Все удавалось сегодня Ирине: и красивую прическу она смастерила несколькими взмахами щетки, и пирог отличный испекла играючи, и даже брюки Антошке дошила в один присест, а лежали они в шкафу больше месяца, и она уж думала, что никогда их не одолеет.

Проходя мимо зеркала в прихожей, она с удовольствием замечала в нем молодую женщину с карими миндалевидными глазами, блестевшими от счастья, и копной густых, чуть вьющихся темных волос, собранных на затылке.

Сегодня вечером Никита обещал прийти не один, а с другом детства Петром. Друг этот был, пожалуй, единственным человеком, кому Никита не успел еще представить свою невесту, так как Петр был геологом и целых полгода пропадал с партией в Забайкалье.

А именно в эти-то полгода и решилась судьба Никиты, которая, сделав крутой вираж, вынесла его наконец на желанный берег счастья, любви и покоя.

Вираж этот случился ровно шесть месяцев назад на станции метро «Комсомольская», где изо дня в день бесконечно длинный эскалатор неторопливо утягивает в подземные недра толпу пассажиров. Но, поскольку час был поздний и метро уже закрывалось, на эскалаторе оказались только два пассажира: Ирина и Никита, не подозревавшие, что смешной, нелепый, на первый взгляд, случай, просто казус поможет их сближению.

А дело был так. Где-то на середине спуска Ирина почувствовала, что острый длинный каблук ее туфли застрял и нога стоит, как приклеенная. Она запаниковала и резко, изо всех сил дернула ногой, отчего туфля, соскочив и по кривой траектории пролетев мимо стоявшего впереди Никиты, приземлилась у стеклянной будки дежурного. Из нее, заметив непорядок, выскочила бабуля и уставилась на странную парочку. А зрелище действительно было странным, потому что, резко дернув ногой, Ирина не смогла удержать равновесия, хлопнулась на ступеньку и, повинуясь законам физики, продолжая неотвратимо двигаться вперед, но уже на своей «пятой точке», в секунду достигла Никиты, который тоже не смог преодолеть законов физики и как подкошенный рухнул к ней на колени. Такую необычную сцену — женщина, отсчитывающая задом ступени, да еще с мужчиной на коленях — и увидела вышедшая из будки бабуля. Но она была служащей метрополитена, потому отметила в этой ситуации не только смешную сторону, а учла возможность травматизма и сразу же остановила эскалатор. Никита со смехом поднялся с Ирининых колен, помог встать ей, перетрусившей не на шутку, и побежал вниз, где у будки одиноко лежала ее туфелька — причина всей суматохи. Он взял туфельку, встал, как рыцарь, на одно колено и собственноручно надел на ногу подошедшей Ирине это замшевое изящное изделие известной в России американской фирмы.

— Ишь ты, прямо как королевне! — добродушно сказала бабуля, наблюдая редкую по нынешним временам галантность.

— Не королевне, а Золушке, — с улыбкой возразил Никита и протянул Ирине носовой платок, движением руки показывая, где вытереть грязь.

Ирина достала зеркальце и ахнула: на нее действительно смотрела замарашка. Она поняла, что грязными руками, которыми пыталась притормозить свое подпрыгиванье по ступенькам, случайно дотронулась до лица, оставив на щеке две широкие черные полосы.

С того теплого апрельского дня минуло уже полгода, но они до сих пор любили вспоминать обстоятельства своего знакомства и веселились при этом, как дети.

— А помнишь, — спрашивала Ирина, зная наверняка, что он помнит, — помнишь, ты мне сказал: «Наверное, вы едете с бала, после полуночи ваш кучер превратился в крысу, а карета — в тыкву»?

— Все я отлично помню, Золушка моя любимая, — отвечал он, привлекая ее к себе и целуя в волосы.

С тех пор он всегда радовался, когда она надевала темно-синие замшевые туфельки на шпильке, потому что именно их считал невольными виновницами своего счастья.

Особенно любили они вспоминать первую ночь в ее квартире. Никита проводил Ирину до самого дома, и ей ничего не оставалось, как пригласить его на чашку чая. Она почему-то сразу поняла, что он не из тех, кто пристает к девушкам на улице, и, если попрощается с ним, он тут же уйдет. Но Ирине не хотелось, чтобы он уходил, ей сразу понравился этот высокий зеленоглазый парень, а редкое сочетание пшеничного цвета волос и темных бровей и ресниц поразило ее. В джинсовом костюме он выглядел гораздо моложе своих лет, однако то, что ему оказалось уже тридцать четыре, отнюдь не смутило ее, потому что она до смерти устала от приставаний малолеток на улице и в транспорте. Самой Ирине не исполнилось и двадцати шести, но у нее уже был четырехлетний сын. Небольшого роста, стройная, кареглазая, с ярким пухлым ртом и чуть вздернутым носом, она выглядела совсем девочкой, чуть ли не выпускницей школы, поэтому к ней и липли юнцы, заглядываясь на ее осиную талию и хорошенькое личико.

В ту ночь они до утра сидели на кухне за чаем, рассказывая друг другу о себе, о своем детстве, о друзьях, о работе. Никита работал юрисконсультом в крупном акционерном обществе, часто бывал в командировках и объездил почти весь мир. А Ирина, хоть и закончила иняз и работала переводчицей в одном солидном издательстве, дальше Ленинграда никуда от Москвы не отъезжала, потому с интересом и завистью слушала его рассказы о карнавале в Рио-де-Жанейро, о храмах Чичен-Ицы в Мексике и захватывающей испанской корриде.

После этой ночи им показалось, что знакомы они много лет и понимают друг друга с полуслова. Стали встречаться почти ежедневно, «теоретическая» любовь подкрепилась практикой, которая окончательно убедила, что их встреча — просто счастливый случай, дарованный самой судьбой.

Никита сразу нашел общий язык с Антоном, который звал его сначала «дядя Никита», а в последние месяцы все чаще и чаще стал называть папой, хотя никто его этому не учил. Никита так быстро и ловко сдружился с мальчишкой и даже, когда тот, капризничая, демонстрировал не лучшие стороны своего характера, держался с ним так ровно, что возникала мысль о его солидном родительском опыте. Но, как выяснилось, опыта такого он не имел, хотя и был женат дважды.

В общем, все шло прекрасно, и Ирине порой становилось страшно, что вдруг все это каким-то образом прекратится, вдруг какой-нибудь случай, но уже несчастливый, прервет то непередаваемое блаженство, каким были напоены все ее дни. И когда две недели назад Никита сделал наконец предложение, стоя, как и в первую их встречу, на одном колене и протягивая ей белую розу на длинном стебле, она не почувствовала какой-то особой радости, какой ожидала раньше, предвкушая этот момент. Ей казалось, что они так счастливы, им так хорошо вместе, что лучше уже не будет. Единственное преимущество, которое давал штамп в паспорте, заключалось в том, что у них появится общий дом и Никите не потребуется время от времени уезжать в свою однокомнатную берлогу в Черемушках, чтобы взять какие-то вещи или книги, завершить срочную работу на компьютере, дождаться звонка от клиента из-за рубежа...

Ирина предполагала объединить их однокомнатные квартиры и, если повезет, получить взамен большую трехкомнатную, где у Никиты будет свой кабинет, а у Антошки — детская.

Пока же полностью можно было расслабиться, только когда Антон гостил у бабушки и они оставались совсем одни. Нежась в постели рядом с любимым, после долгих ласк и объятий, Ирина мечтала о ребенке, ей хотелось, чтобы у них непременно была девочка, с такими же, как у Никиты, зелеными глазами и таким же красивым, чувственным ртом. Никита против девочки не возражал, но ему всегда почему-то представлялось, что детей в семьей должно быть трое, хотя сам был единственным сыном. И он настаивал на том, что если вначале получится дочь, то в следующий раз он обязательно расстарается на сына.

С детьми Никите не везло: первая жена, Татьяна, очень хотела ребенка, но за пять лет супружества беременела всего дважды, а после второго выкидыша врач сказал, что на своих детей им вряд ли можно рассчитывать.