Я расчистил примерно метровый пятачок вокруг колонны. Безрезультатно. Тогда я переполз через груду каменного крошева, выискивая другие обломки этой колонны, и снова приступил к делу.

Ко мне подошел Каррадерс.

– Причетник расспрашивает про королеву – как выглядела, во что одета? Я сказал, что она была в шляпе. Правильно же, да? Вечно забываю, кто из них носил шляпы.

– Все носили. Кроме Виктории. У той был кружевной чепец. И Камиллы. Но та совсем недолго на троне посидела. Скажи, что ее величество спасла из Букингемского дворца Библию королевы Виктории. Вынесла, когда бомбили, прижимая к груди, как младенца.

– Что, правда?

– Нет. Но тогда у него отпадет вопрос, почему на тебе саперный шлем, и, может, нахлынут воспоминания о том, что спасли ночью из собора.

Каррадерс выудил из кармана спецовки клочок бумаги.

– «Спасенные настоятелем Говардом и пожарными алтарные подсвечники и крест из Кузнечной капеллы были доставлены в полицейский участок. Кроме них, из огня вынесли серебряный дискос с потиром, деревянное распятие, серебряную просфорницу, Послания апостолов, Евангелие и полковое знамя седьмого батальона Королевского Уорвикширского полка», – зачитал он.

Тот же перечень значился в рассказе настоятеля Говарда о воздушном налете.

– А епископский пенек не упоминается, – подхватил я, обводя взглядом груды щебня. – Значит, он где-то здесь.

– Пока не нашел?

– Нет. Может, кто-то нас опередил и откопал его раньше?

– Из наших некому, – покачал головой Каррадерс. – Дейвис и Питерс мимо года и то промахивались. Я сам пробился с четвертой попытки. В первый раз угодил в девятнадцатое. Второй – в середину декабря. На третий все тютелька в тютельку – месяц, день, десять минут до начала налета. Только не в Ковентри, а посреди сморчкового поля на полдороге к Бирмингему.

– Сморчкового? – переспросил я. Наверное, ослышался. Сморчки разве на полях выращивают?

– Кабачкового! – рявкнул Каррадерс. – Овощи такие. И ничего смешного. Фермерша приняла меня за немецкого парашютиста и заперла в амбаре. Чего мне стоило выбраться, словами не рассказать.

– А новичок?

– Он перебросился прямо передо мной. Мыкался туда-сюда по Уорвикской дороге, не зная, куда податься. Если бы не я, свалился бы во взрывную воронку.

Невелика потеря, если честно. Новичок отвлекся наконец от Спивенса и по второму разу принялся терзать фонарик.

– Мы сюда два часа добирались, – закончил Каррадерс. – А ты, Нед? У тебя сколько попыток ушло?

– Одна. Меня сняли с барахолок, когда вы начали промахиваться.

– Каких еще барахолок?

– Леди Шрапнелл посетила свежая мысль, что пенек могли продать на устроенной собором благотворительной ярмарке – сбор средств для фронта и все такое. Или отдать в металлолом. Так что мне полагалось планомерно обойти все церковные и районные барахолки начиная с сентября. Ты, кстати, не знаешь, случаем, для чего нужны перочистки?

– Без понятия.

– Вот и я тоже. Семь штук уже купил. Два георгина, розу, котенка, ежа и два британских флага. Что-то ведь нужно покупать, а поскольку сеть ничего из трофеев обратно не пропустит, приходится незаметно подкладывать их на прилавок с галантереей. Перочистки хотя бы маленькие. Кроме розы. Эта была размером чуть не с футбольный мяч, бессчетные слои ярко-розового фетра с бледной каймой. Ума не приложу, зачем они нужны – продавать на барахолках? Куда ни плюнь, везде они – и на ярмарке в пользу эвакуированных детей, и на продаже выпечки для Противогазного фонда гражданской ПВО, и на Дне благотворительности Святоаннинского…

– Нед, – осторожно поинтересовался Каррадерс, – сколько раз ты перебрасывался за эту неделю?

– Десять, – подсчитал я. – Нет, двенадцать. Ярмарка осеннего урожая в Троицкой церкви, благотворительный базар женских курсов под лозунгом «Все для победы!», благотворительное чаепитие со сбором средств на «спитфайеры». А, и еще епископские жены. Тринадцать. Нет, двенадцать. К миссис Биттнер я не переброской добирался.

– Миссис Биттнер? Жена последнего ковентрийского епископа?

Я кивнул:

– Она еще жива. И по-прежнему обитает в Ковентри. Леди Шрапнелл отправила меня с ней побеседовать.

– И что она может знать про старый собор? Ее на момент пожара еще и на свете не было.

– Леди Шрапнелл кажется, что епископский пенек, если он не погиб в огне, могли засунуть куда-нибудь в кладовую в новом соборе. Поэтому она послала меня опрашивать епископских жен. Цитирую: «Мужчины понятия не имеют, где что лежит».

Каррадерс сочувственно покачал головой.

– И как, жены помогли?

– Они о нем даже не слышали, кроме миссис Биттнер. Но та сказала, что среди вещей, которые они паковали перед продажей нового собора, пенька не было.

– Так это же хорошо! – воодушевился Каррадерс. – Если он сейчас не найдется, значит, его просто не было тут во время налета, и можно передать леди Шрапнелл, что делать копию для церемонии освящения собора не нужно.

– Сам и передай, – не удержался я.

– Может, его вынесли заранее, чтобы не разбился? – предположил Каррадерс. – Как восточные окна.

– Это пенек-то? – переспросил я недоверчиво. – Шутишь?

– Да, ты прав. Такую вещь от фугасов спасать не будут. Викторианский шедевр! – Он содрогнулся.

– И потом, в настоятельском доме, куда отвезли восточные витражи, его нет. Специально туда ездил узнать у Люси Хэмптон.

– Хм. А не могли просто переставить где-нибудь здесь, в соборе?

Это мысль. Может, какая-нибудь из алтарниц, не в силах больше на него смотреть, задвинула пенек подальше в угол за колонну.

– Дался леди Шрапнелл этот пенек… Что она за ним гоняется? – поинтересовался Каррадерс.

– А за остальной ерундой она зачем гоняется? До этого она меня замучила надгробиями – нужно было списать все до единой надписи на всех могильных плитах и статуях собора, вплоть до безвозвратно утраченной могилы капитана Джервиса Скроупа.

– Органные трубы, – понимающе кивнул Каррадерс. – По всему Средневековью мотался их замерять.

– Вот. Поэтому на самом деле вопрос надо ставить так: зачем ей приспичило строить заново Ковентрийский собор?

– Ее пра-пра-пра-и-так-далее-бабка побывала в Ковентри и…

– Да-да, поездка изменила всю ее жизнь, а когда леди Шрапнелл наткнулась на дневник своей прародительницы, он изменил уже ее жизнь, и она решила восстановить собор точь-в-точь каким он был перед пожаром в честь своей пра-пра и так далее, и тому подобное. У меня эта история уже в печенках сидит. Как и присказка про то, что Бог…

– …кроется в мелочах, – подхватил Каррадерс. – Слышать больше не могу.

– А у меня самое ненавистное – «заглянуть под каждый камень». Ну-ка, давай вместе. – Я показал на край большого каменного обломка.

Каррадерс, нагнувшись, ухватился за противоположный край.

– Раз, два, взяли!

Мы столкнули каменюку через проход; прокатившись по инерции чуть дальше, она сбила остаток основания колонны.

Епископского пенька под сброшенным камнем не обнаружилось, зато показались кованая подставка и одна из крестовин капелльной ограды, а под комком красного песчаника – обугленный цветочный стебель. От какого именно цветка, неизвестно, потому что листьев не осталось, и вообще его можно было бы принять за палку или металлический прут, если бы не зеленый кончик длиной с полпальца.

– Он стоял перед оградой капеллы? – уточнил Каррадерс, хрустя осколками стекла под ногами.

– Да, где-то здесь. На этой подставке. – Я показал на кованый постамент. – Девятого ноября имел удовольствие убедиться лично. Молебен за ВВС и благотворительная продажа выпечки: две вязанные крючком салфетки, перочистка в виде анютиных глазок и полдюжины каменных печений. Очень меткое название, надо сказать.

Каррадерс окинул взглядом россыпь стекла на полу.

– А не могло его взрывной волной закинуть на другой конец нефа?

– Так в собор зажигалка попала, а не фугас.

– Эх. – Он заметил идущего к нам причетника. – Говоришь, Библия королевы Виктории?