов все это время был. Тут Азизов почувствовал, что ему вообще не хочется отвечать и промолчал, чего он раньше ни за что себе не позволил бы. Удивленный солдат постоял и ушел. Когда Азизов вышел из душа, он встретил еще несколько человек, горящих желанием узнать, что же он все это время делал. Особого упрека от них он в их вопросах и тоне не услышал: в их глазах он увидел скорее любопытство и интерес. Отвечал он неохотно, и скоро они тоже отстали. Теперь Азизову ничего не оставалось, как идти в дивизион. Он понимал, что если даже несколько дней его не будут трогать, то потом все будет опять как прежде. Нет, с этим, со своим унизительным положением в дивизионе, он не собирался мириться. Тут можно было что-то изменить, он теперь в это поверил. Теперь о его тяжелом положении знали уже во многих местах, и он не собирался спокойно сидеть. Если надо будет, он напишет еще и еще письма, пока наконец-то это не надоест самому командованию. Вот тогда, они что-нибудь да предпримут. В это время к нему подошел Карабаш, человек которого Азизов продолжал бояться больше всех. Он и теперь испугался, что сейчас Карабаш опять начнет унижать его при всех. Ведь теперь Карабаш был самым уважаемым лицом в солдатской среде, самым сильным. И никто бы не удивился, если бы он сейчас сделал с Азизовым все, что ему заблагорассудится. Нет, ничего подобного не произошло. Карабаш поздоровался с ним за руку и справился о его делах и самочувствии. Потом сказал ему совсем неожиданное:
