— Берегись! — не удерживаюсь я от крика.

Но опасность, нависшую над Иванченковым, заметил не только я. Пулеметчик Сережа Яркий дал короткую очередь. Не успев ни разу выстрелить, фашист затих.

Иванченков быстро нагнал беглеца. Эсэсовский офицер выдохся, упал. Иванченков пытался его поставить на ноги, но тот вдруг зверем накинулся на него. Раздался выстрел, и эсэсовец повалился в снег.

- Вот, гадина, — сказал Иванченков, возвратившись к нам, — пытался вырвать у меня пистолет.

— Жаль, «языка» потеряли, — вздыхает Богатырь.

Отчитываю Иванченкова: куда это годится — командир босиком бегает за немцем.

— Не отпускать же его, — смеется тот.

К высотке направляется пулеметчик Оридорога.

— Вы куда? — окликает его Богатырь.

— Взглянуть, товарищ комиссар, на свою работу.

— Работа подходящая. Я сам видел, как ложились твои пули. Знаешь что, захвати-ка с собой тех спекулянток. Пусть тоже полюбуются.

— Зачем это, товарищ комиссар? — удивляется Оридорога, но тут же, поняв оплошность, добавляет: — Разрешите выполнять?

— Подождите выполнять. — Комиссар разъясняет: — Пусть посмотрят, а после этого отпустите их на все четыре стороны: им не впервые радовать своих хозяев такими вестями.

Понимающе улыбнувшись, пулеметчик побежал выполнять приказание. А Богатырь повернулся ко мне:

— Вот еще один урок. Боец должен знать суть задания, иначе получается: «Зачем это, товарищ комиссар?..»

Такой у нас комиссар. Из любого случая умеет полезный вывод сделать.

Мы с 1941 года неразлучны. Вместе организовывали первый наш отряд. Захар Антонович Богатырь до войны работал председателем одного из райисполкомов Львовской области. Постоянная работа с людьми научила его хорошо разбираться в «человеческом материале». Лучшего друга и помощника не сыскать.

— Извините за выражение, Волчков вас беспокоит. Срочное дело есть.

Ох уж этот балагур Волчков! Будет он когда-нибудь серьезным?!

— Что там у тебя?

— В Старую Гуту пришли отряды Ковпака, Гудзенко, Покровского, Куманька. Целое партизанское столпотворение!..

Вот это радостная новость!

Наскоро проводим на хуторе Василек совещание. Предупреждаем командиров и политработников о необходимости высокой бдительности. Нужно быть в постоянной боевой готовности: враг может напасть в любую минуту.

Здесь, в Васильке, нас нашла Мария Кенина, только что вернувшаяся из Середины-Буды. Рассказала, что при ней привезли десять подвод убитых и раненых. Хорошо поработали наши артиллеристы! В райцентре переполох. По словам нашего человека, работающего в полиции, немцы спешно собирают войска для наступления сначала на Хинельский, а затем на Брянский лес. Ждут артиллерию из Карачева. Без нее не решаются выступать.

Мы уже садились в сани, когда подошел Новиков:

— Товарищ командир, разрешите нашим артиллеристам на рассвете накрыть фашистов в Буде.

— Весь гарнизон расположен в двух больших зданиях, — уточнила Кенина. — С опушки эти здания хорошо просматриваются.

— Сделаем подъем по всем правилам, — обещает Новиков. — Я уже устанавливаю орудия и минометы.

— Вы, я вижу, и так все предусмотрели.

— Почти все. Не могу предусмотреть одного: разрешите вы разбудить фашистов или нет? — Хорошо, — соглашаюсь я. — Разрешаю. Только бейте точнее, зря снарядов не тратьте.

На улице толпится народ. Слышен смех. А вот и веселая песня зазвучала.

— Удивительные у нас люди, — говорю комиссару. — Вокруг фашисты, в любой момент могут нагрянуть, а они веселятся.

— А что им не веселиться. Верят они нам. Но я все время задумываюсь: что будет с ними, когда мы уйдем…

Да, эта мысль все время мучит нас. Население встречает нас с радостью, помогает нам чем может. А покидаем мы село, налетают гитлеровцы и люто расправляются с этими родными для нас людьми…

Что делать? Брать с собой всех мы не можем. Отправлять в партизанские районы сотни и тысячи женщин и детей — тоже нельзя: там и так трудно с продовольствием…

В Красной Слободе течет обычная деловая жизнь. Из кузницы доносится веселый перезвон молотов: наши доморощенные конструкторы трудятся над формами, в которые будет разливаться выплавленная из снарядов взрывчатка. Первая плавка прошла удачно. Можно надеяться, что теперь наши подрывники получат наконец мины. На улице вереница подвод. Отправляется в очередной рейс обоз с продовольствием: перевозим наши запасы с хутора Пролетарского за реку Неруссу, там создаются наши новые базы.

В штабе нас встречает Рева. Он, как никто другой, умел увлекать окружающих своими замыслами. Вот и сейчас его статная фигура то и дело мелькала перед окнами штаба. Рева успевал побывать буквально всюду, и мы были спокойны: раз Рева на месте, задание будет выполнено с предельной полнотой.

Илья Иванович Бородачев, как всегда, подтянутый. Кожаная, видавшая виды тужурка перепоясана ремнем. Раскрывает свою туго набитую сумку, вынимает листки с донесениями разведчиков, раскладывает карту. Немцы перегруппировывают силы.

— Обратите внимание вот на что: вокруг железнодорожных станций Фетиши и Поныри фашисты концентрируют танки. Наш разведчик Крыжин видел их своими глазами: совсем новенькие, прямо с завода. Немцы их расставляют прямо в поле, маскируя белыми полотнищами. Нет сомнения, что снова готовят наступление на Северном Донце.

Бородачев уже приготовил донесение об этом в Москву. Мне остается его только подписать. Радиограмма сейчас же передается радистам.

— Что еще у нас нового?

— Юзеф Майер обнаружился.

— Живой! — с радостью восклицаем почти одновременно с Богатырем.

Юзеф Майер — венгерский патриот. Служит офицером в оккупационных войсках. Он снабжал нас ценнейшими сведениями, но потом связь оборвалась. Мы уже думали, что Юзеф оказался в лапах гестапо. И вот он снова подает о себе весть. Донесение небольшое, но очень важное: «Моя дивизия преследует партизан Ковпака. Сейчас находится в Хинеле. Есть приказ двигаться в город Середину-Буду. У меня все в порядке. Искать меня не надо. Буду сам стараться сообщать все интересное».

Мы так обрадовались, что Юзеф жив, что на какое-то мгновение забыли, что он служит в той самой дивизии, которая движется в наш район с намерением уничтожить нас.

Ведь именно эта дивизия вытеснила Ковпака из Спасских лесов, заставила его отряды уйти в Хинельские леса, а потом сюда — на Брянщину. Теперь мы не сомневаемся, что часть, которую мы обстреляли нашей артиллерией у Середины-Буды, тоже входит в эту дивизию.

— Как бы в этой суматохе и Майер не угодил под наш снаряд, — тревожится Бородачев.

— Надо снова посылать разведку в Поныри, — говорю я начальнику штаба. Кто пойдет?

— Опять Крыксин. Еще покойный Пашкович закрепил его за этим районом.

— Может, пора его сменить?

— Некем. Больше у меня никого нет.

Крыксин — семнадцатилетний паренек, мальчишка совсем.

— Он там так примелькался, что на него уже никто не обращает внимания, — успокаивает Бородачев. — Все его принимают за бездомного сироту. Он и одевается как настоящий беспризорник.

Начштаба помолчал и добавил с обидой:

— По существу, вся моя разведка держится на этом мальчике.

Понятно, к чему клонит Илья Иванович. Сугубо военный человек, в прошлом начальник штаба стрелкового полка, Бородачев никак не может примириться с нашей системой объединения отрядов. Ведь они действуют сообща лишь тогда, когда мы наносим совместные удары по врагу. А потом они снова рассредоточиваются на большом расстоянии от центральной базы и действуют самостоятельно, сами устанавливают связи с партийным подпольем, организуют диверсии, ведут разведку.

Бородачеву же хочется, чтобы штаб объединения сосредоточил в своих руках всю полноту власти, повседневно руководил деятельностью отрядов. Желание похвальное. И когда-нибудь мы добьемся этого. Но пока у нас нет такой возможности, хотя бы потому уже, что не располагаем надежными средствами связи.

Рева приводит трех незнакомцев. Двое мужчин и девушка. Один из них, низкого роста, полный, круглолицый, выходит вперед, улыбается, подает мне руку: