– Ладно, о его последней воле после расскажешь, – заторопился Прошка. – А сейчас нам с тобой самое время ноги уносить отсюда, пока не поздно.

– Вот и я про то, – согласился Ферапонт. – Ты, помнится, говорил о каком-то подземном ходе из крепости?..

– Точно. Начинается он во дворе кабака Кузьмы Окорокова. Знаешь такого?

– Как не знать? Да только дом-то его вместе с кабаком сгорел до тла. Пожгли его вороги, я сам видел…

– Не беда, дядя Ферапонт, авось да небось выберемся. А это шкатулка, что у тебя в руках – все твои пожитки?

– Все. Пожитки наши жидки, – усмехнулся Ферапонт. – Успел из дома только эту шкатулку спасти перед тем, как ворвались к нам святотатцы и разбойники, чтобы грабить да жечь. В ней, Прошка, все теперь мое достояние. В ней, да вот в этом чекане. Топорик этот завсегда при воеводе был, как оберег. А вот в последнюю свою вылазку на врага не взял его воевода с собой. Так я тебе его дам, ты ведь с ним половчее управишься в случае чего…

– Чекан – это хорошо. Побъемся еще! А вот золото, брильянты в твоей шкатулке – это на том свете нам не понадобится, – усмехнулся Прошка, тут же приведя строки из Евангелия, которые часто повторял станичный голова Сусалов: – «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют, и где воры подкапывают и крадут».

– Нет, братец, здесь лежит куда большая для меня драгоценность – послание батюшки воеводы к нашей матушке Евдокии Никитичне. Нельзя даже помыслить, чтобы сие послание попало в лапы нечистого…

– Тихо! – неожиданно прервал Ферапонта Прошка. – Упомянул нечистого, он тут как тут! Чертей во плоти целых пятеро…

Действительно, недалеко от беглецов прошли, гремя оружием, пятеро королевских наемников, все еще продолжавших рыскать по крепости в поисках живых защитников и хоть каких-нибудь ценностей.

– Пронесло, – переведя дух, перекрестился Ферапонт.

– Иди за мной и не отставай, – сказал Прошка, направляясь в ту сторону, где находилось кабацкое пепелище.

Через полчаса беглецы, воспользовавшись ночной темнотой, добрались до лесной опушки.

– Выбрались, – снова перекрестился Ферапонт, оглядываясь назад.

Вдали горел Сокол, освещая окрестности неверными отблесками пожаров.

– Как полыхает, – снова сказал Ферапонт, – будто погребальный костер…

– А вот и нет, – не согласился станичник. – Я вижу птицу сокола, которая превращается в сказочную птицу феникс. Гляди, как она огненными крылами машет! Вот-вот взовьется в небесную высь, чтобы навсегда остаться в памяти людей…

– Ну и выдумщик ты, Прошка! Такое придумать… А ведь и правда крылами машет, словно феникс…

У короля Батория снова разболелся живот и потому его совершенно не обрадовал доклад маршалка Грифовского, возглавившего после гибели пана Ястребовского полк королевских гусар. А ведь в этом докладе говорилось о «блестящей победе над неприступной крепостью Сокол доблестных польских рыцарей».

– Точно так же мы возьмем на саблю саму Москву! – самоуверенно заявил пан Грифовский, у которого нос вместе с висячими усами очень напоминал клюв птицы-падальщика под названием гриф, которых король имел счастье видеть на рисунках, сделанных монахами-иезуитами в одной из римских католических библиотек.

– До Москвы еще далеко, – хмуро ответил король, – а живот у меня болит уже сейчас… Все вон! Позвать сюда эту франкскую бестию мэтра Делиже!

– Я уже здесь, ваше королевское величество, – поклонился Делиже, войдя в цветастый шатер монарха.

– Опять этот несносный Ла Форт не уследил за тем, чтобы я не переел за ужином. Это же очень вредно! Вот все вы такие франки, – попенял лекарю король Баторий. – Вам бы только деньги из моей казны хапать, да уплетать за обе щеки за моим столом…

– Ваше величество, выпейте эту чудодейственную микстуру, – наливая из пузырька в мензурку какое-то снадобье зеленого цвета, сказал Делиже.

– Сам пей! – потребовал Баторий, вспомнив о незавидной судьбе короля Франции Генриха Второго, подробности о похоронах которого совсем недавно поведал ему все тот же Ла Форт.

– Извольте, ваше величество, – снова поклонился лекарь. – Видите, я уже пью… Фу, ну и гадость! Простите, ваше величество! Это очень полезная микстура, настоенная на тринадцати травах, произрастающих на горных лугах.

– Ну, хорошо, – нехотя согласился король, принимая мензурку с микстурой из рук лекаря. – За здоровье короля Речи Посполитой! – сказал он и одним духом проглотил лекарство, после чего почмокал так, будто выпил драгоценное столетнее вино. – Вкус тонкий, хотя многовато горечи. Но в целом съедобно.

Через час король Стефан Баторий, отказавшись от завтрака, пожелал осмотреть «места боевой славы польского оружия». И первым делом пан Грифовский услужливо сопроводил его величество на холм, откуда еще вчера стреляла по Соколу орудийная батарея.

– Это все, что осталось от моей самой большой пушки? – поинтересовался король, с интересом разглядывая разорванное орудийное дуло.

– Здесь, на этом самом месте, произошло главное событие вчерашнего сражения, позволившего нашим славным воинам взять эту неприступную крепость, – велеречиво пояснил пан Грифовский. – При этом погибло много солдат с той и с другой стороны. Потери уже подсчитываются. Но крепость Сокол, гарнизон которой осмелился противостоять вашим смелым солдатам, пала. И так будет с каждой крепостью, каждым городом, кто только попробует противиться вам, ваша королевское величество!

– Жаль пушки, – не слушая спич пана Грифовского, задумчиво произнес Стефан Баторий. – Вот и доверяй после этого наемникам… Если бы не этот чертов Гансик, большая пушка продолжала бы радовать меня и нагонять страх на всех врагов Польши. Кстати, что сталось с мастером Гансом Штольцем?

– От него не осталось мокрого места, – ответил пан Грифовский.

– Что вы говорите? Мокрого места?.. Ай-яй-яй, как жалко пушки!..

– Остались целыми подручные Штольца, – напомнил подчаший Порский, находившийся в свите короля.

– Опять несносные франки? – сделав кислую мину на физиономии, спросил Баторий.

– Германцы, ваше величество, – поклонился подчаший.

– А зачем нам подручные? Нам нужны мастера. Найдутся другие. Пока есть золото в моей казне, мастера всегда найдутся. Всех подручных вон! Так что там с нашими потерями?

– Убитых шестьсот восемьдесят два человека, раненых – тысяча триста пятнадцать, – доложил пан Грифовский. – Это пока самые приблизительные подсчеты, ваше величество.

– Это много, – покачал головой король. – Это большие потери. Если за каждую крепостишку я буду платить такую огромную цену, то до Москвы доберемся только мы вдвоем с метром Делиже… Ха-ха-ха! – рассмеялся король противным дребезжащим голосом, которому вторила вся свита. – И то, если до этого я не познакомлю лекаря с палачом!.. Эй, кто там скачет на белом коне? На белом коне могу скакать только я! Скорее всего, это гонец, который собирается известить нас о подходе резервных сил из моего королевства…

Всадник в запыленной одежде, соскочивший со спины взмыленного жеребца, протиснулся сквозь свиту короля и низко поклонился Баторию.

– Я с дурными вестями, ваше величество, – сказал он. – Разрешите доложить.

– Нет, лучше отойдем подальше, а то тут кругом одни предатели, – король погрозил хлыстом своей свите.

Когда король и посланник спустились с холма, Баторий милостиво позволил вновь прибывшему говорить. Узнав, что никаких подкреплений в ближайшее время не прибудет из-за того, что на юге Речи Посполитой взбунтовалась чернь, Баторий впал в неистовство. Досталось от него и посланнику, и новому командиру гусар, и даже скромному подчашию – всех их король «наградил» ударами своего хлыста. После чего, немного поостыв, он заявил во всеуслышание:

– Мои доблестные воины, одержавшие славную победу над русской крепостью, возвращаются назад. Мы должны покарать наших врагов внутри Польши. А в новый поход на Московию мы отправимся позже. Пускай московиты трепещут в ожидании наших будущих блистательных побед!