Поездка в нём — до Страсбургского вокзала в Париже — стала непрерывной пыткой. Никакая поза не давала Артюру успокоения. Спина, поясница, плечи, руки и особенно живот, правое плечо и подмышка были, со слов Изабель, «очагами жестокой боли»{145}.
А может быть, в столице лечение будет более эффективным, чем в Марселе?{146}
Изабель робко задала ему этот вопрос, но Артюр только покачал головой. Нет, он не намерен был задерживаться в Париже. По прибытии туда он потребовал, чтобы фиакр немедленно вёз его на бульвар Дидро к вокзалу Париж — Лион — Марсель.
Как было этому противиться?
В экспрессе, который шёл в направлении Прованса, он попытался немного поесть, но не смог. Нервное перевозбуждение и жар перешли в бред. Погружённый в бархатное кресло, служившее ему ложем, бледный и исходивший потом, он вдруг засмеялся, увидев офицера в униформе, но боль тут же пресекла этот печальный смех.
После того как проехали Лион, за окном замелькали вдоль берегов Роны города и селения, виноградники, жнивья, стога соломы. По словам Изабель, купе было похоже на «адскую тюрьму», из которой «невозможно бежать»{147}. Артюр продолжал бредить, но его истерзанные болью члены ещё кое-как двигались.
Когда поезд прибыл на вокзал Сен-Шарль в Марселе, стоял тяжёлый средиземноморский зной августа 1891 года. Отчаявшаяся Изабель приняла единственно возможное решение: как можно скорее отвезти брата в экипаже в ту самую больницу, где его в мае оперировали, — в больницу Непорочного Зачатия на улице Святого Петра. Из опасения, что военные власти будут Артюра разыскивать, она записала его там под именем Жан Рембо.
Врачи были удивлены, увидев его снова. Они собрали консилиум, который заключил, что раковая опухоль, потребовавшая ампутации ноги, успела дать метастазы через костный мозг, и пациент обречён.
Изабель не хотела оставлять брата и поселилась с ним в больнице. Сильно исхудавший, кожа да кости, с ввалившимися глазами, он выглядел вдвое старше своих лет. Лишь изредка ему удавалось немного поесть: раскрывая рот, чтобы принять пищу, он стонал от боли. Иногда он говорил сам с собой, иногда с сестрой. К нему приходили какие-то смутные, давние воспоминания, он называл имена, которые ничего не говорили Изабель, и она не могла понять, существовали ли эти люди в действительности или были плодом его галлюцинаций и кошмаров. Верлен, Кабанер, Форен, Нуво…
Пятого октября Изабель написала матери:
«Зачем говорить ему, что из-за горячки, кашля и особенно от беспокойства за него я не смогла отдохнуть: ему хватает своих мучений.
Он стал рассказывать мне невероятные вещи про то, что с ним будто бы произошло в больнице прошлой ночью, и это единственное, что он запомнил из своего бреда, но он упрямо это повторяет по нескольку раз на день, рассказывая мне одну и ту же несуразицу, и сердится, когда я ему не верю. Поэтому я слушаю его и стараюсь переубедить. Он обвиняет санитаров и даже сестёр в разных мерзостях, которые невозможны; я говорю, что всё это ему привиделось во сне, но он продолжает твердить своё и смотрит на меня как на дурочку»{148}.
По примеру матери, Изабель была ревностной католичкой, и её огорчала та мысль, что Артюр может скончаться, не успев исповедаться больничному священнику и принять от него последнее причастие. Но каждый раз, когда она начинала разговор об этом, брат отказывался. Артюр говорил, что он убеждённый безбожник, не верит ни в Бога, ни в святых, не верит Церкви. Чтобы подкрепить свой отказ, он ругался и богохульствовал. И всё же к концу октября согласился на встречу со священником. Он пошёл на это не только ради того, чтобы успокоить сестру, которую очень любил, но и потому, что ещё надеялся. Возможно, после всего, что он перенёс, покинув Абиссинию, после ампутации ноги Бог, или Аллах, или какая-то другая высшая сила дарует ему исцеление.
Его раковая опухоль, шедшая от бедра к животу и похожая на огромный вздувшийся гнойник, стала привлекать к себе любопытные взгляды. Посетители больницы Непорочного Зачатия, пациенты и врачи, которые заходили в его палату, «в ужасе замолкали, глядя на такой странный рак»{149}. Так на ярмарке разглядывают какое-нибудь чудо природы. Так с некоторым смущением они смотрели бы на экспонаты Большого анатомического и этнологического музея доктора Шпитцнера, выставленные в ту пору в Марселе.
Артюр уже не осознавал, что с ним происходит. Но 9 ноября, собрав последние силы, он резко приподнялся, позвал сестру и продиктовал ей очень странное письмо, адресованное какой-то таинственной мореходной компании:
«Один лот: всего один зуб.
Один лот: два зуба.
Один лот: три зуба.
Один лот: четыре зуба.
Один лот: два зуба.
Господин директор.
Я хотел бы спросить, не оставил ли я чего-нибудь на вашем счёте. Я желаю теперь поменять заказ на обслуживание у компании, названия которой даже не знаю, во всяком случае, это обслуживание от Афинара. Здесь повсюду эти службы, а я в моём жалком положении, обессиленный, не могу ничего найти, вам скажет это первая попавшаяся на улице собака. Итак, сообщите мне цены на услуги фирмы Афинар в Суэце. Я полностью парализован и хочу как можно скорее оказаться на борту, скажите мне, в котором часу меня должны доставить на борт…»{150}
На следующий день в два часа пополудни Артюр Рембо скончался на больничной койке. Ему было тридцать семь лет.
Он умер, так и не узнав, что за три дня до этого в Париже, в издательстве Леона Женонсо вышла 180-страничная книга его стихотворений под названием «Реликварий».
Так как все они были написаны между 1869 и 1872 годами, это юношеские произведения.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Похоронили Артюра Рембо на шарлевильском городском кладбище в семейной могиле, над которой стоят две одинаковые мраморные стелы — одна с именем сестры поэта Витали, умершей в семнадцатилетнем возрасте, вторая — с его именем.
Мать Артюра пережила сына на 16 лет и скончалась в 1907 году. Она была свидетельницей его признания как поэта, но, по-видимому, так и осталась при убеждении, что из него ничего путного не вышло и виной тому были дурные наклонности, приобретённые им в школьные годы. По некоторым сведениям, она якобы даже отказалась присутствовать при торжественном открытии в Шарлевиле бронзового бюста её сына.
Сестра Артюра Изабель написала несколько очерков о жизни и творчестве брата, которые в 1923 году вышли отдельной книгой под названием «Реликвии». Её перу принадлежит подробное, исполненное драматизма описание его последних месяцев жизни. Вместе с тем она упорно старалась «очистить» образ брата от всего, что, по её строгим католическим убеждениям, привитым ей матерью, бросало тень на его репутацию. Она решительно ставила под сомнения все свидетельства о нём, которые расходились с её собственной версией событий его жизни. Так, она называла «оскорбительными выдумками» появлявшиеся в печати сведения о приключениях брата в Нидерландской Индии, Адене и Эфиопии. Она твёрдо стояла на том, что он якобы никогда не находился под арестом, не нанимался в нидерландский иностранный легион, не водил караваны, не торговал хлопком и шкурами, а служил кабинетным клерком в солидных торговых компаниях. Что касается его амбиций исследователя, то она подчёркивала заинтересованность парижского Географического общества в трудах Артюра Рембо. Подобно Верлену, она находила в творчестве Артюра мотивы богоискательства и утверждала, что перед смертью брат пришёл к Богу и примирился с Церковью. Более того, даже в тех его поступках, которые сама же находила предосудительными, она усматривала Промысел Божий:
