Он взял руку Верлена и сжал её. Сам не понимая, что с ним происходит, он почувствовал неодолимую тягу к этому несчастному человеку, а тот ответил ему взглядом, полным нежности.
Через несколько минут Рембо и Верлен оказались в одной из меблированных комнат на улице Кампань-Премьер, и Артюр впервые познал торжество физического овладения другим существом. Ему казалось, что он поступил как супруг, как муж, который сразу же оттеснил в сторону соперницу — ту самую, с тяжёлым именем Матильда, которую он уже не мог терпеть, хотя ничего дурного она ему не сделала.
Они лежали молча и слышали разнообразные звуки, раздававшиеся в доме, и долетавший до их изголовья шум улицы. Так они лежали, пока не послышался скрип на лестнице, который извещал о том, что возвращается Форен, он же Гаврош, как называли его приятели.
Чем более напряжёнными и трудными становились отношения Верлена с Матильдой, тем нарочито небрежнее он одевался, иногда по неделям не меняя белья, словно решил во что бы то ни стало ходить в таком же тряпье, какое носил Рембо, и так же, как он, дурно пахнуть. Они превращались в забавную, ставшую предметом пересудов и сплетен пару, на которую в городе указывали пальцем.
Пятнадцатого ноября, похожие на двух бродяг, Рембо и Верлен в обнимку явились в театр Одеон на представление «Леса», одноактной пьесы в стихах нормандского поэта и актёра Альбера Глатиньи, автора «Безумной лозы» (1860) и «Золотой стрелы» (1864) — двух сборников стихотворений, которыми Верлен восхищался и не упустил случая рекомендовать их Артюру. Тогда же он и сообщил ему, что Глатиньи, которому в то время было всего тридцать два года, лично знаком с самим Бодлером и заслужил его горячее одобрение, что почиталось за большую честь.
Все мужчины в театре были одеты в превосходные чёрные фраки и сорочки с белыми галстуками, а дамы красовались в самых элегантных туалетах, и только грязные Рембо и Верлен выглядели отталкивающе. Они без конца шутили, похлопывали друг друга по рукам и плечам и походили на проказливых школяров, резвящихся на перемене. Или, скорее, на двух грубых простолюдинов, которые по ошибке забрели в самую изысканную компанию парижского света. Этого было вполне достаточно для того, чтобы на следующий день Эдмон Лепелетье поместил в газете «Суверенный народ» насмешливый отчёт о событии:
«“Парнасцы” были все налицо, они перемещались по фойе и беседовали о том о сём под присмотром своего издателя Альфонса Лемера. Там можно было заметить белокурого Камиля Мендеса, прогуливающегося с Мера. Леон Валад, Дьеркс, Анри Уссе сновали по залу. Сатурнический поэт Поль Верлен вёл под руку привлекательную молодую особу мадмуазель Рембо»{46}.
Публикуя эту краткую заметку, Лепелетье прежде всего хотел образумить Верлена, с которым был знаком ещё со времён их учёбы в лицее имени Бонапарта и, продолжая оставаться самым его близким другом, действовал по пословице: «Кто крепко любит, тот и крепко наказывает». При этом он думал и о положении Матильды. Но его публикация не произвела того действия, на которое была рассчитана. Напротив, после неё Верлен и Рембо стали ещё чаще появляться вдвоём на публике, нарочито демонстрируя свои отношения и вызывая всеобщее любопытство. Артюр к тому же уговаривал своего партнёра сделать решительный выбор: или он, или Матильда. И нечего разыгрывать в доме на улице Николе роль несчастного супруга, а потом являться к нему за утешением. Артюр не отказывался служить опорой слабаку, не способному принять твёрдое мужское решение. А к концу года он не без удовольствия узнал, что Верлену предстоит поездка в Палисёль, городок в бельгийских Арденнах, чтобы получить наследство в семье отца. Возможно, думал Артюр, Верлен воспользуется этим случаем, чтобы поставить точку на своём браке.
В начале марта 1872 года на традиционном ужине «Скверных парней», проходившем в этот раз в одном из ресторанов на площади Сен-Сюльпис на пересечении улиц Бонапарта и Вьё Коломбье, пара любовников снова появилась в обнимку. Сотрапезники, занимавшие места за столом, сделали вид, что ничего особенного не произошло, и всё же атмосфера в зале сразу изменилась, стала менее сердечной. Но когда обед начался, присутствующие, как это было у них заведено со дня основания их содружества в январе 1869 года, приступили к беседе о том о сём, об авторах, которых приглашали прочитать между двумя блюдами отрывки из их последних сочинений.
В тот вечер дежурным оратором был поэт Огюст Крессель, молодой сотрудник совсем недавно появившегося журнала «Литературное и художественное возрождение», одним из основателей и главным редактором которого был Жан Экар. Крессель, сочинивший стихотворение на военную тему, которое назвал «Боевым сонетом», начал декламировать его так, будто произносил со сцены театра какую-нибудь тираду из трагедии Корнеля.
Слушать это, терпеть сырые фразы и примитивные рифмы (типа: реформа — форма) для Рембо было сущей пыткой. Он вдруг встал и, громко прорычав «дерьмо!», повторял это слово после каждого стиха, произнесённого Кресселем.
Присутствующие отреагировали на это неодобрительным шёпотом. Стефан Малларме, незадолго перед тем напечатавший в «Современном Парнасе» отрывки из своей «Иродиады», прежде не бывал на таких шумных братских вечеринках и от удивления выкатил глаза.
Этьен Каржа предложил Артюру замолчать, назвав его при этом «мелкой жабой». Потом встал Эрнест д’Эрвили и, брызжа слюной, назвал Рембо «грязной скотиной и комедиантом», в ответ на что получил целый набор самых грубых оскорблений.
Обе стороны обменивались обидными прозвищами, как вдруг потерявший всякое терпение Каржа набросился на Артюра и вытолкал его за дверь.
Страсти понемногу улеглись, и Крессель получил возможность закончить декламацию своего стихотворения. Его довольно шумно одобрили.
А в это время Артюр, укрывшись в углу вестибюля, поджидал окончания ужина и выхода его участников. Когда появился Каржа, он направил на него трость с острым наконечником, которой обзавёлся в гардеробной, и уколол фотографа в руку и в пах[25]. Началась давка, послышались громкие крики. Хотели уже обратиться к силам порядка, но Верлен, вышедший из ресторана, кое-как сумел обезоружить своего друга. При этом они не сказали друг другу ни слова. Рембо спешно удалился, перебежал площадь Сен-Сюльпис и пропал в ночи.
Стычка эта взбудоражила весь Латинский квартал. Форен по такому случаю нарисовал портрет Рембо со спокойным, безмятежным выражением лица и подписью под ним: «Кто меня тронет, тот уколется».
«Скверные парни» во всём винили Верлена. Они упрекали его в том, что он нянчится с Рембо, позволяет ему злоупотреблять его снисходительностью, притом что этот неотёсанный юнец днями напролёт бездельничает и живёт исключительно за счёт Верлена. Они не возражали против того, чтобы Верлен и дальше участвовал в их собраниях и банкетах, но только один. Короче говоря, Рембо стал для них нежелательной личностью.
Альбер Мера, один из первых скверных парней и первых чертыхателей, даже отказался быть представленным рядом с Рембо на большой картине, которую живописец из Гренобля Анри Фантен-Латур писал в своей мастерской во дворе одного из домов на улице Изящных искусств. Картина была посвящена пятидесятилетнему юбилею Бодлера. За несколько лет до того он написал в таком же духе картину в честь Эжена Делакруа.
Не имея возможности собрать в одной компании, как он того хотел бы, всех грандов французской литературы, включая Виктора Гюго, Теофиля Готье, Жюля Барбе д’Оревили, Теодора Банвиля, Фантен-Латур решил ограничиться несколькими из «Скверных парней». То были Леон Валад, Эмиль Блемон, Жан Экар, Эрнест д’Эрвили, Пьер Эльзеар (псевдоним Эльзеара Бонье, бывшего вольнонаёмного зуава), Камиль Пеллетан, Альбер Мера и пара Верлен — Рембо. Словом, целая плеяда писателей, почти неизвестных широкой публике. Фантен-Латур хотел присоединить к ним и Альбера Глатиньи, но тот в январе уехал из Парижа с труппой бродячих актёров в турне по югу Франции.
