В отсеке вагона, битком набитом солдатами, большинство которых ехало из Седана, Рембо думал именно об этом — о своём будущем, о свободе. Он уже представлял себя рядом с Теодором де Банвилем, который обстоятельно, как в беседе со старым приятелем, попутчиком в долгой дороге, рассказывает ему о своём последнем поэтическом сборнике, опубликованном Альфонсом Лемером, — о «Лирических этюдах, новых канатоходческих одах». Или рядом с загадочным, странным Полем Верленом, чья воздушная, музыкальная поэзия его очаровывала…

Когда после более чем десятичасового пути Рембо прибыл в Париж, дела пошли совсем не так, как он ожидал. Железнодорожные контролёры, которым он не смог предъявить ни билета, ни денег, решили, что он нарушитель правил, если не дезертир: несмотря на его юный облик, в действительности он мог быть старше, чем казался. Такое бывало нередко.

Без лишней волокиты его отправили в карете для перевозки заключённых в арестный дом Мазас. Это заведение, расположенное на бульваре того же имени под номером 23, существовало с 1850 года. В него помещали лиц, на которых выписывались повестки о приводе в суд, а также осуждённых на короткие сроки заключения, преимущественно тех, кто должен был отбывать их в одиночной камере. Всего в трёх основных корпусах четырёхэтажного здания насчитывалось 1200 камер.

Едва Рембо там оказался, его подвергли допросу. Кто он такой? Сколько ему лет? Не был ли он мобилизован для отправки в Седан, и если был, то в какой полк? Каким образом он предполагает оплатить свою тайную поездку, которая обойдётся ему в тринадцать франков?

Артюр отвечал уклончиво и невнятно. Порой он походил на зверя, которого обложили гончие, иногда держался высокомерно и презрительно. А такое поведение арестованного считалось в Мазасе при любых обстоятельствах недопустимым. И Рембо тут же поместили в карцер.

Там он почти сразу сочинил патриотический сонет без названия в духе «Возмездий» Виктора Гюго:

Поупрямившись несколько дней, 5 сентября Рембо решил обратиться к единственному человеку, которому полностью доверял, — Жоржу Изамбару. Он послал ему письмо с просьбой срочно вмешаться и выручить его: поговорить за него с прокурором, оплатить его долг, забрать его из Мазаса и написать его «бедной» матери, которая уже пять дней не знает, где он и что с ним, и, вероятно, до смерти встревожена. Свою просьбу о помощи он заключил уверением, что любит его «как брата» и будет любить «как отца»^{16}.

Растроганный Изамбар поспешил послать Артюру деньги и необходимые рекомендации. Два дня спустя он в сопровождении своего друга, двадцатишестилетнего поэта Поля Демени (автора «Собирательниц колосьев» и одноактной комедии «Стрела Дианы», изданных «Художественной библиотекой» на улице Бонапарта в Париже, директором которой был друг его семьи), приехал встречать Артюра на вокзал в Дуэ.

При встрече учитель и ученик избегали касаться неприятных тем. Хотя Рембо выглядел несколько виноватым, он был рад снова увидеть своего наставника. Он был счастлив оттого, что может пойти к нему в гости в приятный трёхэтажный дом на улице Аббе-де-Пре да ещё познакомиться с Полем Демени, которому уже посчастливилось быть изданным и в Дуэ, где он родился и пользовался завидной репутацией.

Артюр рассказал им, что в Париже ничего не видел кроме нескольких мелькнувших фигур, замеченных сквозь решётку арестантской кареты и узкое окно камеры. Он даже не имел возможности приветствовать 4 сентября провозглашение Третьей республики! Но, к счастью, добавил он, у него была возможность записать кое-какие тексты на клочках бумаги, которые он тут же извлёк из кармана. Он признался, что из восьми четверостиший стихотворения, названного им «Роман», первые два могут считаться чем-то вроде авторской исповеди:

После этого Рембо, Изамбар и Демени в течение нескольких дней мирно беседовали о поэзии — так, будто вокруг ничего особенного не происходило, будто французская армия после капитуляции под Седаном не обратилась в бегство, а Париж не был осаждён пруссаками. Артюр нередко часами оставался в комнате, которую предоставили в его распоряжение, и занимался там либо чтением (в частности, «Опытов» Монтеня), либо записывал или правил свои стихотворения.

Это продолжалось до тех пор, пока Изамбар не спохватился, что Артюру всего шестнадцать лет и он всё ещё, невзирая на Франко-прусскую войну, по закону находится под опекой своей матери.

Обменявшись с ней несколькими осторожными письмами, Изамбар к концу месяца решил лично доставить своего протеже в Шарлевиль через территорию Бельгии.

На перроне вокзала госпожа Рембо встречала их одна. Она была бледна, под глазами пролегли глубокие складки. Когда она увидела сына выходящим из вагона, ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не выдать своих чувств. Она смерила взглядом Изамбара с головы до ног и вновь обвинила его в том, что он испортил её несчастного мальчика, подбил его к бегству из дома. Затем «с очень кислым видом»^{18} повернулась к Артюру и, влепив ему пощёчину, пообещала обращаться с ним так и впредь, а также ужесточить режим, если у него когда-нибудь появится дурацкое желание повторить свою затею…

Но не прошло и десяти дней, как Артюр именно так и поступил, тем самым бросив матери дерзкий вызов.

В этот раз, прежде чем улизнуть, он заблаговременно продал в магазин Проспера Летелье некоторые из своих книг, и у него появились деньги на дорогу. Он купил билет в город Фюме, к северу от Шарлевиля, на берегу Мааса, где навестил одного из своих бывших товарищей по коллежу, как и он, начинающего поэта Леона Бийюара, у которого поужинал и переночевал.

На следующий день, взяв в дорогу кое-какую еду, он продолжил пешком свою авантюрную экспедицию, шагая по дорогам и тропам Арденн. Так он дошёл до Вирё, оттуда отправился в Обрив, а к вечеру достиг Живе, где сразу же пошёл к казарме Гран Картье, над которой возвышается величавая цитадель Шарлемон. Приятель Бийюар сказал ему, что там служит один из его двоюродных братьев, сержант мобильной гвардии, который, возможно, устроит ему ночлег. Хотя этого сержанта на месте не оказалось, ночь Артюр провёл в казарме. На другой день он пересёк бельгийскую границу и сел на поезд в направлении Шарлеруа.