— Дело в том, что вот уже много лет красные работают в нейтральных водах всего в двадцати милях от нашего побережья. И мы ничего тут не можем поделать, разве что держать их под наблюдением. Они, например, могут создать собственные ракеты типа «Поларис» и разместить их в нескольких милях от нашего берега. Достаточно всего нескольких, чтобы уничтожить наши важнейшие портовые города, со всем населением и военными базами, — для этого нужно будет только нажать кнопку. И всю эту работу они могут проделать в полной тайне.

— Но ты же сам сказал, что мы за ними следим.

— Дружище, ты забываешь, что океан велик. А развитие подводного плавания и подводных исследований достигло высокой степени совершенства. Они вполне могут выставить напоказ макеты, в то время как настоящие работы проходят за границами нашей видимости. И пока мы треплемся на многочисленных переговорах о ядерном разоружении и подписываем один договор за другим, строя из себя Большого брата для всех козлов в мире, русские спокойненько готовятся нас всех уничтожить на тот случай, если переговоры пойдут в невыгодном для них направлении. А наши военачальники, будучи законченными идиотами, и не думают о системе полной безопасности. Эти корыстолюбивые тупицы, которые воюют в Корее на допотопных самолетах и несут бесконечные потери, выжили Макартура, единственного, кто мог выиграть эту войну. Они заполнили все газеты, выставляя нас идиотами на весь мир и думая только о продвижении по службе и о получении новых и новых чинов, роют себе и всем нам могилы.

— Переходи к делу.

Билл кивнул и налил себе еще. Он задумчиво бросил в стакан кубик льда и сделал глоток.

— Из неофициальных источников я знаю, что Карин Синклер связана с ФБР, так что тут все чисто. Я проверял, раньше она занималась океанографией в одном из университетов Западного побережья. Она работала над каким-то заданием с шестью коллегами, каждый из которых погиб потом при странных обстоятельствах. Затем она работала на военно-морском флоте, где занималась исследованием дна океана вблизи американского побережья. Можно предположить, что ее работа была засекречена и как-то связана с определением местонахождения советского подводного ядерного оружия. И допустим, что ей удалось что-то найти. Думаешь, Советы не знают об этих наблюдениях и не готовы на все, лишь бы не допустить утечки информации? А теперь предположим, ей единственной удалось уйти от преследования и унести с собой план размещения их оружия. Они просто не могут оставить ее в живых. Они пойдут на все, чтобы она не смогла никому передать этот материал. Здесь уж все их спецслужбы полностью выложатся, и похоже, что так и есть... Тебе же, друг мой, доверили эту штуковину.

Я встал, крепко сжав губы.

— Но почему именно мне?

— Она оказалась в безвыходном положении, а тут ты подвернулся. Она посмотрела на тебя и решила, что именно ты с этим справишься.

— Чушь какая-то! — Я с громким стуком поставил стакан на стол и внимательно посмотрел на Билла. — Слишком много предположений. Перебор. И ни одно из них мне не нравится.

— Но ведь они могут быть верны, — спокойно сказал он.

— Но почему именно я оказался в центре всего?

— Судьба, дорогой. Таково твое счастье. — Он снова потянулся к стакану. — А может, это наше счастье. — Он снова посмотрел на меня и замолчал.

— Ну, хорошо. Допустим, что ты прав. Если я пойду в полицию, они меня засадят за убийство. Если я пойду в ФБР, они так или иначе все равно сдадут меня легавым. И что бы я им ни сказал, они все равно мне не поверят, потому что я не могу вернуть им капсулу, а Карин Синклер не может говорить. Если она умрет, то я больше не жилец. Если я останусь на свободе, то либо Большой Степ меня рано или поздно прикончит, либо легавые. Так что же мне остается?

В смехе Билла послышались сардонические нотки.

— Ну уж не знаю, дорогой, но ясно одно: будет интересно. Даже если мне доведется написать только твой некролог, то и это способно поднять тираж нашей газеты.

— Что ж, рад сделать тебе приятное.

— Весьма благодарен.

— А что лично ты собираешься предпринять?

Он усмехнулся:

— Я лично? Ничего. Собираюсь откинуться в кресле и смотреть, как ветеран войны превращается из гангстера вновь в защитника родины, причем не по собственному желанию, а по велению судьбы. Это будет любопытно с точки зрения изучения человеческой психологии. Ты ведь всегда для всех был загадкой, теперь тебе дан шанс показать, на что ты действительно способен. Мне же нужна хорошая история.

— А не хочешь сам ради этого попотеть?

— Но это физически невозможно, — рассмеялся он. — Ведь в эту историю попал ты. Я лишь привнес в нее высокую идею, а теперь хочу стать зрителем. А у тебя, Ирландец, уже нет выбора. Ты один знаешь все факты, необходимые, чтобы выбраться из ловушки. Если тебе это удастся, я конечно же сорву на твоем деле куш. Договорились?

Я поставил стакан и поднялся.

— Ну что ж, может, ты и прав, может быть.

— Но почему же «может быть»?

— Мне понадобится человек для связи. Раз тебе нужна история, то придется и тебе немного поработать. Он облизнул губы, хлопнул в ладоши и сказал:

— Что ж, этого следовало ожидать. Что от меня требуется?

— Устрой мне свидание с Карин Синклер.

— Но это невозможно. Тебе нельзя засвечиваться. Помимо того, что ее охраняет полиция, наверняка десяток дюжих молодцов дежурят под дверью. Это просто невозможно.

— Но все же постарайся.

К десяти вечера знакомый гример с телевидения напялил на мою короткую стрижку кудрявый парик, приклеил мне лондонские усики; в бутафорских очках и с блокнотом в руке я вполне мог сойти за манчестерского газетчика, который пару часов тому назад покинул студию, оставив нам свою визитную карточку. Набравшись храбрости, мы с Биллом прорвались в больнице Бельвю к первому посту, где полицейский заявил нам, что Карин Синклер по-прежнему слишком слаба, чтобы встречаться с репортерами. Собравшиеся неподалеку репортеры обсмеяли нас за неудачную попытку и продолжили игру в карты на перевернутом подносе, который стоял у кого-то на коленях.

Но Грэди не так легко было остановить. Он нашел в вестибюле человека в штатском и обратился к нему:

— Хорошо, пусть она не может говорить, но нам бы хотелось удостовериться, что она вообще жива. Переодетый полицейский пояснил:

— К ней никому нельзя.

— В этой истории что-то нечисто. С каких это пор случайные прохожие, попавшие под пулю, так охраняются? Думаю, что многие интересные обстоятельства еще всплывут.

Молодой человек в синем габардине нахмурился:

— Но послушайте...

— Я никого не слушаю. Я пишу, дорогой мой. У меня — колонка, и я пишу в ней то, что считаю нужным, и раз вам так хочется, я могу поднять несколько весьма любопытных вопросов.

— Подождите минутку, — сказал молодой человек. Он подошел к телефону, набрал номер и целых две минуты с кем-то беседовал. Потом он вернулся и кивком пригласил нас последовать за ним.

— Можете только посмотреть, и все. Она совершенно ни при чем, и нечего вокруг нее раздувать историю. А охраняется она из-за этого Стипетто. Ведь госпожа Синклер — свидетель всего, что там произошло.

На этот раз я среагировал быстрее Билла:

— А что, по-вашему, там произошло? Такого поворота в разговоре парень явно не ожидал. Все, что он смог мне ответить, было:

— Извините, но...

Прежде чем он собрался с мыслями, я схватил его под руку и еще раз спросил:

— Вы намекаете, что, помимо стрельбы, там было что-то еще?

Тут он уже, конечно, взял себя в руки и вновь сделал непроницаемое лицо.

— Если вы действительно полицейский репортер, то вы сами должны понимать, что я имел в виду и как важен в подобном случае каждый свидетель. Так вот, если вы хотите ее увидеть, в вашем распоряжении одна минута, не более.

— Извините, вы же нас знаете. Наша профессия — задавать вопросы.

— Но на этот раз вам придется помолчать. Кстати, вы — первые, кого сюда пустили. И никаких снимков, — предостерег он, указывая на мой фотоаппарат.