С тем польское воинство и повернуло назад, покинув разграбленную и спаленную пограничную крепость, которая выполнила свое главное предназначение – насмерть стоять на защите земель русских. Сколько же их было таких вот крепостишек, по большей части канувших в лету неизвестными, отбивавших охоту у иноземных ворогов «гулять по Руси Великой с огнем и мечом»! Много их было. Но все они остались безвестными, а вот скромный Сокол почему-то запомнился…

Генрих-цапля и Толстый Фриц, позабытые-позаброшенные, сидели в крытой повозке мастера Штольца и вели невеселую беседу о своей дальнейшей судьбе.

– Без нашего мастера мы полное ничтожество, – со слезами на глазах говорил Генрих-цапля. – Что мы можем? Чего мы стоим?

– Не трави душу, Генрих! И без того тошно, – тяжело вздыхал Толстый Фриц. – Придется нам теперь возвращаться в родной фатерлянд и забыть о золотых россыпях и славе. Ничего, стану подмастерьем у магистратского кузнеца старины Фридриха, который давно меня к себе зазывал. А я занесся, возгордился, как же! Сам мастер Штольц дал мне работу…

– Нет, Фриц, – покачал головой Генрих. – Домой мы всегда успеем, а вот подороже продать секреты покойного Штольца – это в наших силах и возможностях.

– Да кому нужны те секреты? Одумайся, Генрих! Ты же видишь, король Баторий послал нас ко всем чертям. А ведь совсем недавно он к нам благоволил. Какое платье он подарил мне этой зимой! Если я заявлюсь в нем в родной городок, то сам бургомистр, не раздумывая, отдаст за меня единственную дочь Марту.

– Все это так, – почесывая плешь, задумчиво отвечал Генрих. – Но будет гораздо лучше, если ты заявишься к своему бургомистру с туго набитыми кошельками. Тогда уж Марта точно будет твоей. И мы эти деньги получим! Но для этого мы должны отыскать чертов «огненный камень», который спрятал отец мастера Штольца где-то здесь, в России.

– Ты с ума сошел, Генрих! – вскричал Фриц. – Где мы будем искать тот мифический камень? Может, его никогда и не существовало… К тому же Россия слишком большая страна для нас двоих. Это все равно, что искать иголку в стоге сена.

– Не скажи, – Генрих-цапля, по-птичьи склонив голову на бок, хитро улыбнулся. – Кое-что мне известно из того, что наш мастер хранил в строжайшем секрете. Однажды он, здорово напившись, сам проговорился. «Камень огня» спрятан в кабаке «Осетровый бок», сказал он. И находится он в одном из русских селений, которые называются Сокол, Соколово или Соколихино…»

– Ну и что? – пожал плечами Фриц. – Вот он Сокол перед нами, догорает. И где тут «Осетровый бок»?

– Я кое-что разузнал. В Соколе был какой-то кабак, но он сгорел во время нашего штурма, а вот хозяин кабака остался невредим. Его захватил в плен один француз по фамилии Сенкур, изрядная бестия, но с ним можно договориться… Так вот, дорогой Фриц, ты должен ценить и почитать меня до конца своей жизни. Почему? Да потому что я нашел этого Сенкура и договорился, что он продаст нам этого русского кабатчика за твои тридцать золотых.

– Почему это за мои?! – вскипел Толстый Фриц, у которого от возмущения затряслись все его немалые жировые отложения в теле.

– Ты знаешь, что я теперь без денег. Последние крохи я отослал моей любимой Гретхен, у которой должен родиться очередной маленький Генрих-цапля…

– Ну, конечно! Меня всегда поражало то, как это твоя женушка рожает чуть ли не каждый год новых «цыплят», когда ее муж отсутствует дома уже больше трех лет…

На это Генрих не нашел, что ответить и только развел руками.

– Эй ты, пройдоха! Как там тебя? Генрих! Выходи, я привел тебе своего пленника, – услышали подручные Штольца и тут же поспешили выскочить из крытого возка.

– Вот человек слова, – сказал Генрих, подходя к огромному французу без левого глаза и хлопая его по плечу. – Мы готовы купить твоего пленника. Ты просил тридцать золотых?..

– Ты знаешь, я продулся в кости этому негодяю Вольфу Живоглоту и потому мой пленник теперь подрос в цене, – сказал Сенкур, показывая на изможденного человека, которого предварительно привязал к дереву у повозки. – Так и быть, я уступлю вам его за сто золотых. Гоните деньги, господа!

– Мсье, вы рехнулись, – стал торговаться Генрих. – Посмотрите на этого хилого человека, который не стоит даже доброго плевка, не то, что таких денег.

– Ну, как желаете! Тогда я оставлю его себе.

Француз демонстративно повернулся спиной к германцам, собираясь уйти вместе с пленником, и в этом была его трагическая ошибка. Толстый Фриц, подняв с земли здоровенное полено, размахнулся и изо всех сил ударил наемника по башке, проговорив:

– Зачем тратиться на такие пустяки. Этот одноглазый тип должен радоваться, что я ударил его всего один раз. После второго раза его корыстная душа уже отправилась бы прямо в ад.

– Я не знал, что ты умеешь так славно бить, – деланно обрадовался Генрих, обойдя вокруг лежавшего на земле Сенкура. – Ты его точно не убил? Нет? Ладно. Заберем этого русского и поскорее уберемся отсюда куда подальше, пока этот чертов француз не пришел в себя и не позвал на помощь своих дружков. Со всем полком королевских наемников не справиться даже тебе, мой дорогой Фриц…

…Кузьма Окороков, из-за которого разгорелись такие страсти, пришел в себе только часа через два, когда повозка подручных мастера Штольца была уже далеко от страшного Сенкура, ограбившего его кабачок и задавшую ему самому хорошую трепку, после которой Кузьма потерял несколько зубов и представление о том, где и с кем он находится. Только добрая порция шнапса, влитого ему в глотку Генрихом-цаплей, немного примирила его с действительностью.

– Где это я? – спросил кабатчик, удивленно тараща глаза на двоих германцев, подгонявших пару коней в упряжке.

– В раю, – усмехнулся Генрих, умевший изъясняться по-русски довольно сносно.

– Дайте еще выпить и я в это окончательно поверю, – попросил кабатчик.

– Потом, – пообещал Генрих, – сначала ты скажешь нам, как назывался твой кабак.

– Не помню, – помотав головой, проговорил Кузьма.

– Случайно не «Осетровый бок»?

– Очень может быть… Хотя нет! – засомневался кабатчик. – Дай выпить и я вспомню.

– Пей, черт с тобой! – передавая вторую фляжку со шнапсом кабатчику, произнес Генрих.

Выпив содержимое второй фляжки до последней капли, Кузьма благодарно икнул, а потом проговорил заплетающимся языком:

– Вспомнил! Мой кабак никак не назывался. Да и зачем его называть, когда он был единственным в крепости… Ик!

– Я его убью, – тяжело вздохнув, сказал Генрих Фрицу на своем языке, чтобы кабатчик его не понял. – Это не тот, кто нам нужен.

А Кузьма продолжал размышлять вслух:

– Вы что-то спрашивали об «Осетровом боке»? Я знаю, где находится этот кабак. Он гораздо хуже моего и приносит меньший барыш, но…

– Какого дьявола?! – взревел Генрих. – Ты знаешь, где находится «Осетровый бок»?!

– А то! – пьяно осклабился Окороков. – Он находится рядом с Соколово… Это все прямо и прямо, а потом направо. Я вам укажу дорогу… Вы такие хорошие люди! Погоняй! – крикнул Кузьма и упал на дно повозки. Его сморил пьяный сон.

– Кажется, мы не прогадали, дорогой друг! – обрадованно вскричал Генрих по-немецки. – Этот тот человек, который нам нужен.

– Майн гот! – только и ответил Толстый Фриц, воздев очи долу и перекрестившись двоеперстно.

А Генрих-цапля подумал: «Соколово… Что же это получается? В этой стране все селения называются так же, как взятая поляками крепость?.. Право же, это не к добру!»

Евдокия Никитична рожала в сиреневую круговерть. Маялась она долго и мучительно, а разрешилась от бремени в одночасье, и в этом помогла ей многоопытная деревенская повитуха бабка Марфа – заезжим «иносранным кровопускателям» Евдокия Никитична не доверилась. Бабка Марфа, не послушавшись уговора дворовой челяди, прознавшей от возвернувшегося с порубежья Ферапонта о кончине батюшки Бориса Васильевича и теперь всячески остерегавшей повитуху сообщать о том роженице, все же поведала «бедолажке», как называла всех баб на сносях, сущую правду. Она даже «зачитала» мученице письмо мужа – последнее прости-прощай любимой жене, хотя и была неграмотной, просто слышала, как то послание читал вслух домоуправитель Епифан, и затвердила его наизусть.