Когда вода в бутылке закончилась, я понял, что обречен добираться домой только вместе с этими двумя ящиками рассады и с туей, которая ждала меня, полулежа на переднем сиденье автомобиля. Как только я себе это сказал, мне стало легче и свободнее, а глухое раздражение, комом стоявшее в груди, стало стремительно таять.

Но, вначале надо было сделать несколько звонков, отменить несколько встреч, предупредить, что меня сегодня не будет, поставить опять ящики в багажник и доползти полсотни метров до ближайшего деревенского дома.

Хозяйка ярко-желтого домика с выкрашенными в белый цвет резными ставнями легко согласилась с тем, что моя машина до завтрашнего дня постоит около ее забора. Я вытащил рассаду и тую, оставив их около шоссе, а сам сел за руль и продолжая медленное движение, вырулил с обочины на отведенное мне место.

Когда я вернулся на шоссе, около моих ящиков стояла вишневая «ауди».

— Это ваши цветы, — спросила меня стильная женщина, сидящая на пассажирском месте.

— Мои.

— А бульбульденция у вас в какую цену?

— Извините, она не продается, — ответил я.

— А что же вы их выставили? — недоумевая, продолжала пытать меня женщина.

— У меня сломалась машина, — я махнул рукой в сторону, — и сейчас попробую доехать на перекладных.

— Что же, удачи, — сказала она, и тут же рванула машину с места.

Я посмотрел на невзрачные кустики с маленькими синими бутончиками. Что это все бульбульденцией интересуются?

Легковые машины, которые мчались мимо, я даже не пытался останавливать, но пять из них остановились сами, интересуясь моими растениями, выставленными как будто на продажу.

Большегрузные автомобили мне бы подошли, поскольку в их кабине оставалось достаточно места, чтобы поставить и тую, и ящики с рассадой, но их водителя даже не пытались притормозить и я перестал на них реагировать.

Основной мой интерес был сосредоточен на небольших грузовиках, особенно если у грузовика был закрытый кузов. Завидев издалека «газель», или такие же грузовые «фольксваген», «форд» и так далее, я старательно привлекал внимание их водителя, размахивая руками и мысленно уговаривая его остановиться.

Некоторые останавливались, но, почти всегда, кузов у них был полностью занят перевозимым грузом, и я опять оставался на дороге, с грустью провожая взглядом только что даривший мне надежду грузовичок.

Через час около меня остановился видавший виды белый «фиат дукато».

Водитель, лысоватый мужчина в черной майке и с двухдневной щетиной на лице выслушал меня, кивнул и сказал:

— До поворота на Пушкин довезу, а дальше тебе придется еще кого-то ловить. В Павловск не заеду. Понимаю, что туда — обратно минут сорок уйдет, понимаю, что денег дашь, но не могу, извини, время поджимает.

Я сразу согласился доехать хотя бы до пушкинского поворота, так мне надоело стояние на одном месте. Я погрузил своих зеленых попутчиков в полупустой кузов и мы поехали.

— Ты эти цветочки откуда везешь? — вынимая сигарету из черной пачки «Петра первого» рукой, украшенной татуировками, спросил меня водитель «фиата». Татуировки синели также на его груди и плечах.

— С нашей дачи. Жена вырастила рассаду, теперь возле дома в городе собирается посадить.

— И куст тоже вырастила?

Я засмеялся.

— Нет, это не куст. Это дерево, туя. Оно таким кустом растет, но это дерево. — И, кивая на его разукрашенные руки, спросил, — Богатая биография у тебя?

Он, как бы впервые видя, посмотрел на свою руку и согласился:

— Богатая.

И, помолчав немного, добавил:

— Две ходки. Три года и семь лет. Пятнадцать лет назад вернулся, но, все одно, чувствуешь себя не таким как все. Через это с работы чуть не турнули, хорошо, что Петрович отстоял, дай ему Бог здоровья.

— А почему чуть не турнули?

— Так я работал водителем на маршрутке, на «газели». Ну, представляешь, две смены подряд по шестнадцать — восемнадцать часов. Целый день в салоне шум, гам. Водитель ведь сидит в автобусе практически среди пассажиров. Маршрут у меня был денежный, но — тяжелый: сплошные пробки, остановиться негде, все это на нервах. И вот однажды садится ко мне в автобус бабка, причем располагается на переднем сиденье, которое развернуто ко мне спиной. И оказалась эта бабка прямо у меня за правым ухом. Как только она села, тут же на весь автобус начала всякую чушь нести.

— И что за чушь?

— Наверное, она была не очень здоровый человек, потому, что ругала всех, без исключения. И Чубайса, и депутатов, и цены, и автобус, на котором едет. Причем она, я думаю, еще и слышала плохо, потому, что не говорила, а именно орала. Тут я уже не выдержал.

— Высадил бабку?

— Нет. Я подрулил к тротуару, там как раз свободное место оказалось, открыл бардачок и достал оттуда нож.

Водитель протянул руку и открыл свой бардачок. Сверху лежал большой складной нож.

— Вот этот? — спросил я?

— Вот этот. Обычный складной нож. Я им колбасу и хлеб режу. Значит, достал я этот нож, раскрыл его и бабку за плечо трогаю. Она повернулась, нож увидела и сразу замолчала. Ну и в автобусе, сам понимаешь, тишина. А я и говорю ей так спокойно, а когда спокойно, то еще страшнее бывает: «Ты бабка сейчас замолчишь, и всю дорогу будешь молчать. Поняла?» Она смотрит на нож, кивает и молчит. Так молча до конечной и доехала. А через день в парк малява пришла, что я пассажиров ножом пугал. Ну, меня Петрович, начальник эксплуатации парка, к себе вызвал, поговорил и пересадил на эту раздолбайку. Спасибо, что не уволил.

— Хороший у тебя Петрович, — согласился я с владельцем ножа.

— Петрович — он мент бывший. А менты знают, что тот, кто жил по понятиям, тот слово держать умеет и крысятничать не будет. Мы с Петровичем поговорили, и он меня понял. Так что извини, друг, что до Павловска не могу доехать, я должен до пяти в парк успеть, а если я что-то обещаю, то всегда это выполняю.

Жаркий ветер врывался в открытые окна, но мой собеседник, продолжая управлять машиной, виртуозно прикуривал очередную сигарету. Наш разговор еще бы мог продолжаться, если бы не поворот на Пушкин — последняя точка нашего с ним совместного маршрута.

Он остановился, я выгрузил тую, ящики, свою сумку с нотебуком и приветливо махнул ему. Он, глядя в зеркало, тоже махнул рукой, высунув ее из окна, а старый «Фиат» обдал меня на прощанье клубом сизого дыма.

В два приема я перетащил свое хозяйство на другую сторону дороги, туда, где начинался последний участок моего сегодняшнего пути.

От расположенного неподалеку придорожного кафе пахнуло шашлыком. С нашего завтрака прошло уже восемь часов, в другой ситуации можно было бы и перекусить, но я поглядел на мающуюся на солнцепеке рассаду, погладил упакованную в полиэтилен тую и решил, что поем дома, закончив выполнять данное мне поручение.

Оставалось только поймать подходящую машину и продолжить путь, поэтому я вновь принялся высматривать соответствующий грузовичок.

Наконец около меня затормозила белая «газель» с грузовым, без окон, салоном. Я открыл пассажирскую дверь и спросил, показывая на тую и два ящика цветочной рассады:

— То Павловска с этим добром подвезете?

Водитель «газели», мужчина лет пятидесяти, с обильной проседью в густых волосах и такими же, наполовину седыми и аккуратно постриженными усами, задумчиво посмотрел на моих зеленых спутниц и сказал:

— Думаю, что подвезу.

Он вышел, открыл заднюю грузовую дверь своей машины и я увидел, что салон «газели» аккуратно заставлен упакованными в картон плоскими, одинаковой толщины предметами. Предметы эти стояли на стеллаже, собранном из пятисантиметрового бруса и выглядели как картины, упакованные для их перевозки. Немного места оставалось у самого края салона, но именно этого места было для меня достаточно. Я, не веря своему везению, погрузил свое добро в «газель», а сам забрался на пассажирское сиденье, положив сумку с нотебуком на колени.