Она подняла голову, пристально оглядела Максима, и ее тонкие брови изогнулись, точно змейки. Этот оценивающий взгляд покоробил Максима, он холодно ответил:

— Спасибо, там и буду искать его, — и вышел.

На обратном пути шофер напомнил ему:

— Товарищ майор, ваш ординарец велел сказать: в ранце все надо разделить пополам и одну часть вместе с ботинками передать в армейский госпиталь Кольцовой.

— Понимаю. Но вон какой крюк придется делать!

— Зачем же крюк? Нам по пути: армейский госпиталь переместился ближе к нашему плацдарму. Я недавно оттуда. Кольцова была в женском отделении, а теперь, наверное, в команде выздоравливающих.

— Хорошо, вези, — по виду нехотя согласился Максим, украдкой поглядывая на шофера: не улыбнется ли он, не думает ли: «Командир полка, а привязал себя к женской юбке». Но на розоватом, со шрамом во всю щеку лице шофера отразился упрек: «Нехорошо, майор, забывать человека, который, рискуя своей жизнью, спас тебя от гибели».

Но еще задолго до того, как машина остановилась у ворот армейского госпиталя, Максим почувствовал сильное смущение. Даже уши загорелись у него. Надя теперь в женском отделении или в команде выздоравливающих. Ее подруги не упустят случая, устроят что-нибудь вроде смотрин. Да еще какая-нибудь бойкая фронтовичка похлопает его по плечу. Потом откроют ранец, начнут вынимать и рассматривать ботинки, теплое белье. И, представив себе, как все это будет смешно и глупо, Максим горько пожалел, что подле него нет находчивого Миши.

Машина подошла к госпиталю.

— Что же мне теперь делать? — вслух произнес Максим:

— Вы о чем, товарищ майор? — спросил шофер.

Кажется, впервые за свою жизнь Максим схитрил:

— Голова разболелась. И нога ноет, хоть костыли проси…

И в самом деле, лицо у него было красное, на верхней губе и на подбородке выступили капельки пота.

— Может, врача позвать?

— Не надо, посижу с полчасика, и пройдет.

— Ну вы пока здесь сидите, я сбегаю, вызову ее сюда. Может, ей уже разрешили ходить, — предложил шофер.

Максим посмотрел на него с благодарностью:

— Хорошо.

В этот час выздоравливающие возвращались с прогулки. Все они задерживались возле машины, интересуясь, кого это ждет майор?

А Максим, не спуская взгляда с двери проходной, ожидая, когда появится Надя. «Как она чувствует себя? — думал он, стискивая пальцы. — Вернется ли в полк? А если не вернется, то куда поедет, к кому? Ведь одна-одинешенька, никого у нее нет…»

Из калитки, прихрамывая, вышел солдат. Тут же по половицам проходной застучали костыли. Надя? Максим рывком открыл кабину, собираясь выскочить и помочь ей дойти до машины. Показалась из-за двери толстая, в гипсе, нога, палки. Не она! Какой-то мужчина в гражданском, вероятно, местный житель.

К машине подбежал шофер.

— В изоляторе она, товарищ майор, в карантине, значит, — доложил он, чуть запыхавшись. — Инфекция у них какая-то завелась, нельзя к ней. А насчет подарка говорят: можно передать через кладовщика. Вот он идет. Разрешите ему вручить?

— Обидно, — искренне расстроился Максим. — Передайте ей все, что тут есть.

Когда это было сделано, шофер сел за руль.

— А теперь куда?

— В полк. Нет, сначала в резервный батальон… Это недалеко от второго эшелона штаба армии. Василий мог еще там задержаться. — И, немного помолчав, спросил: — Скажи, есть какая-нибудь разница между притворством и симуляцией? — Он уже взял себя в руки, и его терзала совесть: зачем прикинулся больным перед шофером.

— А к чему вы это спрашиваете, товарищ майор?

— Неужели ты не заметил, как сейчас совершенно здоровый человек прикинулся больным?

— Не заметил, разве только подивился: почему вы это вдруг оробели?

— Ну, ну, такого не могло быть.

Они переглянулись и засмеялись.

С сознанием человека, который покаялся перед товарищем в обмане, Максим подъехал к резервному офицерскому батальону. Но начальник штаба батальона огорчил его, сказав, что лейтенант Корюков утром уехал за какими-то документами не то на плацдарм, не то в госпиталь.

— Что же вы гоняете больного человека в разные концы?

— Никто его не гоняет, он сам выпросил у командира батальона двухдневный отпуск. Хлопочет о каких-то документах.

— О каких-то… Невнимательный вы человек! — упрекнул Максим начальника штаба и, оставив на всякий случай свой точный адрес для Василия, выехал в полк.

Ординарец Миша, немало удивленный столь скорым возвращением командира полка, не стал ни о чем расспрашивать. На вопрос Максима он ответил, что в полку лейтенант Василий Корюков тоже не появлялся.

— Ладно, подождем еще день, а там будет видно, — как бы успокаивая и себя и Мишу, сказал Максим.

Утром, чуть свет, он вместе с Мишей ушел в роты. Полк зарывался в косогор — строились блиндажи, землянки, склады, укрытия. Максим с увлечением впрягся а эту работу. Сейчас он был похож скорее на прораба горных работ, чем на командира полка: ходил по ротам с рулеткой и учил солдат ставить крепи, уплотнять перекрытия — словом, делал все то, что приходилось ему делать в бригадах проходчиков на Громатухе. Грунт в косогоре каменистый, местами попадались толстые пласты известняка. Максим, будто радуясь этому, брал в руки кирку и легко, сноровисто откалывал большие глыбы. Похоже, сама гора шла навстречу его усилиям. Солдаты поглядывали на него с уважительным изумлением. Да и самому Корюкову было приятно ощущать мозоли, появившиеся на ладонях, и жар в груди. Азартный он человек. И было приятно воображать, будто он на Громатухе и, как пишет отец, «ведет наступление на Каскильский увал».

Если бы не прибежал связной из штаба полка, сообщивший, что в полк прибыл лейтенант Корюков, Максим остался бы тут ночевать.

Василий был уже в штабе полка. Об этом в первую очередь узнал ординарец Миша, находившийся в блиндаже командира, и тотчас же прибежал в штаб.

— Кто тут будет лейтенант Василий Корюков? — спросил Миша.

Никто из писарей, стеснившихся возле стола дежурного, не ответил ему. Миша повторил свой вопрос еще громче, и писаря расступились. Со стула поднялся лейтенант в старой солдатской шинели. Был он не высок, очень худ и бледен, и что-то тревожное затаилось в его взгляде. Как показалось Мише, лейтенант удивленно посмотрел на окружающих и ответил негромко:

— Я.

— Командир полка сейчас в ротах, — доложил Миша. — Он скоро придет. Пойдемте к нему в блиндаж.

— Хорошо, — сказал лейтенант и стал завязывать свой тощий вещевой мешок.

— Разрешите поднести ваши вещички…

— Спасибо, я привык обходиться без ординарцев, — с каким-то вызовом сказал лейтенант Мише и, улыбнувшись писарям, направился к выходу, прихрамывая на правую ногу. Писаря глядели ему вслед сочувственно и почтительно: родной брат командира полка, партизан и столько перенес за эти годы…

В блиндаже Миша чувствовал себя хозяином, он уже смело предложил Василию свои услуги: помочь умыться, сменить белье, побриться. Василию, кажется, не очень хотелось раздеваться, но соблазн был слишком велик: перед ним уже стоял большой таз теплой воды; Миша приготовил пару чистого белья, туалетное мыло, пушистое полотенце, бритвенный прибор, флакон одеколона.

Ординарец брата показался Василию слишком назойливым.

— Только по пояс. Ногу еще нельзя мочить, — сказал он осторожно.

— Ну хорошо, давайте так. — Миша рад был услужить брату командира.

Когда лейтенант разделся, украдкой сняв с груди какой-то черный комочек на шелковой ниточке, вроде талисмана, Миша стал лить ему воду сначала на голову, затем на костлявые острые плечи. Спина у лейтенанта была гладкая, усеянная черными пятнышками. Так же много этих родинок было и на груди. Миша сказал:

— Поосторожней будьте, товарищ лейтенант.

Василий, обтираясь полотенцем, насторожился:

— Почему?

— Вон сколько родинок у вас на спине и на груди, со всех сторон обсели. Говорят, таким людям с родинками опасно жить: смерть, значит, подстерегает таких людей и с тыла и с фронта.