Что касается последнего, то он был на год моложе Верлена. Уроженец города Лилля, он происходил из семьи офицера в звании бригадира. В 1863 году Вермерш занялся журналистикой. Он придерживался независимых убеждений и успел дважды отбыть тюремное заключение по обвинению в оскорблении общественной нравственности. После того как он возобновил издание зажигательного листка «Папаша Дюшен», его в 1871 году заочно приговорили к смертной казни. Сначала он скрывался несколько месяцев в Брюсселе, потом в Нидерландах и Швейцарии, после чего поселился в Лондоне, где основал газету «Кто идёт?», в которой публиковал тексты, призывавшие к насилию и революционному террору. Он пытался также издавать «Газету Вермерша» и «Демократический союз», но безуспешно.
Женившись несколько дней тому назад на очаровательной портнихе, голландке по происхождению, дочери одного из своих печатников, Вермерш был рад возможности уступить комнату неразлучным Рембо и Верлену. В отличие от Регаме, он прекрасно относился к обоим, к тому же догадывался, что проповедуемые им бунтарские идеи, во имя которых он пускался во все тяжкие, интересуют и даже увлекают Рембо.
Первые недели в Лондоне стали для Артюра «чем-то вроде оргии открытий и утех»{62}. Он исходил город пешком вдоль и поперёк, прошёл по берегу Темзы район лондонских доков, который пользовался дурной славой. То был, по выражению Вермерша, «гигантский грязевой вихрь», пересекаемый «вавилонскими мостами». Артюр заходил в самые бедные и самые страшные кварталы. Кроме того, любовался памятниками архитектуры и примечательными строениями, такими как Тауэр, Кентерберийский собор, огромный Хрустальный дворец, посещал музеи.
Зашёл он и в недавно открытый Музей восковых фигур мадам Тюссо, который ежедневно и даже ежевечерне привлекал толпы посетителей. В одном из залов этого музея Артюр имел возможность осмотреть предметы, принадлежавшие когда-то Наполеону Бонапарту, в том числе карету, в которой император приехал в Ватерлоо. Француженка мадам Тюссо выкупила её у пруссаков за большие деньги. Не забыл он посетить и комнату ужасов, где был выставлен нож гильотины, который отсёк головы Людовику XVI и Марии Антуанетте.
Почти каждый вечер Рембо с Верленом ходили в театр на спектакли по классическим пьесам Шекспира и Шеридана или на английские интерпретации французских оперетт, от которых лондонцы были без ума: «Княгиня Трапезундская» и «Король Морковка» Жака Оффенбаха, «Одноглазый» Эрве, «Сто девственниц» Шарля Лекока. Наведывались они и в мюзик-холлы, где, к их удивлению, посетители танцевали жигу между исполнениями «Боже, храни королеву».
После представлений они любили засесть в каком-нибудь пабе в районе Сохо или в ресторане на Лейчестер-сквер и потолковать с коммунарами, намеревавшимися как можно скорее вернуться во Францию и продолжить там политическую борьбу.
Если дискуссия принимала миролюбивое направление, Вермерш всегда был готов подогреть её новой порцией ударных аргументов. В такие моменты он словно источал яд, не щадя никого и ничего. Ему поддакивал его друг Проспер Оливье Лиссагаре, который в 1870 году получил известность публикацией своего «Республиканского катехизиса». Состоявший в дружеских отношениях с Карлом Марксом и его дочерью Элеонорой, Лиссагаре начал работу над историей Коммуны, для которой собрал большое количество документов.
Иногда Рембо и Верлен встречались вечером с Камилем Барером, близким другом Вермерша и одним из сотрудников его газеты «Кто идёт?», а также с Людомиром Матушевичем, бывшим полковником французской армии и убеждённым франкмасоном, о котором они не составили себе ясного понятия, так как почти все его высказывания были загадочными, двусмысленными и противоречивыми. Встречались они и с Жюлем Андриё, ещё одним знакомым Вермерша, который был уполномоченным Общественных служб Коммуны, а теперь содержал семью (жену и троих малолетних детей), давая частные уроки по латыни и французской литературе детям из английских буржуазных семей. Он с удовольствием рассказывал, что имел честь наложить арест на имущество Тьера, находившееся в его парижском особняке.
Лондон увлёк Рембо. Больше всего его поразило кипение жизни в этой многолюдной — с населением свыше четырёх миллионов человек (без пригородов), — пёстрой, космополитичной столице метрополии, непрерывное движение карет, кебов, омнибусов, трамваев, проносящихся по гигантским чугунным мостам поездов. Его захватила атмосфера царившей там настоящей свободы, не совсем такой, как в Брюсселе. Например митинги в Гайд-парке, где любой желающий имел право высказать своё мнение, даже выступить с критикой правительства.
Для въезда в Англию не требовалось визы. Правительство Уильяма Гладстона, премьер-министра Её Величества королевы Виктории, не принимало никаких запросов от других государств о выдаче их подданных, находящихся в Британии. Газеты не подвергались никакой цензуре, и журналисты решительно клеймили серьёзные политические ошибки или несправедливости, выводили злодеев на чистую воду.
Рембо вскоре стал замечать, что большинство обосновавшихся в Лондоне коммунаров, как и те, с которыми ему приходилось встречаться в Брюсселе, косо на него поглядывают, а его любовная связь с Верленом вызывает негодование и осуждение. Порою это была откровенная неприязнь… Он решил, что ему, по-видимому, вредит тот факт, что сам он не был участником Коммуны, не отстаивал её дело с пером или оружием в руках.
К тому же до него дошли тревожные слухи о том, будто в места, посещаемые французскими изгнанниками в Лондоне, проникли оплачиваемые Тьером доносчики и шпионы, которые не остановятся ни перед чем, чтобы насильно и тайком от британских властей вернуть коммунаров на родину… И якобы Людомир Матушевич был одним из этих шпионов…
Вместе с тем и в жизни самой четы поэтов не всё ладилось, и те небольшие деньги, что были у Верлена, когда они высадились в Англии, подходили к концу.
Найти какую-нибудь работу?
У Рембо не было к тому ни малейшего желания, и он предоставил Верлену искать занятие, которое давало бы средства к существованию. Что-нибудь вроде журналистики, частных уроков французского, переводов для какой-нибудь коммерческой фирмы. Артюр был к этому вполне равнодушен. Так же равнодушно он отнёсся к признанию Верлена в том, что тот написал его матери в Шарлевиль письмо, в котором поведал ей о своих стычках с Матильдой и имел нахальство попросить денег.
Но Артюру всё труднее становилось переносить бесконечные сетования Верлена на жену, которая подала в парижский суд на развод, а заодно и жалобы на госпожу Моте де Флёрвиль. По его словам, обе они повсюду распространяют о нём клеветнические измышления с целью повлиять на суд, чтобы он назначил ему выплату в их пользу непомерно больших алиментов. Кроме того, родители Матильды якобы злонамеренно отказываются переслать ему его личные вещи, оставленные в доме на улице Николе. Там были одежда, картины, гравюры, рисунки, письма, фотографии… и кипа рукописей. Среди них великолепная авторская копия «Духовной охоты», которую Рембо доверил ему в 1871 году. Кто может поручиться, что все эти тексты не будут уничтожены?
Тщетно Артюр упрекал Верлена в трусости, в том, что он ведёт себя как мелкий буржуа. Ничто уже не могло разрядить ситуацию, вернуть пережитые ими лучшие моменты, когда они вдвоём странствовали по Бельгии, «питаясь вином пещер и бисквитами дорог»{63} и для них ничего не существовало кроме их тщеславия дикарей.
В конце ноября Артюр принял важное решение — оставил Верлена с его дилеммами, слезами, вечными вздохами и вернулся в Шарлевиль к матери. На голове у него был цилиндр, как у порядочного английского буржуа.
Для госпожи Рембо это возвращение блудного сына стало большим облегчением. Она, конечно, поведала ему о том, что ей пришлось пережить во время его долгого отсутствия, и рассказала, что даже ездила в Париж к госпоже Матильде Верлен, чтобы та объяснила ей, что происходит. Поездка эта, по её словам, мало что дала, поскольку молодая женщина и её родители отнеслись к ней неприязненно, если не сказать прямо враждебно.
