– Молодец, Азизов, ну Вы просто молодец! – радостно воскликнул комбат. Теперь он смотрел на своего никчемного солдата не со злобой и раздражением, а с удовольствием и некоторой долей удивления. – Видите, какие подготовленные у нас солдаты? Молодец, Азизов, молодец!
Когда Садретдинов вновь занял свое место, экзаменующий офицер задал всем вопрос:
– В каком году был заключен «Пакт о ненападении» между Германией и Советским Союзом?
Наступила мертвая тишина, и опять один Азизов поднял руку.
– Да, пожалуйста, – обратился к нему офицер.
– 23 августа 1939 года, – сказал Азизов, вскочив быстро и опять очень волнуясь. Комбат в напряжении посмотрел на старшего лейтенанта, а тот не выдержал и засмеялся:
– Смотри-ка, даже число знает.
– Правильно, значит, правильно? – не дождавшись ответа экзаменующего, комбат бросился к Азизову и двумя руками пожал ему руку и так крепко, что тот чуть не вскрикнул от боли.
– Вы молодец Азизов, вот какой Вы, оказывается, умный!..
После политического экзамена комбат отозвал Азизова в сторону:
– Оказался ты, Азизов, парень грамотный. Тобой гордиться можно. Только все же службу нести ты должен лучше. И еще — имей мужскую гордость.
У Азизова опять появилась надежда, что теперь отношение в дивизионе к нему должно измениться: ему будут прощать недостатки, больше уважать его за знания и считаться с ним.
Где-то в середине октября в дивизион приехали два новых солдата. Они оба были того же призыва, что и Азизов, только начали свою службу в учебной части – в так называемой учебке, где новобранцев обучали предстоящей службе в армии. Проведенные там шесть месяцев все равно засчитывались в срок службы. То есть ко времени их прибытия в диви-зион считалось, что они, как и Азизов, прослужили уже полгода. Один из прибывших из учебки молодых солдат, молдаванин Карабаш, сразу не понравился Азизову. Он был невысокого роста, но коренастый, с могучей грудью и не поворачивающейся шеей. Над ним сразу начали издеваться старослужащие, особенно Доктор. А за другого заступился один из «старых», который объявил вновь прибывшего своим земляком.
Через несколько дней Азизов вместе с Карабашем, еще с двумя «стариками» и одним прапорщиком отправился работать во дворе одного сельскохозяйственного предприятия, которому требовалась рабочая сила. Карабаш, еще не привыкший к условиям дивизиона, держался пока неуверенно. Азизов хотел его немного «погонять», как любили выражаться в дивизионе. Им на двоих дали одну лопату, чтобы перебрасывать пшеницу в лафет. Интеллигент старался, чтобы тот работал больше и часто передавал лопату ему. Может, это связано было с тем, что Азизов хотел с самого начала развить с новеньким такие отношения, в которых тот оказался бы в более уязвимом положении. Карабаш был недоволен этой ситуацией, но пока отмалчивался и присматривался. Обращение старослужащих с Азизовым, с солдатом его призыва, как с существом не очень-то разумным, не ускользнуло от глаз Карабаша. И к вечеру его поведение стало резко меняться. Когда они вышли из бани, Карабаш даже позволил себе назвать Азизова «бараном». С солдатами своего призыва Азизову удавалось, несмотря ни на что, все еще поддерживать хорошие отношения, а с полугодками он продолжал бороться и старался не уступать им, даже если свои права приходилось отстаивать в драке. И хотя Жужанов тогда и побил его хорошенько, но ему не было теперь стыдно, ведь он сам начал драку, не испугался и вообще держался достойно, по-мужски. С другим полугодкой — Васильковым же он сражался почти на равных, хоть тот был выше и сильнее его. А тут вдруг Карабаш, который, к концу проведенного им совместно дня начал выказывать ему явное пренебрежение и чуть ли уже не подсмеивался над ним. Азизов понимал, что это недопустимо, что нужно что-нибудь обязательно предпринять против этого, но, глядя на Карабаша, пасовал: нет, ему не одолеть этого крепыша. Это был и страх перед силой противника и ставшая привычной неуверен-ность в собственных силах. Азизов понимал, что происходит нечто такое, что может и в будущем испортить ему жизнь в дивизионе и помешать тому, чтобы сбылись его мечты, если он останется здесь.
В тревоге искал он решение возникшей проблемы, упорно думал, как изменить ситуацию с Карабашем. Среди нынешних старослужащих находились и такие, которые были гонимы солдатами своего же призыва. К ним относились с насмешкой, их иногда избивали шутя, походя, от скуки, издевались над ними, а если вдруг приходилось выполнять какую-либо работу и молодых рядом не было, то все это вешали на них. Их слово ничего не значило среди солдат их призыва, поддерживали их лишь в случае неповиновения со стороны молодых. Среди сослуживцев Азизова одного с ним призыва таких солдат еще не было. Даже Кузьмин таковым среди своих не являлся. Азизов понимал, что если он не сможет дать отпор Карабашу, то потеряет уважение к себе и других солдат своего призыва. К нему не будут относиться как прежде, и уважать совсем перестанут. И тогда до конца службы придется исполнять самые унизительные роли. Значит, нужно было что-то предпринять немедленно.
Когда они мылись в бане, Азизов слегка поранил пятку и начал после этого прихрамывать. Прапорщик заметил это, и, узнав причину, тут же доложил дежурному офицеру по прибытии в дивизион. Утром дежурный офицер доложил замполиту о том, что Азизов получил легкое ранение ноги и теперь хромает. Замполит, долго не думая, решил отправить его в санчасть полка. Такое решение было полной неожиданностью для Азизова: он наконец-то может увидеть вновь полк!
И вот он едет в санчасть полка на том же грузовике, на котором когда-то приехал в дивизион и скоро вновь очутился во дворе, по которому так долго тосковал. С радостью и грустью оглядывал он двор, курилки, магазин-кафе, бассейнчик в середине двора: когда-то он получал удовольствие от такой жизни и ничего не знал о том, что такое дивизион.
Санчасть находилась на самом краю полка. В ней служили военные врачи и солдаты – фельдшеры. Были еще медсестры – в основном, жены офицеров, служащих в полку.
Пожилой врач осмотрел небольшую рану на его пятке и сказал стоящему рядом лейтенанту, сопровождавшему Азизова в санчасть:
— Ему нужно на некоторое время остаться здесь.
Лейтенант кивнул и покинул санчасть. Что касается Азизова, то он, хоть и надеялся на это в глубине души, но никак не думал, что это получится так легко. Может, этот старый врач пожалел его, увидев перед собой измученного, затравленного, доведенного до отчаяния молодого солдата.
Азизов был счастлив: после двух месяцев адских мучений наконец-то отдохнуть! Ему даже не верилось в это; не верилось, что несколько дней можно жить не получая удары от других, без унижений и гонений. Можно валяться в постели сколько хочешь, вдоволь наесться и без страха смотреть телевизор. Дни шли, и Азизову не хотелось вспоминать о дивизионе. Ему хотелось остаться здесь до самого конца службы, только как это сделать, он не знал. По ночам он иногда просыпался. И когда осознавал, что находится не в дивизионе, его сердце заполняли безмерная радость и счастье. Когда он вспоминал, что скоро все равно придется возвращаться в дивизион, его охватывал ужас. Нет, никогда, ни за что, говорил он себе. А почему не донести до других свое трудное и невыносимое положение в дивизионе? Неужели никто его не поймет и не захочет ему помочь? Самоубийство? Нет, никогда! Он так мало в жизни еще успел. У него еще столько впереди, столько нереализованных планов и желаний! Он даже еще не встретил девушку своей жизни. А хотелось многого. Но пока ему хотелось вырваться из этого дивизионного ада и перебраться хотя бы куда-нибудь в другое место, если с полком уж не получится.
Находясь в полку, у него была возможность обратиться к самому высшему командованию, считал он. Хотя напрямую, как ему не раз объясняли в дивизионе, нельзя было обращаться ни к кому из начальников: рядовой, если у него возникали какие-либо трудности по службе, обязан сначала обратиться к сержанту – своему командиру отделения, сержант должен попытаться решить вопрос сам. Если же не получалось, то он передает это старшине батареи, который при необходимости докладывает об этом командиру взвода, тот в свою очередь – командиру батареи, а командир батареи — командиру дивизиона. Все, таким образом, должно было решаться в иерархическом порядке и не выходить за пределы дивизиона. И только в исключительных случаях командир дивизиона из-за какого-то солдата мог обратиться к командованию полка. Но поскольку это вряд ли поощрялось со стороны последних, то такое, можно сказать, не происходило вообще. Только Азизову было теперь все равно, кто и как к этому будет относиться, и он решил действовать пока он в полку, ведь другого шанса у него может и не быть. Высшее командование должно в конце концов знать правду о дивизионе. Пока Азизов размышлял, как осуществить задуманное, когда, к кому и как подойти, его стали навещать бывшие сослуживцы-земляки из полка. Они все, зная о нелегкой участи в дивизионе, жалели его, пытались утешить, давали советы, как ему вернуться обратно. Все они считали, что Азизову сильно не повезло, ведь он оказался единственным среди них, попавшим в дивизион. А один из них – сластена, служивший теперь почтальоном, пришел к нему с конфетами и какими-то пирожными. Этот пухленький парнишка, который, казалось бы, кроме еды мало о чем думал, никогда не был Азизову симпатичен. Вот счастливчик, завидовал ему Азизов сейчас. Он тоже считает, что служит в армии. Большая часть службы этого избалованного сыночка проходила в будке, где кроме него никого не было. Здесь он мог делать все что угодно. Приходя туда с утра, он ставил пластинки с солдатскими и «гражданскими» песнями, потом выходил из будки со своей почтальонской сумкой, набитой письмами и газетами, и отправлялся их разносить. В обед он маршировал в столовую вместе с хозяйственным взводом, а после обеда опять шел в свою будку. Опять на всю часть из нее раздавалась бодрая музыка. Вылезал он со своего «поста» еще раз лишь перед ужином, опять отправляясь вместе со своим взводом в столовую. У хозяйственного взвода было отдельное помещение, служившее казармой, куда этот почтальон отправлялся спать ночью. Что такое наряды – работать на кухне, стоять с автоматом на посту или дневальным – было ему неведомо. К тому же в воскресенье, как и весь полк, он отдыхал. Это в то время, когда в дивизионе уже и забыли, что такое выходной день. «Хорошо бы его отправить служить в дивизион», – подумал Азизов, глядя на самодовольное круглое лицо солдата. От пирожных и конфет, принесенных бывшим сослуживцем и земляком, он однако не отказался. Удивительно, за эти два месяца, проведенные в дивизионе, он, можно было сказать, забыл вкус таких вещей. Почтальон давал ему лакомиться конфетами еще и еще — у того в сумке, похоже, были приличные запасы. Земляк не спрашивал Азизова о том, как ему служилось в дивизионе, понаслышке уже что-то сам знал.
