Мой отец к тому времени уже уволился из армии, так и не получив звания полковника. Но, имея в лице Вени Клебанова влиятельного родственника, мои родители задумали с его помощью вытащить меня из Казахстана. И, скорее, даже не с помощью Вени, а посредством его жены, способности которой превосходили возможности её сановного мужа.

Сильва Клебанова, не сделала карьеру в стоматологии. Вместо бесконечного сверления и пломбирования чужих зубов Сильва стала первоклассной, по советским понятиям, портнихой. Но мало было стать хорошей портнихой, важно, чтобы у портнихи были хорошие клиенты. Сильва умела подбирать для себя клиентов, используя служебные возможности своего супруга.

Её муж, Вениамин Клебанов, служил на благо родного отечества с полной отдачей, не чураясь дальних гарнизонов и тяжелой работы. В начале семидесятых годов он уже был полковником и заместителем начальника тыла Дальневосточного военного округа. Во время визита в округ министра обороны маршала Гречко, полковник Клебанов, заменяя своего отсутствующего начальника, грамотно доложил специальный вопрос маршалу и произвел на него хорошее впечатление. Через небольшое время Клебанов стал начальником тыла — заместителем командующего войсками округа, которым был будущий маршал ракетных войск Владимир Федорович Толубко.

И вот, когда Клебанов стал заместителем генерал-полковника Толубко, то основным клиентом Сильвы Клебановой стала жена командующего округом.

Сильва обшивала жену начальника своего мужа и, попутно, решала мужнины и свои дела, не забывая, впрочем, отдельно благодарить за каждую просьбу, делая ценные подарки и выдерживая требуемую дистанцию. Подарки от Сильвы и Вениамина всегда принимались с благодарностью.

Когда же Толубко уезжал в Москву, чтобы возглавить ракетные войска стратегического назначения, то он пообещал генералу Клебанову, что тот последует за ним. Клебанов, действительно, вскоре оказался в Москве, и дружба-служба жены Клебанова и жены Толубко продолжилась.

Мои родители об этом знали, поэтому решили позвонить в Москву Клебановым несмотря не то, что много лет уже они не общались. Позвонив, они попросили Сильву и Веню помочь их сыночку выбраться из далекого Казахстана, «где он пропадает уже почти пять лет». Просьба родителей встретила понимание.

Вскоре мне довелось побывать в московской квартире генерала Клебанова. Квартира оказалась необычной.

Во-первых, хозяева квартиры категорически возражали против того, чтобы гость снял обувь, и я своими армейскими ботинками два часа топтал вошедший в моду у обитателей генеральских домов ворсистый ковролин, которым от стены до стены была застелена гостиная. Мне тогда не пришло в голову, что чистоту в этой квартире поддерживает уборщица.

Во-вторых, квартира генерала имела огромные нежилые помещения: холл, коридор, кухню — столовую. Такие квартиры в советское время для начальства строили намеренно. Поскольку нормы обеспечения были установлены только в отношении жилой площади, то комнаты в генеральской квартире составляли меньшую часть её обширного пространства.

Поскольку, ни я, ни мои родители не верили, что маршал Толубко, чьи портреты висели в каждой казарме, снизойдет до судьбы какого-то старшего лейтенанта, то я позволил себе высказать все свои самые фантастические желания.

Я не хотел ехать под Москву, поскольку меня не прельщала перспектива остаться навсегда в военном городке. Я хотел в Ленинград, в научный институт, где сапоги офицеры одевают два-три раза в год, или, в крайнем случае, в академию Можайского, которую закончил пять лет назад.

Но, благодаря уверенному тону генерала Клебанова, я каким-то странным образом поверил в то, что ещё вчера казалось мне невероятным.

Я не мог предположить, что маршал Толубко не всесилен, и что есть вещи, которые маршал не будет делать, если это не касается непосредственного его.

Политическая близорукость, в отличие от пьянства и блядства, никогда не прощалась в советском государстве. Политической близорукостью после победоносных для Израиля ближневосточных войн было способствование продвижению евреев в армии и в промышленности, работавшей на оборону.

Я не заметил, что после Шестидневной войны и Войны судного дня государственный антисемитизм, облеченный в форму борьбы с сионизмом, пышно расцвел в нашей стране. Евреев под любыми предлогами старались не допускать до государственных секретов, если, конечно, они сами к тому времени не были носителями и генераторами этих секретов. Я же захотел явно больше того, что могло мне дать советское государство.

Однако Владимир Федорович Толубко не мог дать указание о моём переводе туда, куда я хотел больше всего. Поэтому единственным вариантом моего перевода из Казахстана в северную столицу оказалась войсковую часть 14108, расположенная под Ленинградом между Пушкиным и Красным селом, и являющаяся точной копией той воинской части, в которой я служил в Казахстане.

Перевода в эту часть добивались правдами и неправдами все те, кто имел жилье в Ленинграде. Для них полтора — два часа, потраченные на поездку из дома за город — ничто по сравнению с теми преимуществами, которое дает жизнь в столичном городе.

Другую группу офицеров «придворной» воинской части составляли те, кто много лет прослужил вдали от цивилизации и теперь рассчитывал получить квартиру в пригороде Ленинграда.

Также в этой части служили те, кто имел «лапу», благодаря которой сразу после окончания учебного заведения или через пару лет они попадали в эту привилегированную часть.

По мнению кадровиков, получивших задание перевести меня из Сары-Шагана, я должен был радоваться предоставляющейся возможности вкусить блага цивилизации после песков пустыни Бет-Пак-Дала.

Однако, обнадёженный обещаниями генерала Клебанова, я хотел гораздо большего.

В один из жарких летних дней, когда я, сменившись с дежурства, спал под жужжащим вентилятором, меня разбудил громкий звонок в дверь. За дверью стоял посыльный из штаба, который сообщил, что в 17 часов мне надлежит быть на командном пункте.

В назначенное время на командном пункте командир дежурных смен передал мне трубку телефона ЗАС^[16].

— Старший лейтенант Осиновский.

— Здравствуйте, старший лейтенант, — раздался в трубке дружелюбный голос, — с вами говорит полковник Бордачев.

— Здравия желаю, товарищ полковник.

— Мне поручено решить вопрос о вашем переводе, — продолжил полковник, — как вы смотрите, если мы вас временно переведем в войсковую часть 14108, под Ленинград, а потом уже будем переводить дальше, в академию или в институт?

Я растерялся. Предложение о переводе почти в Ленинград было очень заманчивым, но мне казалось, что я могу рассчитывать на большее. Ведь я хотел не просто попасть в Ленинград, но и получить интересную работу. Мне же предлагалось исполнение второй части мечты отложить на неопределенное время.

Я помнил, что человек, давший указание полковнику решить вопрос о моём переводе, мог дать любое указание, поэтому надо было добиться желаемого результата с первой попытки. Второй раз запустить этот механизм не удастся, думал я, и то, что полковник сейчас говорит о временной мере, безусловно, станет мерой постоянной.

— А почему вы сейчас говорите об этой части? — спросил я после некоторой паузы, — со мной был разговор о переводе, но об этой части мы не говорили.

Я покосился на напряженную спину командира смен. Тот не дышал, боясь пропустить хотя бы слово из сказанного.

— Потому, что это временно. Потом мы вас переведем туда, куда вы просили.

— Может быть, лучше тогда не торопиться, я решить этот вопрос сразу и без промежуточных вариантов?

Моё упорство, больше похожее на упрямство, продемонстрированное, как мне казалось, в достаточно корректной форме, начало раздражать полковника Бордачева.

И он пустил в ход последний аргумент:

— Такое указание дал Владимир Федорович Толубко.